Что снится репортёру |
20.06.2018 00:00 |
С утра газетное колесо ещё не начало раскручиваться, и все репортёры, лениво переговариваясь, сидят в каком-нибудь кабинете, пьют чай, набираясь сил перед тем, как старая телега, называемая газетой, помчится по ухабам, не разбирая дороги. Самое интересное, что по штатному расписанию должности репортёра в газете не существует. Сотрудники числятся корреспондентами, специальными корреспондентами, обозревателями, завотделами, есть ещё ответственный секретарь и редактор. Но все они тем не менее пишут репортажи, потому что на репортажах и держится газета. Репортёру нет покоя ни днём, ни ночью. Днём он пишет репортажи с мест событий – в городе и области всегда что-нибудь происходит, а ночью ему эти репортажи снятся, и он, как спящая собака, дёргается, точно куда-то бежит. В кабинет заходит ответственный секретарь, и по его оживлённому виду все понимают, что телега тронулась с места. – Звонили из Гдовского района, – сообщает он. – Местный рыбак поймал сома на пятьдесят кило. Сом пока жив, надо срочно выезжать. – Иначе что, не успеем взять у сома интервью? – спрашивает кто-то. – Вот ты, Петров, как самый умный, и поедешь. Причём действительно срочно. Возьмёшь с собой фотографа. – Я не фотограф, а фотокорреспондент, – подаёт голос сидящий в углу мужчина. Ответственный секретарь хочет сказать что-нибудь язвительное, лицо его двигается, но, вспомнив, что полно других дел, он выскакивает за дверь. – А что, неправда? – замечает мужчина. – Сколько можно говорить, что я фотокорреспондент, – и, встав, упираясь руками в бока, сладко потягивается, выгибаясь назад, как натягиваемый лук: – Поехали, что ли? Фотокорреспондент – самый невозмутимый и неторопливый в редакции человек и знает себе цену. Пишущих много, обычно рассуждает он, а я один и всем нужен. Когда выезжают, редакционный шофёр говорит привычную фразу: «Не мешало бы поесть, а то завтрак давно был», – достаёт из пакета бутерброд и начинает жевать. Фотокорреспондент на заднем сиденье привалился к стеклу и дремлет. Лишь репортёр уже бодрствует. Странно, что ещё недавно он был раздражён, угрюм, чувствовал себя невыспавшимся, словно какая-то сила подняла его с постели, наспех одела и притащила на работу. Сейчас он пожирает дорогу глазами, считая километры, и внутри его всё быстрее и быстрее что-то кипит, пузырится, переливается через край… Едут около часа, потом машина сворачивает к Чудскому, широко синеющему, озеру и останавливается у рыбоприёмного пункта. – Сом заснул, – сообщает приёмщик. – Как заснул? – досадует репортёр, словно и на самом деле собрался брать у сома интервью. – А когда проснётся? Собравшиеся на рыбоприёмном пункте рыбаки и любопытные женщины вежливо смеются и переглядываются. Они уже вдоволь насмотрелись на сома и теперь с интересом наблюдают за приезжими. – Дело в том, дорогой товарищ, – с чуть заметной улыбкой поясняет главный здесь приёмщик, – что «заснул» означает «умер». Заснувший сом лежит на деревянном настиле рядом с амбарными весами. Поблизости, точно неся охрану, прохаживается смущённый виновник всего происходящего – рыбак, поймавший чудо-рыбину. Репортёр Петров, мельком взглянув на сома, на его огромную голову с длинными усами, направляется прямо к рыбаку узнать подробности. – Да как поймал! Ясное дело, повезло, – оживлённо рассказывает рыбак. – Я тут возле берега для себя секрета ставлю, ну, верши. Сегодня утром поехал проверять. Развязал сверху вершу-то, сунул руку – чувствую, под рукой что-то гладкое и скользкое. Стал тянуть вверх за жабры, тяну-тяну, а конца не видно. Его голова уже с моей сравнялась, а хвост ещё в воде. Перевалил я его кое-как в лодку и веслом по кумполу. – Убили? – Петров торопливо записывает рассказ. – Зачем убили? Я же его не ребром, а плашмя по кумполу. Оглушил, значит. Мы когда сома на весах взвешивали, он крутился и пасть разевал. Польщённый вниманием, рыбак проникается к приезжему доверием и задаёт свой вопрос: – А ты кто будешь, милый человек? – Я – журналист, – Петрову не хочется говорить легковесное, как бы вспыхивающее и сразу с треском гаснущее слово «репортёр», «журналист» звучит солиднее. Понимает это и рыбак. – Это сколько же слов надо знать, чтобы написать целый журнал? – изумляется он. Посмотреть на чудо-рыбу выходит шофёр, последним появляется сонный фотокорреспондент. Они долго рассматривают сома, и чувствуется, что шофёру хочется по шофёрской привычке пнуть его, как колесо, ногой. Фотокорреспондент при виде сома начинает волноваться. И как портной перед пошивом оценивает фигуру заказчика, так и он ходит вокруг рыбины, рассматривая её с разных сторон. Истинный мастер, он не торопится, хотя внутри его тоже всё кипит, пузырится, льётся через край, и сначала он делает несколько пробных снимков. – Это вам не костюмчик сшить, – бормочет он, – тут надо читателю товар лицом показать. Неожиданно как подкошенный он валится на грязную от рыбьей чешуи землю, оказываясь ниже помоста и сома, щёлкает фотоаппаратом: на снимке теперь сом будет выглядеть как бы нависшей сверху угрожающей громадиной и поразит воображение читателя. Рыбаки с женщинами и сам репортёр, который давно должен привыкнуть к таким фокусам, наблюдают за ним с восхищением, затаив дыхание. Но и этого фотокорреспонденту мало. Чтобы показать истинные размеры рыбины, необходимо положить рядом для сравнения какой-нибудь небольшой предмет, и он зовёт стоящего рядом с рыбаком-героем его сына. – Мальчик, дай мне свою шапочку. Мальчик, гордый, что выбрали именно его, снимает с головы панаму, которая тут же фотографируется возле сомовьей головы. – Теперь откройте ему пасть, – просит он уже рыбака. Огромная пасть открывается, и все поражённо затихают, пытаясь вообразить, что это им напоминает. Открытый подпол? Нефтяную трубу в разрезе? – Такой пирог зевнёт и не подавится, – завистливо говорит кто-то в толпе. – Пирог не пирог, а утку проглотит, – подаёт голос женщина. – У меня весной две утки в озере пропали. Наверное, этот живоглот и утянул. Фотокорреспондент, который уже нацелил аппарат на сомовью пасть, услышав о пропавших утках, уставился в одну точку на озере, поражённый счастливой мыслью – как сделать единственно уникальный, сногсшибательный, сенсационный кадр, и снова зовёт ребёнка. – Мальчик, как тебя? Вовик? Вовик, иди сюда. Вовик, чувствуя, что теперь все взоры с фотокорреспондента обращены на него, важно подходит. – Послушай, что мы сейчас сделаем. Ты встанешь на колени и сунешь рыбке в пасть свою голову. Ну, как дрессировщики в цирке, понимаешь? А я тебя сфотографирую. Будешь героем-дрессировщиком. Вовик сомневается, но отступать поздно. Он опускается, вытягивает шею, стараясь не замечать маленьких потускневших сомовьих глаз и идущего от него запаха тины. «А ведь ловко придумано, это сенсация», – загорается репортёр и записывает в блокноте: «Сом, похожий на бревно, так огромен, что в разинутую пасть, как в печь, можно засунуть пирог или голову ребёнка». Потом задумывается и вычёркивает последние слова, иначе получается какая-то дикость – зачем, спрашивается, ребёнку после пирога пихать в горячую печь голову? – Не надо голову! – кричит он и оборачивается к рыбакам: – Есть у кого-нибудь с собой пирог? Или буханка хлеба? Рыбаки, которые уже ничему не удивляются, хлопают себя по карманам и виновато разводят руками – ни пирога, ни буханки в карманах нет. В машину Петров заскакивает, как верхом на коня. – Гони, времени в обрез, – торопит он шофёра. – Аллюр три креста. – Сам знаю, что времени в обрез, – отвечает шофёр. – Скоро уже обед. Работа газетчиков перед выходом номера напоминает действия пожарных, и, как на пожаре, здесь то и дело слышится слово «горим». Горит чей-то материал, третий раз слетающий с номера, горит целая газетная полоса из-за неудачной статьи о строителях, и теперь на полосу нечего ставить. Ответственный секретарь ругает сотрудника, а тот отвечает: «Да гори всё синим пламенем, если я ещё хоть раз напишу об этой стройке». В общем, всё горит. Слетают материалы с седьмой и девятой полосы, а редакционный портфель почти пуст. Одна надежда, что привезут что-нибудь новенькое разъехавшиеся по городу и области корреспонденты. Только когда они приедут… Оставшись один, ответственный секретарь тупо глядит перед собой в стену и думает о том, о чём думает каждый раз, – сегодняшний номер не выпустить. Словно старая телега, называемая газетой, ухнула в яму и застряла в грязи. Но тут в кабинете появляется репортёр Петров. – Привёз? – с надеждой спрашивает секретарь. – Привёз. – Готовь репортаж, три полосы горят. – Я и сам горю. У меня через полтора часа открытие моста в деревне Чуброво. – Отпишешься о соме и езжай. Успеешь. Да, возьми с собой фотографа. – Я не фотограф, а фотокорреспондент, – сообщает снова впавший в сонное состояние фотокорреспондент. Он, как всегда, вышел из машины последним и только что добрался до редакции… На открытие моста выезжают с опозданием. Мостом оказывается деревянное сооружение через маленькую речку Пескарку. Здесь уже стоят и, видно, давно томятся в ожидании газетчиков глава волости, два председателя колхозов, земли которых Пескарка раньше разъединяла, и местный бизнесмен и депутат с женой – высокой манящей брюнеткой на каблуках. Посреди моста накрыт для угощения стол, а дальше, на противоположном берегу, расположился духовой оркестр вперемешку с окрестными жителями. Когда появляется редакционная машина, оркестр начинает играть, то ли обозначая начало праздника, то ли приветствуя приезжих, а скорее, и то и другое вместе, потому что всем надоело ждать газетчиков. Журналисты здороваются с начальством за руку, потом все спускаются на берег, чтобы разбить о стояк бутылку шампанского, которая уже качается под мостом, привязанная верёвочкой к перилам. После вчерашнего дождя откос раскис, и у идущих на ботинки налипают ошмётки глины, делая их похожими на широкие гусиные лапы, и начальство напоминает спустившуюся к воде поплавать гусиную стаю. За ними насмешливо наблюдает жена бизнесмена и депутата, предусмотрительно оставшаяся наверху. Первый раз глава волости промахивается, и бутылка, метнувшаяся в пустоту, угрожающе возвращается обратно, и все невольно пригибаются и сторонятся. – Не будь я снайпер, если промахнусь, – бодрится глава и, прищурив глаз, снова толкает снаряд. На этот раз он попадает. Правда, бутылка не разбивается о мягкое дерево, зато выскакивает пробка, и шампанское пенистым бугром долго стекает в реку. Все хлопают, а глава волости кричит ура. Он кричит так вдохновенно, словно не кричит, а поёт, и в этот момент попадает в кадр фотокорреспондента. И когда на следующий день читатели газеты видят зажмурившегося как бы от удовольствия главу, с широко открытым ртом и откинутой головой, никто не сомневается, что, перебрав на празднике лишнего, он действительно распевает песни, безобразник, и горюшка ему мало. Тем временем праздник идёт своим чередом. Разрезается красная ленточка, говорятся речи, председатели колхозов в знак единения земель обнимаются, оркестр то и дело играет гимн. Кто-то из присутствующих, кажется, дирижёр, принимается петь, но забывает слова. Депутат и глава волости переглядываются, и по их смущённому виду понятно, что новых слов гимна они тоже не знают, хотя по должности и положено. Другим гостям праздника в ударах тарелок слышится лишь звон бокалов, и они нетерпеливо поглядывают на накрытый стол. На этом торжественная часть заканчивается, начальство с газетчиками собираются вокруг стола. – Товарищи… господа, – говорит глава, вытирая со лба пот. Он переволновался и сейчас выглядит усталым. – Это важный день. Наша волость, разделённая непреодолимым препятствием, наконец воссоединилась посредством моста. Час справедливости пробил! И заслуга в этом, товарищи… господа, прежде всего нашего уважаемого депутата Ивана Ивановича, который, как говорится, не жалея сил, сумел изыскать средства и помочь родному краю. Репортёр Петров скорее по привычке записывает его слова в блокнот, зная, что вся эта галиматья в репортаж не войдёт. Он стоит рядом с бизнесменом и депутатом Иваном Ивановичем, который, тяжело наклонясь, счищает щепочкой с ботинок грязь. – Наш депутат никогда не забывал о нуждах народа, простых людей, – продолжает глава волости и указывает рукой на берег, где вперемешку с оркестром по-прежнему стоят местные жители, которые расценивают его жест как приглашение к застолью и начинают потихоньку подтягиваться к мосту. – Так давайте же снова наполним бокалы и поприветствуем Ивана Ивановича! Бокалы наполняются. Услышав своё имя во второй раз, Иван Иванович, всё ещё склонённый, поднимает багровое измученное лицо, глядя на главу снизу вверх. В этот момент и он попадает в кадр фотокорреспондента, а оттуда на страницы завтрашней газеты. Его фотография, как и фотография поющего главы волости, тоже видится читателям более чем странной – словно и депутат перебрал лишнего. И пока другие гости бодро держат в высоко поднятых руках бокалы, на газетном снимке он один стоит, сгибаясь в поясе, будто освобождается от этого лишнего прямо у стола. Гости начинают разъезжаться. Первым отбывает депутат Иван Иванович с женой, следом, на одной машине в одну сторону, – председатели колхозов, которые, воссоединившись землями, теперь сами никак не могут расстаться. Оркестр грузится в микроавтобус. Все инструменты внутри не помещаются, трубы с двух сторон высовываются в открытые окошки, и на них играют вразнобой, словно соревнуясь, одна сторона – «Калинку-малинку», вторая – «Когда б имел златые горы». Когда и микроавтобус скрывается за поворотом, слышно, что победили сторонники «златых гор», и над притихшими полями окрепше разносится лихая музыка, подкреплённая бесшабашными словами: Когда б имел златые горы И реки, полные вина-а-а, Всё отдал бы за ласки, взоры, И мной владела ты одна-а-а! Репортёр Петров снова вскакивает в машину, как верхом на коня, и почти кричит: – Аллюр три креста, поехали! – Вы мне хотя бы перекусить принесли, – обижается шофёр. – А то до ужина ещё далеко. Последним, пешком, уходит глава волости, в руках у него две сумки с недоеденными закусками и недопитым вином. Но идёт он не домой, а к ждущим его на берегу окрестным жителям, своим землякам, сам окрестный житель. И уже через пять минут, расстелив под ёлкой скатерть-самобранку и выставив угощение, все садятся на землю в кружок, угощаются и тихо, никому не слышно, о чём-то беседуют, печально покачивая головами. И пока одни угощаются и тихо беседуют, другой обнимает дома жену – манящую брюнетку, а третьи неразлучно расположились за столом в районной чайной, репортёр Петров, написав и второй репортаж, выходит из редакции, хлопнув дверью. Он смотрит на улицу, на прохожих, на вечернее солнце с видом узника, оказавшегося на воле, и чувство радости, покоя охватывает его… Спокоен, счастлив он и вечером, и только ночью его мучают беспокойные сны. Всё виденное за день перемешивается в кучу: снится ему и огромный сом, и новый мост. Сом размером с кита плывёт по мелководной речке Пескарке и неожиданно таранит головой стояк моста, и из головы его бьёт фонтаном шампанское. «Нe промахнулось сомовье племя, не будь я снайпером! – восторженно кричит глава волости. – Ура!» Потом он, как на коня, вскакивает верхом на склонившегося бизнесмена и депутата Ивана Ивановича, и они скачут по берегу, а сверху, наблюдая за ними, заливается смехом манящая брюнетка. «Это сенсация, это сенсация!» – загорается во сне репортёр Петров, и ноги у него, как у спящей собаки, дёргаются, словно ему надо куда-то бежать… Владимир КЛЕВЦОВ, г. Псков Фото: Depositphotos/PhotoXPress.ru Опубликовано в №24, июнь 2018 года |