Дима очнулся от мерзкого едкого запаха: нечем дышать. Тело сдавлено, занемело и будто принадлежало не ему. Хотел вытащить сотовый – не шевельнуть рукой. И ногой тоже, и шея затекла. Но главное, он находился в мазутно-чёрной непроглядной темени. Его трясло, муторно гудел мотор машины. В затылке ухал большой молот, а в виски колотили маленькие молоточки, но удары их были такими болезненными, что он подумал – лучше бы один большой. В ногах что-то тёрлось, слышался непрерывный не то вой, не то скулёж, совершенно невыносимый.

Он сообразил – и ледяной волной пробежал ужас. Вспомнил, как его заталкивали в мусорный контейнер. А теперь, догадался Дима, везли на свалку. И как собачку на него бросили, тоже вспомнил, она ему ещё лицо лапами оцарапала. Это помнил – а дальше провал, немота.

Удалось добраться рукой до кармана, достать трубку. Вспышка холодного света от экрана высветила часть лица и дрожавший палец, нажимавший кнопки. Бодрый женский голос быстро сказал:
– Служба спасения, одиннадцать-семнадцать, Доронина, слушаю вас!
– Девушка, спасите, умоляю! – не своим голосом завопил Дима. – Куда же я влип?
– Мужчина, внятно скажите, что случилось, – строго, но отчуждённо попросил женский голос.
– Девушка, девушка, помогите хоть как-нибудь – я погибаю, – протяжно загундосил Дима, я в помойке, и она прокручивается. Перемелет, как два пальца…
– Вы можете сказать, где находитесь? Номер машины?
– Тут ещё эта воет, как последняя…
– Кто?
– Да сюда со мной псину затолкали эти ублюдки. А она орёт, рехнуться можно. Выпивали на Арбате, во дворике за театром. Один хмырь там всё талдычил, как помешанный: «Бил дед жабу, грозясь на бабу». Я ему и сказал, чтобы он, козёл, тормознулся. Дружки его на меня. Помахали руками, выпили. Тут один из них достаёт пачку «Беломора», а там не папиросы – там «косяки». Представь, на водяру – траву! Меня и заштормило. А тут подъехала огромная мусоровозка. Водила куда-то убежал, а эти гады стали меня засовывать в тот бак.
– Скажите местонахождение и номер машины, – снова послышался женский голос. Он показался ему совсем равнодушным.

Под ложечкой вскипело, и Дима заорал:
– Я погибаю, а ты, сучка… Пошла ты, амёба недоделанная!

Он выключил телефон и зарыдал в голос, отчаянно, остервенело. Экранчик погас. Билась мысль: это всё, такой конец. Дима хныкал беспомощно, по-детски. Иногда он начинал колотить в железную стенку бака. Орал, сколько было сил, но они скоро иссякли. Кулаки превратились в косточки, обтянутые кожей, он их уже не чувствовал и стучал всё тише и реже.

Машина вдруг остановилась. Молодой водитель, высокий парень, насвистывая, спрыгнул из кабины на землю. Повернулся к огромному колесу, расстегнул брюки фирменного комбинезона. И вдруг прямо над ним из железной утробы раздался стук. Парень в испуге даже отпрыгнул от машины и, ошалело глядя на оранжево-жёлтый контейнер, замер.

Дальше не думал – мигом запрыгнул на огромное колесо, оттуда по лесенке поднялся к люку. Загремел железными засовами, открыл бак и что было духу закричал:
– Эй, кто там? А ну отзовись!

Тащил водитель Диму из вонючей грязи мусорного контейнера и кричал:
– Запомни, ты сейчас рождаешься по новой, понял? Во второй раз, твою мать!

Стали знакомиться. Имя у водителя оказалось странное – Христофор.

– Гляди, святой Христофор был покровителем всех дорожных, – усмехнулся парень. – В народе говорят: едешь на день, а хлеба бери на неделю. Не слышал? Считай, что он тебя и спас, а то люля-кебаб мог из тебя получиться, запросто.

И Христофор добродушно засмеялся.

Из бака, поджав уши, тихо выползла собачонка, взглянула на водителя и Диму, спрыгнула прямо в грязную лужу, крутнулась на месте и пулей рванула в сторону городской свалки.

– Во как животное от нас, человеков, рвануло, видать, крепко насолили! Да-а-а…

Дима обнял водителя, пожал руку и почти сквозь слёзы пробормотал:
– Спасибо, брат, ты мне новую жизнь дал, точнее – шанс!
– Не пей, и жизнь наладится, – усмехнулся Христофор.

Дима слышал, как заурчал мотор, потом его гул стал удаляться. Не оборачиваясь, он плёлся к трассе в сторону Москвы. У него всё болело – руки, ноги, голова, и как-то с ленцой, с перебоями и холодящими остановочками, билось сердце, покалывало. Он шёл и напряжённо, изо всех сил, старался сдержать трезвые мысли, которых сейчас боялся больше смерти. Нужно было всё это разбавить песней, мелодией или просто каким-нибудь монологом, и Дима соображал, что же выбрать его темой. Вдруг остановился и захохотал, но смех был истерическим, надрывным. Он даже наклонился, уткнув кулаки в живот, и сквозь хохот наизусть читал:
– И вот она – духовная смерть! Для этой стадии свойственны уже не острые, а хронические алкогольные психозы – галлюциноз, хронический параноид. Нарастает деградация. Снижение интеллекта достигает степени слабоумия. А семья… семья, конечно, распадается…

Дима остановился прямо среди грязи, развёл руки в стороны и, всё ещё смеясь, крикнул:
– Вот чего не-ет – того не-ет! – ещё посмеялся и добавил: – И фигли было платить такие бабки за ту лекцию?

Наконец, распрямился, огляделся. Размазал по лицу грязь, сплюнул и, ускорив шаг, зашлёпал по грязной жиже дороги. Теперь он шёл и, напрягая всю волю, пытался бороться с трясучкой. Меленькая противная дрожь бегала по всему телу, челюсти тоже невозможно было удержать. Левое веко будто кто-то нагло дёргал и дёргал за ниточку. А ко всему, нужно было справиться с мыслями – не пропускать их в сознание. Боялся, что шлёпнется прямо в грязь и окочурится. Так и шёл, стиснув кулаки и зубы, чтобы не стучали. А под ногами плыла, булькала серая грязь с красивыми радужными разводами от масла и бензина. В голове стучал всё тот же молот.

Дима стал задыхаться. Остановился, огляделся и увидел в десяти шагах мужчину. Тот сидел на прогнившей старой коряге, а перед ним на газете была разложена закуска и стояла литровая бутылка водки. По форме бутылки и синей этикетке Дима узнал – такую и пили вчера за театром.

Мужик выпивал в полном одиночестве, будто специальное выполнял задание – совратить его, Диму. Сидел прямо на обочине шоссе и внаглую бухал. Дима решил не реагировать, напрягся и пошёл дальше. Мужик был в чёрной шляпе и очень походил на вчерашнего, который орал: «Бил дед жабу, бил дед жабу».

Не останавливаясь, шлёпая вдоль трассы, Дима громко не запел, а завопил:
– Перемен! Перемен! Перемен требуют…

А мужик вдруг окликнул его и одним кивком, этим всем понятным мужским эсперанто, спросил: будешь?

Ноги сами двинулись, и Дима, будто с надетой на шею верёвкой, зашагал к «столу». А когда взял полный стакан водки, пробормотал:
– Прости, господи, согрешения – ведь опять. Но это уже в последний раз!