Абсолютный слух и более того |
11.04.2018 15:41 |
На концертной программке значилось: «Моцарт – Ксенакис: враги или друзья?» Тем самым нам представляли возможного врага Моцарта. Причём из двадцатого века – композитора Яниса Ксенакиса (1922–2001). Послышалось чьё-то предположение, что Ксенакис – внебрачный потомок Сальери, хоть и реабилитированного, но всё равно врага Моцарта. И что этот самый Ксенакис продолжает дело предка-отравителя. Что-то вроде обречённых на вражду Монтекки и Капулетти. И вот уже кто-то стал рассуждать о многочисленном семействе Капулетти и после первых тактов Моцарта продолжал бубнить, пока на него ни шикнули. Трудно сказать, как бы повёл себя Моцарт, услышав сочинения Ксенакиса. Упал бы в обморок или подумал, что кто-то просто настраивает инструмент. Это как Наташу Ростову с бала да на дискотеку телепортировать. Но почему-то есть уверенность в том, что не было бы Моцарта – не было бы и Ксенакиса. Не было бы бала – не было бы дискотеки. Не было бы Толстого – не было бы… не было бы… Довлатова? Аксёнова? Битова? Нет, были бы, как миленькие. В музыке все как-то больше друг за друга цепляются, родства больше, что ли, посвящённости, математичности. В литературе – каждый за себя. Вот, например, те же Моцарт и Сальери: стоило им попасть в литературу – дружбе конец. А когда же мыслям придёт конец? Музыку надо слушать. Правда, музыка сама как-то слушается. Но «как-то» можно было и дома послушать. Получается, я ничем не отличаюсь от бубнящего Капулеттевского знакомого. Только меня никто не слышит – я мыслями бубню. А тем временем первое отделение – долой. Антракт. Но движение началось не только в зале, но и на сцене – хаммерклавир притащили (прототип современного фортепьяно. – Ред.). И как-то не сразу он у них установился. Казалось бы, поставили и отойдите. Так нет же, чуть вправо подвинули, назад, влево. А руководил всем этим движением мужчина в свитере. Такими дотошными бывают искушённые дизайнеры, для которых полсантиметра – целая пропасть пространства. Так и этот Свитер (будем называть его Свитером) – всё ему не то. А двигальщики, как слуги покорные во времена Моцарта и Сальери, все миллиметры Свитера удовлетворяют. Прямо какое-то безобразное угнетение одним человеком группы людей у всех на сцене на виду. И вдруг этот Свитер руками как взмахнёт резко, так дирижёры обычно фортиссимо показывают, и как воскликнет: «Мортэм!» Что, извиняюсь, на латыни означает «смерть». Я всё же решила, что мне послышалось и он на самом деле выкрикнул другое слово. Например, «стоп». И всё замерло, и хаммерклавир замер, и двигальщики замерли на полусогнутых, и отдыхавшие зрители замерли. Кто-то сказал – репетируют, лишь бы что-то сказать. А двигальщики оставили инструмент и покинули сцену. Свитер же уселся за хаммерклавир и стал нажимать на клавиши, как обычно делают люди, не умеющие играть. Кто-то сказал – настройщик. Это была неопределённого возраста женщина в парике и с такой же точно приятельницей. А потом она сказала, что уже много лет не настраивает свой домашний инструмент. Я, говорит, настройщикам не доверяю, не нашего они поля ягоды, далеко им до благородных помыслов, так и норовят чего-нибудь стащить. Вот, говорит, в начале девяностых пришёл один такой, тоже в свитере, кстати, был. Так банку сардин и банку сгущёнки умыкнул с тумбочки в прихожей – спрятать не успела. И дезодорант прихватил начатый – какая мелочность человеческая. Тем временем прозвенел первый звонок, а потом второй, третий. И вот уже слушатели были готовы ко второму отделению, и строгая билетёрша с веером программок закрыла дверь в зале. Но Свитер всё продолжал настраивать. А зал наполнился терпеливым зрительским воркованием. Справа от меня симпатичный молодой человек пытался объяснить пожилому мужчине необходимость жить по-новому, то есть бросить смотреть телевизор, никому не верить, кроме блогера N, часть сбережений хранить в криптовалюте и вообще стать мобильнее и лояльнее. Мужчина сзади тоже говорил о том, что так дальше жить нельзя и что смирение возможно только при наличии гуманитарного хобби, домашних животных и индивидуально подобранных доз алкоголя. В ответ ему женщина высказала собственное мнение о том, что в любом смирении главное – здоровое питание, не доступное городским жителям, и горные пейзажи, совмещённые с морским простором. А наши леса и поля порождают лишь агрессию и алчность, свойственную грибникам и охотникам. Тут вдруг на сцене появился ещё один персонаж. Это был концертного вида мужчина с трубой, в смысле музыкального инструмента. И было понятно, что он не по доброй воле появился на сцене, а потому что его выпихнули. Его даже слегка закрутило, а потом шатнуло, но он сохранил равновесие. Трубач подкрался к Свитеру, склонился над ним и сказал ему что-то по-немому. Казалось, что Трубачу страшно произносить слова, да и вообще страшно. В оркестре, скорее всего, он слыл самым покладистым и осторожным, поэтому коллеги его и выпихнули. Свитер же на него вообще внимания не обратил. И тогда Трубач, зажав инструмент под мышкой, намекнул Свитеру на время, тыча пальцем в несуществующие часы на руке. В ответ на это Свитер закрыл хаммерклавир и изобразил уже знакомое нам фортиссимо, потрясая руками над головой. Трубач попятился и, не смея повернуться спиной к Свитеру, кое-как удалился со сцены. Свитер ещё раз изобразил фортиссимо, обращаясь к хаммерклавиру, открыл крышку и продолжил дело. Сзади кто-то сказал, что это наглость и надо было заранее настраивать. И что теперь все у нас в стране обнаглели и чувствуют себя хозяевами. Это был жизненно-опытный женский голос. – У нас на работе, – продолжала женщина, – в столовой спокойно не пообедаешь, поваров новых набрали, на раздаче – тоже новые. Раньше придёшь, все тебе рады, и тётя Маша, и Зиночка, и Вера Степановна. Вера Степановна, кассирша, хоть и строгая была, но кошелёк забудешь, так она тебе скажет – ладно, потом принесёшь. А уж соль, сахар – бери сколько хочешь. И посуду разрешали с собой брать наверх, и приборы. Да никто и не спрашивал. Захотела я взять второе к себе в кабинет – пожалуйста, булочку на блюдце – ради бога. Сергей Иванович всё время с собой стакан сметаны брал. У него в кабинете стаканов этих скапливалось на целый поднос, и ничего – ешьте на здоровье. А теперь что? Ложку я тут несчастную взяла, обыкновенную столовую. Наташа варенье принесла, банка большая – чайной ложечкой неудобно доставать. И что вы думаете, такое тут началось. Поставь, говорит, ложка в стол, воронка. Я сначала даже не поняла, чего она от меня хочет. Куда стол поставить, какая воронка. Говорю, отнесла я посуду. Там у нас принято посуду за собой убирать. А она мне: ты – воронка, поставь ложка. И путь мне стулом преградила. А сама такая маленькая, худенькая, в тапочках домашних, перешагнёшь – не заметишь. И гордо так заявляет: «Я здесь воронка, поставь ложка!» Я говорю, варенье есть нечем, чай попьём – принесу. А она мне – поставь ложка, и выхватила у меня ложку. Я ей говорю: да подавись ты своей ложкой. А она мне: «В Россия поезжай! Там бери чашка, ложка! Я главный воронка!» Я, говорю, и так в России шестьдесят лет живу и ничего ещё не своронила. – Так и электричка последняя уйдёт, – пожаловалась девушка слева от меня. – В Челюскинской не каждая электричка останавливается. – Расслабься, – сказал её спутник. – Давно пора у меня переночевать. Театры концертами, но должны же быть какие-то человеческие отношения. Не всё же по скайпу этим заниматься. – Ты опять не хочешь меня правильно понять, – возмутилась девушка. – Сто раз же тебе говорила, у меня кот, без кота я – не человек. – И он без тебя – не человек? Кстати, он кастрированный? – Ещё чего! Мы с ним породу сохраняем! – А мою породу, значит, сохранять не надо. Пусть пропадает, значит, моя порода. – Что особенного в твоей породе? – А кто с тобой ещё, кроме меня, на Баха пойдёт, или на этого вот Ксёндза? – На Ксенакиса, – поправила его Девушка с котом. Тут кто-то из зрителей не выдержал и зааплодировал. И зал дружно включился, призывая начать второе отделение. Хаммерклавир перестал издавать звуки, а Свитер, выдержав добротную паузу, медленно повернул голову к залу. Сказать, что его взгляд был уничтожающим, – ничего не сказать. Зал стих, а сзади кто-то прошептал: «Смотрит в упор. Я-то тут при чём?» Мне тоже показалось, что Свитер смотрел прямо на меня. Подобное чувство у меня было на встрече с Его Святейшеством Сакья Тризином Ринпоче в большом зале Центрального дома литераторов. Вроде бы понимаешь, что он смотрит в зал и обращается ко всему залу, а такое чувство, будто бы к тебе лично и ты несёшь ответственность за поведение всех присутствующих в зале, на улице, в ближайших переулках и общественном транспорте. И тут вдруг Свитер произнёс: – Чем громче будете разговаривать, тем дольше я буду настраивать. У меня абсолютный слух и более того. И про все эти ваши ложки с вареньем слушать мне неинтересно. Не нравится – отправляйтесь в столовую, поезжайте в лес на охоту, размножайте там своих кастрированных котов по скайпу, если это ваше гуманитарное хобби, расплачивайтесь криптовалютой за индивидуально подобранные дозы. Не знаю, что там было сзади с женщиной из столовой и с парочкой алчных охотников, а Девушка с котом вцепилась мне в руку, видимо, перепутав меня со своим молодым человеком или с котом. Пожилой мужчина справа, будущий криптовалютчик, произнёс многозначительное «однако». Все остальные, не обладающие «абсолютным слухом и более того», застыли в тишине. Лично мне стало холодно. – Я вам не «Моцарт в птичьем гаме» и не «Шуберт на воде», – пригрозил Свитер Мандельштамом. В чей огород был брошен этот камень, сказать не могу, потому как абсолютным слухом не обладаю. И тут зачем-то я подумала о том, что с абсолютным слухом у Свитера всё в порядке, но что же он имел в виду под «более того»? И Свитер тут же ответил мне: – Более того, в буддийском монастыре Его Святейшество Ринпоче вас бы ещё и палкой отходил за такое поведение. Это было не только более того, но и более всего. Свыше всего. И понятно, почему Трубач к нему чуть ли ни на карачках подползал. Безумие, гипноз, полтергейст, вмешательство во внутреннее пространство человека, но одновременно – озарение, просветление, выход из внутреннего пространства человека. Бежать было невозможно, потому как дальше бежать было некуда. Какое-то время, хотя упоминание о времени здесь неуместно, Свитер ещё продолжал клевать клавиши хаммерклавира. А потом опять обратился к кому-то из зрителей: – Хватит уже верить сказкам Пушкина. Сальери никогда не завидовал Моцарту, – сказал он и заиграл прекрасную мелодию. – Сальери, – определил криптовалютчик. – Серенада си-бемоль мажор. Сцену Свитер покидал в абсолютной тишине и более того. И только когда он скрылся, зрители зааплодировали. Вышли музыканты, и началось второе отделение концерта. А я подумала о том, что главное сейчас – ни о чём не думать, чтобы не тревожить музыкантов своими мыслями, не сбивать, не раздражать. А этот мужчина, криптовалютчик, вдруг я и ему помешаю, он ведь очень хорошо разбирается в музыке, произведение Сальери сразу узнал. Хоть прямо вставай и уходи или сквозь землю провались, что бесшумно не получится. Испариться – вот это мысль. Мысль бы испарить. Девушка с котом украдкой посмотрела время на телефоне. А я подумала о том, что сухого корма у него достаточно и что он наверняка сейчас дрыхнет и проспит до утра, а завтра суббота, выходной день, и расставание получится совсем недолгим. Почему я об этом думаю? Ведь у меня нет кота. И хаммерклавира – нет. И абсолютного слуха – нет. Но сухой корм он ест только с голодухи. А вдруг у него начнётся приступ одиночества и он вообще не станет есть? Но у меня нет кота. Интересно, какой он? Девушка с котом сверкнула телефоном. На экране показался серый мордастый котик, типичный представитель какой-то своей породы. Не очень-то я разбираюсь в кошачьих породах. – Шартрёз, французская порода, – прошептала девушка. – Клодом зовут – в честь Дебюсси. Кажется, Свитер не только хаммерклавир настроил, но и более того. Светлана ЕГОРОВА Фото: Depositphotos/PhotoXPress.ru Опубликовано в №14, апрель 2018 года |