Владимир Петрович Караваев плохо спал. Соседи сверху затеяли ремонт – всаживали в мозг Караваева свёрла с утра до глубокой ночи. Он поднимался к соседям ругаться, но почему-то грубо не выходило. А мягко они не понимали.

– Поэтому я и спал на ходу. Понимаю, что моя вина, недоглядел. Но в конце концов, полчаса сверх нормы всего сидели-то. Все живы-здоровы, всё нормально, – оправдывался он в подставленный журналисткой микрофон.

А ровно за час до этой сцены в парк Революции зашли двое. Мужчина и девушка. Рома и Вера. Рома купил два билета на колесо обозрения, протянул их полусонному смотрителю. Вошли в кабинку, и за ними плотно закрылась дверь.

– Ты скоро уедешь в Прагу, – напомнила Вера. – Я буду скучать. Я по тебе всегда скучаю, даже когда ты уходишь за билетами.

Роман взял её руку, коснулся губами пальцев. Ещё недавно у него была борода. А голые губы слишком откровенны – тёплые, сухие, напоминающие.

– Не такие, как у лошади, – улыбнулась она.
– У кого? – не понял Роман.
– Я вчера кормила на ипподроме лошадь, так вот у неё другие губы, не как у тебя, – влажные, тёплые, будто желейные червяки. Ты пробовал желейных червяков?
– Откуда? У меня дети уже взрослые, – пожал плечами Рома.
– Да, я помню. Мог бы не повторять, – отвернулась к окну Вера. – Ещё бы сказал, что вы завтра с женой улетаете, будете сидеть рядом, рука в руке, читать один журнал на двоих…
– Когда жена – боевой товарищ, рука в руку вкладывается только во время семейной фотосессии.

Он хотел пересесть на Верину сторону, обнять, уткнуться носом в её волосы. Она их не красила, не укладывала в причёску. В лучшем случае завернёт на голове что-нибудь архаичное, не до конца понятное, и вдруг от этой неряшливости станет ещё симпатичней. У жены бы так не получилось. Не потому что некрасивая, просто уже не по возрасту.

– Нет! – остановила Вера. – Кабинка наклонится, и я сойду с ума от страха. Я же высоты боюсь!
– А зачем тогда мы сели на колесо обозрения? – не понял он.
– Чтобы ты увидел, что я на многое могу пойти для тебя. Практически на всё!

Она посмотрела вниз. Колесо крутилось медленно. Деревья становились вровень, люди – как спичечные головки.

– В моём детстве таких защищённых кабинок у колеса не было, – сказал он. – Только жестяные корзинки, болтавшиеся туда-сюда на ветру. Мы – папа, я, мама, сестра – покупали билеты, садились и, держась за руки, ехали. Было так страшно, что я сразу закрывал глаза. Потому что по бокам корзинки – обычные металлические цепочки. Если их снять, то можно выйти в воздух. И мне всегда казалось, что папа хочет это сделать, поэтому я крепко-крепко держал его за руку. Он видел в моём поведении страх высоты, говорил, что это нормально, даже у лётчиков есть.
– А почему ты думал, что отец хотел выйти?
– Он был сильно старше мамы, и мне всегда казалось, что им не по пути. Обходилось без скандалов, но вот ощущение, что кто-то в доме лишний, – было. Отца я любил больше.
– Почему?
– Мама – педагог. Система Макаренко, чередование кнута и пряника. Но пряников я почему-то не помню. Она никогда не гладила меня по голове, но мы много разговаривали – о том, какой должен быть у человека внутренний стержень, о целях и высоких стремлениях. Она была коммунисткой, всю жизнь проходила в двух костюмах, синем и коричневом. Всегда с одной причёской и с одинаково сосредоточенным выражением лица. А отец часто улыбался, от него исходило что-то такое… Как начнёт говорить – и через минуту ты уже влюблялся. От него веяло порядочностью. Не знаю, как объяснить. Нет сегодня таких людей. Хожу по улицам и не вижу, а раньше были – у них особенные лица. Такие люди могли, не сломавшись, пережить всё. Наверное, маму это сначала и привлекло. Но именно с этим же ей потом оказалось трудно смириться… Но в целом детство у меня было счастливое, папа компенсировал то, что не могла дать мама.

Роман замолчал. Колесо крутилось тихо.

– А у меня всё стандартно: обычная семья, где никто никого не любит, но все делают вид, – произнесла Вера. – Даже рассказывать не хочется.

На том берегу кичился своими выпуклыми боками новый стадион, чуть дальше – неровная нитка кафешек Левбердона.

– Помнишь, как мы ездили на Левый берег? – спросила она.
– Конечно.
– Всё так удачно совпало – твоя уехала, мой в командировке. И штиль на душе – не надо спешить, бояться, что позвонят и придётся куда-то бежать. И та ванна – ты же её помнишь?

Роман представил гостиничную ванну, над которой скручивал головки розам, – Вера хотела нырнуть в лепестки, как в фильме «Красота по-американски». Она лежала в цветах и говорила глупости. А он ничего не слышал из-за нахлынувшего желания.

Вера посмотрела вниз и вздрогнула. А Роман думал, как бы повторить ту ночь. И главное – когда? Жена в отпуск поедет не скоро, про своего мужа Вера тоже ничего такого не говорила, значит, опять в гостиницу на несколько часов, и снова по своим гнёздам. В дверях она ещё обязательно разыграет нежно-трагическую сцену, и он задумается: верить или нет?

Кабинка доехала до самой высокой точки.

– Мы на небе! И раз это кульминация нашего путешествия, у меня к тебе вопрос, – вдруг произнесла она.
– Да? – он улыбнулся, ожидая чего-то очень приятного.
– Ты любишь меня?
– Мы же договорились не произносить этих слов. Даже если это так.
– А любовью заниматься мы не договаривались, однако… – парировала она. – Так что между нами? Не дружба же! Какая может быть дружба при разнице в двадцать лет? Разные фильмы, книги, даже вон люди, как выяснилось из твоей семейной истории, изменились.
– Люди – да, – он опустил голову.

Ему хотелось, чтобы колесо скорее сделало свой двенадцатиминутный круг и выпустило их на волю.

– Какая разница, как назвать. Если бы я не поскользнулся на шкурке лимона, не упал у твоих ног, ты бы меня не подняла, не обдала ароматом духов, напомнившим юность, ничего этого бы не случилось. Это, Вера, судьба!
– Хрень это, а не судьба! Встречаться, как мыши, – тоже хрень! И молчать на вопрос о любви – тоже! Мне это надоело…

Роман не хотел скандала. Он знал, что Вера способна – начнёт размахивать руками, кричать, что-то доказывать. Это один вариант. Второй – уйдёт молча, но громко, простукивая своими каблуками каждую его клетку, обдавая презрением и не скрывая боль. Этот вариант хуже, после него Романа душила совесть – мохнатым домовым налезала ночами ему на грудь, давила на горло. После таких ночей он ходил больной, выхолощенный и тяжёлый. До тех самых пор, пока Вера не звонила – а она звонила всегда. Первое, что говорила:
– Хватит. Обоим понятно, что мы друг без друга не можем. Не можем же?

Он соглашался. Потом забирал её из парка Революции и вёз в ресторан, оттуда – в гостиницу.

– Ты же знаешь, мы не имеем права пройтись катком по судьбам близких, – будто бы извиняясь, сказал он.
– А по своим судьбам пройтись катком? Это не в счёт? Мы – типа морские свинки, на нас хоть опыты ставь – всё стерпим?
– Вера, у меня дети…
– А у меня могли бы быть дети. От тебя! Я люблю тебя, Рома! Тебя, козла седого, люблю!
– За козла ответишь, – пошутил Рома не ко времени.

До земли оставалось совсем чуть-чуть. Роман был уверен, что они сойдут на землю и всё как-то само собой разрешится, станет как всегда. Вера отвернулась к окну.

Кабинка подъехала к началу круга. Но оператора нигде не было видно. Машина пошла на второй оборот.

– Не остановили, – удивился Роман.
– И пусть. Давно надо было поговорить, а я всё не могла подступиться.
– Надо позвонить им, – Роман достал телефон.
– Подожди, успеем спастись, мне нужно сказать тебе кое-что важное, – сквозь слёзы произнесла Вера.

Роман поднял на неё глаза – такой интонации у любовницы он ещё не слышал.

– У меня нет мужа.
– Как нет? – не понял он.
– Так – нет. И не было никогда. Я врала тебе, чтобы было не так обидно. А то у тебя всё, а у меня ничего.
– А как же наши прятки? Твои рассказы о командировках и строительной компании?
– Врала. Я умею, если нужно. Но это не главное. Главное – я обязана жизнью твоей жене.

Роман положил телефон на столик и пристально посмотрел Вере в глаза.

– Говори, – голос его стал исконным, без интонаций, приобретённых за годы работы в рекламе.

– Я в пятнадцать лет отдыхала в лагере в Сочи. Однажды мы поднимались на гору по чугунной лестнице. Сланцы мокрые, и лестница мокрая после дождя. На высоте этажа, наверное, четвёртого поскользнулась и покатилась вниз. Боли не помню, настолько всё быстро случилось. Поднялась и опять упала. Увидела на белых штанах дыры и расползавшиеся кровавые пятна. Напоролась на штыри, которые зачем-то были врыты в песок у лестницы. Ржавые. У моря всё железо ржавое. Ноги и спину покромсало. Подняться сама уже не могла. Вызвали таксиста, а у него, ты будешь смеяться, машина только после мойки. Он меня увидел и говорит: «Салон чистый, не возьму». Тогда откуда-то вожатые притащили кусок грязного полиэтилена и меня в него завернули, как труп. Почему «скорую» не вызвали, не знаю. После этого чёрного кокона не помню ничего. Лето было, жарко, а я в полиэтилене. А в больнице твоя жена – хирург. Увидела меня – и матом на них, на тех, кто меня вёз в грязном пакете… Я когда её фотку в сети увидела, дар речи потеряла. Не могла этого принять. Она мне ноги собрала, как скульптор. Зашила так, что не придерёшься, мазь специальную выдала, американскую. Ноги вернула почти в первозданном виде. Я теперь всем говорю, что эти мелкие шрамики – от укуса собаки…

Роман вспомнил, как в первый раз там, в ванной с розовыми лепестками, целовал её ноги. И шрамы видел, но не спросил.

– Потом твоя Лида ходила меня навещать, относилась, как к дочери. Фрукты приносила, разговаривала, обещала, что на будущую мою жизнь этот случай не повлияет. Знала бы она, как ошиблась, – рассмеялась Вера. – А когда я выписывалась, родители принесли ей конверт с бабками. Она не взяла, сказала, что у самой маленькая дочка. И что есть ситуации, в которых деньги не решают ничего.

Роман молчал. Силился вспомнить – может, Лида не рассказывала, а может, он прослушал за ужином историю девочки с растерзанными ногами, а через пару часов забыл?

Колесо вышло на третий круг. Смотритель так и не появился.

– Как давно ты узнала?
– Недели две. Поняла, что хочу быть всегда рядом, и начала собирать о тебе информацию по всем сетям. И увидела фотографии жены. В том числе ранние, из Сочи. И всё стало ясно. Поэтому и пропала на несколько дней – думала, как поступить? Если бы это была не она – нашла бы способ забрать тебя окончательно. А так…

Роман взял телефон.

– Пусть нас спасут для начала, а там посмотрим.

В голове путались мысли о Сочи, о совпадениях и о Вере, с которой давно пора было расстаться. Потом он подумал, что теперь не сможет целовать её ноги – будет видеть на них швы и метки, оставленные руками его Лиды. Нет, теперь точно не сможет.

– Добрый день! – сказал он в трубку. – Мы уже третий круг делаем на вашем колесе. Кажется, нас забыли.

У Веры тоже зазвонил телефон.

– Да, – ответила она ненатурально весело. – Конечно. Я где? В полной ж… Нас с коллегой забыли на колесе обозрения, делаем третий круг подряд и не можем выйти, дверь закрыта снаружи, а рядом никого. Конечно, безобразие! А я же боюсь высоты – уже тошнит от прекрасных видов Ростова. Ну, давай, приезжай. Всё будет!
– Сейчас нас спасут, – улыбнулся Роман. – Наверное, у смотрителя что-нибудь случилось. Сегодня не выходной, мы одни так попали, – тараторил он, чтобы не молчать. И чтобы Вера опять не рассказала такое, после чего к нему ещё долгие месяцы будет ходить лохматый домовой. Сидеть на груди, смотреть в глаза и сопеть, как сопят во снах покойники.

– За мной сейчас Ленка с телевидения приедет, мы с ней сюжет снимать собирались для работы, – ответила Вера. – Не парься. Я всё понимаю. И вижу, что не любишь ты меня. Сегодняшняя поездка была важна. Если бы ты сказал «люблю», я бы закрыла глаза на ту историю с Лидой. Но ты не сказал. Значит, точка. Выпустят – и по домам. Больше не буду тебе звонить. И думать о тебе не буду. Ленка едет с оператором – он давно клинья подбивает. А что – хороший парень, замуж пойду… Вот колесо остановится, и сразу пойду замуж.

Роман промолчал. Кабинка вышла на четвёртый круг, но вдруг остановилась. По земле к ним бежал испуганный человек. Тот самый, который сорок минут назад сажал их на колесо.

– Простите! – кричал он. – Соседи мои ремонт делают, я почти не сплю. Зашёл в домик, прикрыл глаза, а меня сморило! Простите, бога ради!
– Ничего, – ответил Роман.
– Нормально всё, – спрыгнула на железный помост Вера.

Потом к колесу прибежала Ленка – совала ко рту Владимира Петровича Караваева микрофон, просила объяснить ситуацию. Оператор снял Веру и Романа. Тот не хотел попадать в кадр, но журналистка схватила за рукав, а когда не получила рассказа о том, как Роман чувствовал себя в небе, сама затарахтела про шок и невозможность подобрать слова. Вера комментировала спокойно: сказала, что пока они болтались по кругу, поняла для себя главное – что в жизни иногда нужно делать выбор.

Новости показали вечером. Хирург Лидия Чернова резала салат, повернулась за перцем и поймала боковым зрением в экране своего супруга. Он стоял растерянный, прятался от камеры, мямлил.

– А что ты делал на колесе обозрения? – крикнула она из кухни мужу, чистившему ботинки в прихожей.

Роман услышал вопрос и упал. Лидия Чернова умела собирать людей по частям, а вот воскрешать – не умела. Попробовала, применила все свои профессиональные навыки, но – не удалось.