Бывает, повезёт, и встретишься с теми, кто жил ещё в самом начале прошлого века. И мысленно беседуешь с ними: «Вот вы смотрите на меня и не подозреваете, что всего через несколько лет случится революция, потом начнётся Гражданская война, и закружитесь вы в бесконечном калейдоскопе событий. Что стало с вами, где и как сложили вы свои головы? Кто знает. А пока вы всматриваетесь в меня со старых картинок глазами, полными достоинства и покоя».

Интересно наблюдать за тем, как меняется с возрастом выражение глаз одного и того же человека. А если это человек известный и можно проследить его жизнь, то фотографии становятся отдельным повествованием и даже откровением. В них много такого, о чём не рассказать словами.

Помню, читал о святителе Фаддее Успенском. Рассказ сопровождался многочисленными фотографиями владыки. Вот он ещё совсем молодой епископ Владимиро-Волынский, ему всего тридцать лет, но его уже знают как человека духовного и подающего большие надежды. И глаза на этой фотографии именно такие – в соответствии с возрастом широко открытые и проникновенные. Он энергичен и готов к действию.

Проходит ещё лет семь-восемь, и на очередном, всё ещё дореволюционном снимке в глаза нам смотрит епископ с той же панагией на груди, но сам он уже другой. Видно, что движение его направлено не столько на внешнее делание, сколько внутрь самого себя. Так выглядит человек, познавший тяжесть святительского служения.

А вот фотография из личного дела 1922 года, внутренняя тюрьма ГПУ. Здесь владыка Фаддей – арестант в подряснике и без панагии. На нём нет клобука, его длинные волосы разбросаны по плечам. Из глаз арестанта уходят созерцательность и внутренняя отрешённость от мира. Наступило ожидаемое время испытаний, святитель смотрит прямо перед собой, он готов нести крест. Никаких иллюзий. Ему сорок четыре года, и он ещё в силах.

Последняя фотография 1936 года. В сентябре святителя Фаддея Тверского власти лишают регистрации, он служит в последнем незакрытом храме за Волгой. Пройдёт ещё несколько месяцев, и владыку арестуют. Сперва отправят в камеру к уголовникам, а потом утопят в нечистотах. На последней фотографии владыка всем телом тяжело опирается на посох, он измождён, а во взгляде нескрываемая боль. Не думаю, чтобы святитель боялся предстоящего мученичества, такие люди не боятся смерти. Ещё в начале 1920-х он учил, что для Церкви время гонений – это лучшее христианское время. Ему было открыто знание о наступающих массовых расправах над верующими и о грядущей войне. Святитель Фаддей знал, что его пастве предстоит путь страданий, и молился о ней. Боль в его глазах – это боль за тех, кто был вручён его молитвенному попечению, и ещё в них внутренняя готовность к жертве.

А на этом снимке маленький мальчик, и в его руках уже архиерейский посох. Он родился в 1887 году в одном из сёл Тамбовской губернии, крестили его в честь преподобного Сергия. Отец ребёнка вскоре ушёл из жизни, и воспитывала сына мама, простая крестьянка. Больше она уже никогда не выходила замуж и всю себя отдавала сыну. Но чему могла научить мальчика женщина? Тому же, что умела делать сама: ходила с ним в церковь, шила, вышивала.

Потом все эти навыки пригодятся будущему владыке, который на момент окончательного освобождения из мест заключения из тридцати трёх лет святительского служения тридцать проведёт в лагерях, тюрьмах и ссылках. Читаешь о его жизни и не понимаешь, как так случилось, что мальчик, воспитанный наподобие девочки, стал для всей Церкви символом стойкости и верности Христу.

Сохранились фотографии епископа Афанасия Ковровского. Их немало из того времени, когда он становится иеромонахом, а потом и епископом. На них мы видим молодого ещё священника, глаза которого говорят о напряжённой духовной жизни. В 1921 году архимандрита Афанасия рукополагают во епископа Ковровского, а уже в марте следующего года последует его первый арест. И потом вся жизнь – бесконечная череда арестов, допросов и этапов. В следственном деле владыки за номером Р-35561 сохранилась фотография, на которую нельзя смотреть просто так, на неё можно только молиться. Измождённый, истерзанный арестант со всклоченной бородой и точно такими же редкими седыми волосами. Но самое главное – это его глаза. В них такая сила духа, такая несгибаемая воля, что все усилия гонителей разбиваются об эти глаза, словно в шторм лодки о рифы. Вглядываешься в них и понимаешь, почему к слову этого внешне тщедушного человека в те годы прислушивалась вся катакомбная церковь.

Множество монахов, священников и просто верующих людей шли тогда по этапам и лагерям, но больше других и тяжелее других оказался крест святительского служения. На епископов в те годы смотрели как на подлинных преемников апостолов. Это когда-то давно епископский сан  пользовался огромным авторитетом и был окружён ореолом таинственности. Епископы служили в грандиозных соборах и были недоступны широким массам. Простые люди их почитали и даже побаивались. В годы гонений блистательные одежды епископов сменились на арестантские робы, но от этого отцы церкви только заблистали ещё ярче. Их перестали бояться и стали любить.

Последние годы жизни святитель Афанасий доживал в маленьком заштатном городке. Туда после освобождения его привезли духовные чада. Эти люди за всё время заключения епископа не порывали с ним связь, постоянно поддерживая узника чем могли. Сами не доедали, а ему старались переслать. Владыка это понимал, потому и просил в письмах не тревожиться о нём. Это удивительные письма, в них святитель тепло и по-человечески общается со своими чадами. Страдания – хорошая школа, они как ничто другое учат любить и быть благодарным.

Домик, в котором святитель Афанасий провёл свои последние годы, сохранился. Сегодня в нём маленький музей и домовой храм. Бывая в этих местах, я иногда заезжаю к ним помолиться. В домике постоянно кто-нибудь дежурит, и гостей всегда принимают радушно, кто бы это ни был. К святителю Афанасию заезжают и дети из воскресных школ, и правящие епископы, а он радуется всем и встречает гостей доброй улыбкой и таким же взглядом со своей фотографии.

– Батюшка, – рассказывает мне дежурная по домику, – у нас здесь постоянно происходят чудеса. Такое впечатление, что владыченька отсюда и не уходил. Знаете, каким он был заботливым и внимательным? Одна из наших матушек вспоминала, как однажды шла в дом к владыке и, зацепившись за колючки, разорвала юбку. Понятно, что расстроилась. Поначалу не знала, как поступить, хотела даже домой возвращаться. Но потом, зажав дырку рукой, пошла дальше. В это время владыка вдруг встаёт со стула и начинает переодеваться в старенький порванный подрясник. Кто-то его спрашивает: «Владыка, что это вы делаете?» – «Да, вот, Таисия юбку порвала и сюда идёт. Ей ужасно неудобно, а я её встречу в порванном подряснике, и мы всё это обратим в шутку».

Он при жизни старался всем помогать и сейчас не перестаёт. Недавно был случай, к нам из Москвы приехала молодая женщина-иконописец. Для одного из монастырей на Афоне ей заказали большую икону всех Русских святых. Ирина, так зовут иконописца, промучилась с заказом много времени, но образ всё никак не выстраивался. Уже было начала отчаиваться, но случайно встретилась в метро со знакомым, поделилась проблемой. И получила совет съездить к святителю. Уж кто-кто, а он, автор службы Русским святым, точно знает, как нужно писать.

Так она и поступила. Приехала, помолилась святителю, а потом села с нами чаю попить, и вдруг озарение: «Я знаю, как писать!» Вернувшись домой, немедля схватилась за карандаш. Рука не поспевала за образами, рождающимися в голове. Икона была написана в срок. Теперь её копия украшает гостиную дома и висит точно над тем местом, где когда-то Ирина пила чай.

Напротив нашего домика живёт старушка. Будучи ещё девушкой, она часто встречалась с владыкой, но даже не здоровалась с ним. Прошло время, девушка превратилась в бабушку и стала болеть руками, даже газ не могла самостоятельно зажечь. И тогда мы стали зазывать её к нам, кормить обедом. Недавно приходит и от радости плачет: «Сестрички, смотрите, мои пальчики заработали. Это добрый батюшка меня через свой супчик исцелил».

Знаете, батюшка, к нам часто заезжает один уже весьма пожилой владыка, любит посидеть с нами за столом, попить чайку и поговорить. Даже внешне он напоминает святителя Афанасия и так же прост в общении. И больше всего любит, когда мы рассказываем ему о чудесах, что случаются в нашем домике.

Однажды мы, зная, что владыка поедет в Москву, решили загодя подготовиться и угостить его квашеной капустой. Впереди у нас была целая неделя, и мы были уверены, что успеем, но заболел огородник. Сперва мы было запаниковали, а потом стали просить помощи у святителя. Буквально через день пришёл незнакомый человек и угостил нас свежей капустой. Выбрал лучшие кочаны со своего огорода и принёс. В тот же день мы их немедля порубили и успокоились: слава Богу, время терпит.

А владыка приехал на день раньше. Приезжает, а капуста-то ещё не созрела. Я решила проверить капусту на вкус, для очистки совести, а она готова! Батюшка, вы можете себе такое представить? Владыка ест нашу капусту и нахваливает, а потом, как обычно, просит: «Давненько я у вас, матушки, не был, давайте рассказывайте о новых чудесах». А мы ему и отвечаем: «Владыка, первое чудо – это капуста». – «Какая такая капуста». – «Да вот эта самая, что вы сейчас едите».

Когда владыка ещё учился в семинарии, к ним в Лавру приезжал святитель Афанасий, и ему, тогдашнему семинаристу, посчастливилось держать его епископский посох. А когда святитель проходил мимо него, то он даже почувствовал и на всю жизнь запомнил, как явственно исходила благодать от святого человека. «Я запомнил его глаза. Знаете, в них можно было раствориться».

Матушки рассказывали: бывало, владыка заедет, помолится и подолгу сидит в одиночестве за столом, за которым работал святитель, а один раз даже попросил постелить и отдыхал на его кровати. Интересно, о чём он думает, когда приезжает в этот скромный деревенский домик, в котором доживал свой век маленький согбенный старичок, волей обстоятельств ставший столпом Церкви, на который она опиралась целых тридцать три года. Страшных и мучительных тридцать три года гонений.

Все они, эти святители, и Фаддей Тверской, и Афанасий Ковровский, и ещё сотни других, сумели подвигом своей жизни сохранить Церковь и передать её неповреждённой следующим поколениям. Наверно, этот уже старый человек, много лет управляющий епархией, приезжает в домик к святителю посоветоваться с ним и просто поговорить. Его поколению епископов пришлось поднимать из руин то, что было разрушено в годы гонений. Многое построено и восстановлено, но остаётся самое трудное – люди. В наше постхристианское время не очень-то хотят задумываться о грехе. И ещё: где тот предел компромиссу между Церковью и обществом, как найти золотую середину и в то же время сохранить веру в чистоте? Святителям эпохи гонений приходилось больше отвечать за самих себя, а сегодня главные мысли епископа – о пасомых. И Господь спросит именно за людей, вверенных нашему попечению.

Годы берут своё, и недалёк день, когда придётся передавать епархию более молодому преемнику. Кто придёт на его место, продолжит дело и сохранит неповреждённой веру отцов, которую отстояли святитель Афанасий и вся иже с ним?

Однажды я слышал, как один пожилой епископ, обращаясь к окружавшим его священникам, сказал: «Отцы, я уже старый человек, Господь поднял меня в Церкви на большую высоту. Годы прошли, наступает время держать отчёт. И задумаешься порой, а может, было бы лучше оставаться простым монахом или даже церковным сторожем?»

Вскоре после Пасхи в домик святителя Афанасия снова заезжал всё тот же владыка и рассказывал, как у них в епархии праздновали Воскресение Христово:
– Пасха – день великий, любой человек имеет право праздновать его как самый главный день своей жизни. Постился он или нет, готовился к нему сугубо или только вспомнил о нём накануне, неважно, главное, чтобы этот день однажды стал для него самым главным днём. Один святой сказал: если встретишь в этот день зверя, то и того поприветствуй: «Христос воскрес!»

Подготовили мы поздравление верующим епархии, отправили подарочки в больницы и тюрьмы, а всё одно чувствую, о ком-то я забыл. И вдруг как осенило – про бомжей у кафедрального собора забыл. Это же самый что ни на есть околоцерковный народ, неизменно встречают меня перед службой и поздравляют с праздником. Даю задание посчитать, сколько у нас около собора такого люду собирается. Отвечают: в разное время замечено человек около ста. Хорошо, подготовили мы для них сотню подарочков и назначили время встречи.

В назначенный час подъезжаю к храму, гляжу – а никого нет. Как обычно, разгуливает какая-то группа провинциальных туристов в костюмах и при галстуках, а бомжей нет. «Где бомжи?» – спрашиваю настоятеля. «Как где, владыка, так вот же они», – и указывает рукой на туристов. Присмотрелся к ним, и точно, знакомые всё лица, только не привычно спитые, а разумные человеческие с осмысленным выражением глаз. Было их человек двадцать, не больше. Заходим в храм, начали молиться, смотрю – число молящихся прибывает.

Оказывается, бомжи сперва не поверили, что и с ними могут обращаться как с людьми. Так что епископа встречали только самые отчаянные, остальные попрятались, опасаясь облавы. Потом посмотрели, что милиции нет, и стали потихоньку подходить и присоединяться к общей молитве. И что запомнилось: число подарков готовили приблизительно, а угадали точь-в-точь.

Вечереет. Мы сидим в трапезной за столом в домике святителя Афанасия, дежурная послушница, что пересказывает мне рассказ владыки, вдруг замолкает и, указывая рукой на фотографию святителя, что висит здесь же над столом, радостно восклицает:
– Ой, батюшка! Вы посмотрите, а святитель-то снова улыбается, ну точно как и тогда, во время рассказа владыки.

Всматриваюсь в лицо святителя Афанасия – лицо доброго дедушки. Самодельная скуфья, сшитая самим владыкой, полностью закрывающая ему лоб, седая раздвоенная борода и глаза мудрого старого человека. Эти глаза порою кажутся очень печальными, а иногда действительно могут смеяться. Что это – ещё одно чудо в домике святителя Афанасия? А может, это наша совесть, словно в зеркале, отражаясь в его глазах, радуется за нас и обличает одновременно?