– Евгений, я подсчитала количество ваших ролей в кино – сто двадцать семь! При этом вы признались, что театр вам ближе. И даже профессиональную премию «Чайка» получили за театральную роль Чарли Чаплина. Сейчас в вашем репертуаре один из самых сложных жанров – моноспектакль «Кроткая» по повести Достоевского. Как и почему он появился?
– Мой друг и соратник Павел Сафонов предложил сделать этот спектакль. Первая репетиция получилась очень тяжёлая, потому что совсем не могли сговориться – что это за высказывание, с чем в себе мы хотим разобраться. Делать спектакль по Достоевскому, чтобы кого-то развлечь, – просто глупо. Ругались страшно. Но в итоге договорились и полностью сошлись. Это было очень круто, потому что мы совершенно дополняли друг друга, придумывая ту или иную деталь. В этом спектакле форма для артиста сложная. У нас нет плазменных экранов и прочих «аттракционов». Мы считали, что покажем его всего несколько раз, но в итоге я довольно часто играю этот спектакль. Езжу с ним по городам. Поскольку я на сцене один, мне легко собраться, да и декорации условные. Когда еду в какой-нибудь город, просто прошу, чтобы мне нашли четыре стула, восемь досок, стол и так далее. Вообще моноспектакль – это разговор в первую очередь даже не с публикой, а с самим собой. Так что это очень важный эксперимент.

– А разобраться с собой для вас важно?
– Крайне важно. Первостепенно. Разобраться с собой – самое важное и интересное, что даёт наша профессия. Хотя профессия прекрасная, жаловаться не приходится. Но возможность задать себе вопросы и найти на них ответы – это самое большое счастье. Ведь мы летаем в космос, при этом на Земле осталось огромное количество совершенно не изученных тайн – вспомним, например, о мировом океане. Да и каждый из нас сталкивался с неспособностью ответить на самые элементарные вопросы.

– Разбираясь в себе, вы никогда не смотрели в сторону эзотерики, мистики? Как известно, вы занимаетесь восточными единоборствами.
– Меня немножко пугает слово «мистика», ведь оно опошлено за многие десятилетия использования. Сразу приходят в голову шарлатаны и так далее. Но при этом эзотерика даёт тебе реальные инструменты. Не обращаясь к древним учениям, йоге, медитации, ты никогда не разберёшься в себе. Мы называем мистикой то, на что не имеем ответа. А сегодня уже и учёные говорят о безграничных возможностях человека. То, что вчера считалось мистикой, теперь имеет простое объяснение.

– Может, вы и профессию не случайно выбрали – для познания себя?
– Мне просто повезло. Пошёл поступать во ВГИК не задумываясь, неожиданно для самого себя. И это при том, что я ужасно учился в школе. Многие говорят, например: я легко учился, но у меня были плохие отметки по поведению. А я вот учился плохо по всем предметам. Может, мне неинтересно было, может, не мог сосредоточиться. Я всё время менял точки приложения своей личности. И когда вдруг приёмная комиссия во ВГИКе обрадовалась моему стихотворению, я захотел доказать, что могу пойти и дальше. А потом совершенно влюбился в профессию и во всё, что с ней связано.



– Большинство артистов говорит, что им интересен сам процесс перевоплощения. А как у вас?
– Когда как. Есть разные пути. Долгое время я шёл через характер героя, придумывал своего персонажа – подсматривал за другими, составлял его из разных людей. У кого-то брал походку, у кого-то – манеру кривить рот. И это мне всегда казалось наиболее интересным. А сейчас уже так много поэкспериментировал, сыграл столько разных людей, не похожих на меня, что стало интересно другое. Это называется «я в предлагаемых обстоятельствах».

– В сериале «Троцкий» вы сыграли Ленина и как-то признались, что для вас Ленин – это чернота. Можете пояснить, что имели в виду?
– Я действительно так думаю. Когда в театре играл Сталина и прочих страшнейших персонажей, то при создании образа брал за основу некую эмоцию – гнев, ненависть, зависть и так далее. А когда попытался отыскать самую характерную эмоцию в Ленине, то понял, что не могу найти. История о брате мне кажется надуманной – я имею в виду версию, что якобы Лениным в жизни двигало чувство мести. Определить его жизненный путь как отмщение за брата – это как-то мелко, хотя и могло являться одной из составляющих. Когда смотришь на фотографии Ленина или кадры хроники, то там ничего невозможно рассмотреть. Даже знаменитой лукавой улыбки нет. Мне показалась, что он – какая-то безэмоциональная чернота. Там реально фонариком не просветишь этот мрак. А внутри у него, конечно, был мрак.
И вот ещё что. К сожалению, мы все – заложники бесконечного переписывания истории и поэтому точно не знаем реальных фактов. Но есть мнение, что у Ленина возникло невероятное разочарование в конце жизни. Он был страшно напуган тем, что сделал. И будь у него ещё немного сил и здоровья, возможно, постарался бы что-то исправить. А значит, он сам увидел свою черноту.



– Не было ли в вашей жизни случая, когда для подготовки к роли пришлось на несколько месяцев погрузиться в ту среду, в которой жил ваш герой?
– Нет, к сожалению. Думаю, получился бы очень интересный опыт. Для роли в картине «Палата номер шесть» я общался с врачами-психиатрами, приехал в больницу со сложнейшей, трудно переносимой аурой. Потому что там сначала существовал монастырь, потом – какой-то туберкулёзный диспансер, а во время войны был лазарет. Но теперь это больница для душевнобольных, в которой находятся и те, кто болен от рождения. Туда же направляют людей после суда, с определённым диагнозом. В общем, всё вперемешку. Пребывание там для меня стало испытанием и серьёзным переживанием. Справился не без труда. Но всё-таки жить не своей жизнью в течение нескольких месяцев – такого не было. Правда, я прожил четыре месяца на Кубе, где мы снимали картину. К тому же там не работали телефоны – это приблизило нас к состоянию героев.

– А что это за картина?
– Это были съемки фильма «Золото Глории» режиссёра Алексея Колмогорова. Очень светлая, абсолютно западная приключенческая история. Мой герой ищет там сокровища, а к нему приезжают два друга, и мы все проваливаемся в семнадцатый век. А дальше – пираты, рабы, зомби…

– У вас главная роль в новом проекте Александра Цекало «Алиби», который уже успешно продавался на Каннском кинорынке. Что это за проект и какая у вас роль?
– Это для меня очень важная работа. Фильм появится на экранах осенью. Мой герой – писатель, который в какой-то момент ушёл из творчества в предпринимательство, стал сочинять сценарии, потому что за это больше платят. А параллельно у него возник теневой бизнес. В картине сложная интрига, о которой я сейчас не могу рассказать. Мы с Олей играем мужа и жену, чего раньше нам делать не доводилось. (Актриса Ольга Сутулова – жена Евгения Стычкина. – Ред.) А главное, в этом фильме я – это я. Мне очень интересно ставить себя в предлагаемые обстоятельства, я практически ничего не придумываю.



– Одно из ваших амплуа в прошлом – ведущий на телевидении. Почему пошли в телеведущие?
– Это был в первую очередь заработок, и я не вижу в этом ничего плохого. Все делают время от времени какую-нибудь работу ради денег. Просто ты обязан делать это хорошо. Мне такая работа приносила радость.

– Как при такой занятости вы находите время для детей? Всё-таки их у вас четверо.
– Мне действительно интересно с детьми, и потому, наверное, получается довольно много с ними общаться. Если стоит выбор – идти выпивать и закусывать с друзьями или провести время на даче с детьми, – я при всей любви и уважении к друзьям, скорее всего, выберу детей. Ну, а если речь идёт просто о тусовках и прочих светских мероприятиях, то я точно выберу – остаться с детьми.

– Старшие уже определились с выбором будущего?
– Соне, старшей, двадцать два года. Она движется в сторону журналистики, у них на факультете преподаёт Владимир Молчанов, но у неё очень много разнообразных интересов. Соня – человек талантливый, так что время покажет, к чему в итоге придёт. Восемнадцатилетний Лёша играет на скрипке, оканчивает ЦМШ. Он всегда сам и мотивированно принимает решения, я не вмешиваюсь. Моя задача – по мере сил эти решения поддержать. Лев учится в Германии. Пока он просто получает образование, выбор свой ещё не сделал. А Саша, младшая, играет на рояле. Много выступает с оркестром Владимира Спивакова. Саша с Алёшей – уже настоящие музыканты, и это у меня вызывает трепет.

– То есть ваши дети уже сами зарабатывают, а не зависят полностью от папы?
– Да, это так.

– Ваша невероятная работоспособность, скорее всего, в детстве была заложена родителями-тружениками. Мама – балерина Ксения Рябинкина, в прошлом солистка Большого театра. Отец – переводчик-синхронист Алексей Стычкин. Да и ваш позитивный взгляд на мир сформирован родителями, их любовью. Вы согласны?
– Да, мне тоже так кажется. Конечно, нельзя слишком баловать ребёнка – можно вырастить самовлюблённого человека. Но мне кажется неправильной идея держать детей в ежовых рукавицах. Якобы тогда им будет легче в жизни. Ничего подобного! Мне кажется, любовь даёт им и больший заряд энергии, и уверенность в себе – это один из важнейших двигателей успеха. Наверное, человек, которого любят и который привык к любви и дружбе, в меньшей степени способен «откусывать головы» своим конкурентам. И пускай у моих детей не будет такого конкурентного преимущества…

– Раньше для артистов звания служили критерием успеха. А сейчас какой критерий главный, по вашему мнению?
– Это непростая история. Если ты не получаешь премий, то самый простой выход – сказать, что все они ангажированы. А когда получаешь премию – это для тебя и поддержка, и мотивация. Казалось бы, в театре критерий успеха простой – зритель доволен, значит, всё хорошо. И наоборот. Но ведь есть люди, невероятно талантливо делающие свою работу. Однако так устроена жизнь, что те места, где они её делают, большой популярности не приносят. Поэтому объективный критерий выделить трудно. Вот моя Оля, Ольга Сутулова, недавно поучила премию продюсеров за роль в фильме «Троцкий». Эту премию дают по итогам тайного голосования всех российских продюсеров. Я думаю, что такая премия является и радостью, и безусловным подтверждением, что ты на правильном пути.
Но вернёмся к театру. Он сейчас переживает очень опасный момент. В погоне за успешной продажей билетов (очень дорогих) и за посещаемостью – театр упрощается. Как будто делает всё, чтобы понравиться любой ценой. Поэтому меня и в кино, и в театре никогда не расстраивает, если что-то кому-то не нравится. Конечно, приятно, когда тебя хвалят. Но при этом мы, в конце концов, не печенье печём и не колу продаём – мы не должны всем нравиться.

– А звания? Ведь по-прежнему существуют звания – заслуженный, народный артист…
– Чтобы получить звание, ты должен быть частью какой-то системы. Вот я, например, не работаю ни в одном театре и при всём уважении к Союзу кинематографистов не понимаю, как сопрягать свою жизнь с этой организацией. Так кто же меня будет выдвигать на звание заслуженного, народного? Самому, что ли, прийти в комиссию по награждению? Наверное, это хорошо – быть заслуженным или народным, получать госпремии, но вполне можно и обойтись.

– Многие артисты утверждают, что в производстве фильмов мы безнадёжно отстали от Голливуда. Вы тоже так думаете?
– Нет, я не думаю, что мы безнадёжно отстали. Но кино – это бизнес. Голливудские фильмы смотрят миллионы людей, поэтому у американских кинематографистов есть возможность вкладывать большие деньги. Они могут снимать фильм три-четыре года. Могут потратить дополнительно три миллиона на съёмки крохотной сцены, где переворачиваются машины. У нас на это есть четыре дня и немного денег. А технологически мы уже всё имеем. На мой взгляд, наша главная проблема – в головах, а не в технологиях. Мы безыдейные. Поэтому очень важно, что у нас сняли столько фильмов к столетию революции. Хоть чуть-чуть продвинулись в понимании основополагающих точек нашей истории. Но по большому счёту так и не можем договориться, что случилось в октябре семнадцатого года.