Лифт в доме был не то чтобы очень старый, но какой-то бракованный, ломался постоянно. А у Семёнова клаустрофобия. Когда застревал с семьёй – было такое пару раз – ничего, держался. А тут ехал с работы и завис один. Прошибло до пяток, руки дрожат, в глазах пятна. Прижался к стенке, схватился за поручень, а тут и свет отключили.

Достал из кармана телефон, посветил на информационное табло, увидел крупные буквы: «В случае остановки лифта звоните!» И номер. Набрал цифры, но в трубке ни звука. Посмотрел на столбики на экране смартфона – ни одного, в шахту лифта сотовый оператор пробраться не смог.

Кричать «помогите!» взрослому человеку, отцу семейства и начальнику отдела, как-то несолидно. Но становилось всё хуже. Семёнову казалось, что коробка лифта уже раскачивается под его ногами: минута-другая, тросы не выдержат, и будет он лежать, погребённый под обломками, расплющенный тяжёлой крышкой, как котлета в американском бутерброде.

Ещё раз посветил на табло и заметил на панели одну необычную кнопку – с выдавленным на ней тревожным колокольчиком. Кнопка эта была здесь всегда, но Семёнов ею никогда не пользовался. Когда застревали, жена звонила по номеру на информационном табло и всегда дозванивалась. А он, Семёнов, в это время жался в угол и, наверное, выглядел отвратительно. Сегодня рисоваться было не перед кем. Нажал.

– Слушаю, – голос низкий, но нежный, успокаивающий.
– Я за-застрял, – ответил Семёнов.

В решётке динамика что-то зашуршало, пикнуло, а потом спросили:
– Улица Ленина, семьдесят восемь? Второй подъезд?
– Д-да, – согласился Семёнов.
– Сейчас к вам приедет бригада. Подождите минут пятнадцать.
– Т-так долго? – расстроился Семёнов, предполагая, какие муки ждут его впереди.
– Я бы рада быстрее, но у нас кризис, сотрудников сократили, оставшиеся еле справляются.
– П-понятно, – вздохнул Семёнов.
– У вас клаустрофобия? – вдруг поинтересовались из решётки.
– Д-да, – подтвердил Семёнов. – К-каждая минута как час.
– Понимаю вас. Хотите, пока нет других сигналов, повишу на трубке? Поговорю, чтобы вам было не так страшно?

Семёнов округлил глаза, брови его взлетели.

– Не удивляйтесь, у меня мама страдала клаустрофобией. Пока жила в деревне, не знала, а как приехала в город и мы с ней поднялись на мой четырнадцатый этаж в лифте – всё. Чуть концы не отдала по дороге. Весь отпуск просидела в квартире. На улице была пару раз и всегда поднималась пешком на четырнадцатый. Представляете?
– Как никто другой. Я бы тоже пешком ходил, но часто портфель тяжёлый.
– А почему портфель тяжёлый? Кем работаете?

Семёнов задумался, как можно красиво назвать профессию, не очень приятную ему самому.

– Не стесняйтесь, нет работы, которая не красит человека. А если вы очень большой начальник, то никому не скажу, клянусь. К тому же я вас не вижу. И искать не буду, обещаю! – засмеялся голос.
– Я начальник… Начальник группы коммивояжёров.
– Слово очень знакомое, из кино, кажется, – похвалил голос.
– На самом деле я продавец, продаю всякую ерунду. Такую, Маша, ерунду, что иногда даже сказать стыдно… Ой, простите, нечаянно назвал вас Машей.
– Это хорошо, человек должен произносить имена, которые ему нравятся.
– Но вы же не Маша?
– Теперь Маша. Скажите, а что за ерунду вы продаёте? Может быть, мне она тоже нужна?
– Нет. Вы же, я слышу по голосу, очень милая барышня. Не думаю.
– За барышню спасибо, но мне ужасно интересно, что у вас в сумке. В сумке же?
– В портфеле, – поправил Семёнов.
– Давайте вы расскажете мне, что там. А я будто бы с вами рядом постою и оценю товар.
– Ну, давайте, – засмеялся Семёнов.

Он присел на пол лифта, снизу потянуло собачьей шерстью и прелой листвой. Семёнов посветил фонариком в портфель и в очередной раз увидел набор, который знал наизусть: приспособление для прикалывания на одежду страз, плойка для фигурной завивки волос, массажёр для груди, набор тёрок для овощей, средство для обработки пяток, садовый шланг, который удлиняется в разы, швейная машинка и кремы для всех частей тела. Всё перечислил.

– Интересный у вас ассортимент. Для домохозяек? – спросила Маша.
– Конечно. А кто ещё купит набор фигурных тёрок?
– Я бы приобрела, хотя и не домохозяйка. Готовить мне нравится, особенно когда есть для кого.
– А не для кого? – удивился Семёнов.
– Пока нет, но будет. Я ещё не так стара, чтобы выйти в тираж.
– Слышу по голосу, – улыбнулся Семёнов. – Кстати, я не представился. Александр.
– Защитник людей, – сказал динамик.
– Да, защитник, – сам себе усмехнулся Александр. – Только вот сижу тут, дрожу как заяц.
– Уже не дрожите, не наговаривайте на себя! – поругала Маша. – И я, между нами говоря, не уверена, что у вас клаустрофобия. При клаустрофобии я не могла бы отвлечь вас досужими разговорами. А поскольку вы легко включились в беседу, значит, тут что-то другое. Давайте вспоминать. В детстве было что-нибудь такое, о чём до сих пор думаете с содроганием?
– А у кого не было?
– Я вами интересуюсь. У вас было?
– Было. Меня запирали в шкафу за плохое поведение.
– А что такое плохое поведение? Давайте примеры.
– Ну, допустим, нечаянно разбил трёхлитровую банку мёда. Мёд дорогой, вытек на пол. Мне было лет пять, я растёр его тряпкой по полу. Потом пришла мама, долго кричала и заперла меня в шкафу, пока убирала липкое. У нас была однокомнатная квартира. Я думаю, заперла она меня, не желая напугать, а просто чтобы не мешался под ногами, пока она мыла пол.
– Вы там долго сидели?
– Долго. Потому что потом к маме прибежала соседка и они куда-то ушли. Вернулась мама через несколько часов. Всё это время я просидел в шкафу.
– Не могли выйти? Боялись?
– Мама закрыла шкаф на ключ, он остался в скважине. Я стучал, когда она ушла, кричал, ключ выпал на пол. И тогда… Стыдно сказать – тогда я обмочился там, в шкафу. Прямо на подушки. Это был большой шкаф, в одном отделении лежали подушки. На них меня мама и загнала.
– И вам влетело ещё и за подушки?
– Да. Мне влетело и за подушки, но не очень. Маме всё же было немного стыдно, что она забыла меня в шкафу.

– Давайте выйдем из того шкафа.
– Как?
– Очень просто. Вы сейчас сядете, снова представите, как всё это было. А в тот самый момент, когда мама уйдёт, я открою шкаф, выпущу вас, и мы будем играть. Во что вы любили играть?
– Я рисовать любил.
– Значит, будем рисовать.
– Это всё как-то глупо…
– Возможно. Но нам с вами пока всё равно нечем заняться, это первое. А второе, главное: вы не обижайтесь на маму. У неё, видимо, были причины так себя вести. Тоже, наверное, несладкое детство.
– Она выросла в детдоме. И отца своего я не знаю.
– Вот видите, мама и так много сделала для вас. Быть может, даже всё, что могла. Закрывайте глаза и представляйте всё. Как через тонкие щёлочки шкафа проникает свет, как вы сидите на подушках. В шкафу, наверное, пахнет лежалым бельём, таблетками от моли и пылью. Коробки с обувью, вещи… Что там у вас ещё?
– Старое мамино пальто с норковым воротником. Оно очень дорогое, мама им гордилась.
– И пальто. Вам же обидно и страшно. Вы слышите, как она домыла полы, гремит тазиком и уходит.
– Так и было. Ещё в прихожей звонок, пришла соседка. У неё что-то случилось – запил муж, кажется, побил её. Мама пошла звонить в милицию, телефон был у другой соседки.
– Вот пусть они там разбираются, а я вас открываю. Поворачиваю ключ, дверца скрипнула и…

Семёнов проживал всё, что говорила Маша: хлынул свет, он почувствовал, как скатился с подушек. Увидел, как в лучах солнца стоит девушка в лёгком летнем платье, у неё рыжие волосы и веснушки. Она тянет к Семёнову руку и зовёт с собой. Он берёт её за руку, они идут к большому, накрытому вязаной скатертью столу, на котором стоит пол-литровая банка, в ней карандаши. На подоконнике альбом. Семёнов хочет нарисовать цветы и подарить этот рисунок девушке, она смеётся, и Семёнову кажется, что к нему пришла волшебница из сказки Волкова, фея Стелла.

И тут Семёнов услышал возню за дверью, скрежет металла и глухой стук. Двери лифта открылись.

– Живой? – спросил человек в синей робе. – Мы ещё быстро, в прошлый раз твой сосед сорок минут сидел. А тебе повезло, выходи.

Семёнов понял, что лифт застрял между этажами. И «выходи» означает «вылезай» – подтягивайся на руках, пачкай костюм, но обретай свободу. Он подал работнику портфель, потом вылез сам – спортивным Семёнов не был, корячился, упирался в двери ногами, но выбрался. И только стоя в подъезде, понял, что не поблагодарил Машу.

– Маша, вы ещё там? – крикнул в ополовиненную кабину лифта.

Но ему не ответили.

В тот же вечер Семёнов нашёл в интернете адрес лифтоуправления. Он лёг спать с мыслью о Маше и во сне опять увидел её такой, какой запомнил тогда, – рыжей, веснушчатой и почти юной, в лёгком платье в цветочек. Но теперь они уже не рисовали, и Семёнов был не пятилетним, а сорокапятилетним, таким, как на самом деле. Во сне они сидели с Машей в кафе, он перебирал её пальцы. Наверное, было бы и продолжение, но зазвонил будильник.

Семёнов собрался на работу, попрощался с женой и вбежал в лифт. Вместо кнопки первого этажа нажал на ту самую, со звоночком.

– Говорите! – голос был другим, чужим и равнодушным.
– А где Маша? – спросил он так, будто пришёл к ней домой.
– Какая Маша? – разозлились в лифтёрской, устали от шутников.
– Вчерашняя. Кто у вас вчера был на смене?
– Зина.
– Тогда где Зина? Я вчера застрял, и… В общем, мне бы увидеть Зину, надо ей кое-что…
– Мы работаем сутки – трое, – не стали дослушивать в решётке, неинтересно им было, что там у Зины с Семёновым. – Через три дня выйдет ваша Зина.

Все эти три дня Семёнов входил в лифт, как в место радости. Он больше не боялся ездить и даже ждал, что застрянет, переживёт тот день заново, и в финале появится Маша-Зина в летнем платье, с лёгкой улыбкой и нежным, уводящим в счастье голосом.

А когда вышел срок, купил букет тюльпанов – с самого раннего утра, когда из цветочных ларьков работал только самый дальний. Потом прибежал к дому, где находилась лифтёрская, походил перед подъездом, решился и постучал.

– Да-да, – услышал за серой фанерной дверью.

Голос был тот же – Машин. Или Зинин. Семёнов почти оглох от счастья на минуту.

– Входите, открыто! – крикнули чуть громче.

Он толкнул дверь и вошёл в маленькую залитую ранним солнцем комнатку. В этом ярком, избыточном свете сидела старушка, сухонькая, словно сжатая временем. Она поправила очки и ласково улыбнулась Семёнову.

– У вас что-то случилось? – спросила она «тем самым» голосом, и Семёнов понял, что других вариантов быть не может – это она, Маша. Или Зина.
– Я ошибся, наверное. Адрес искал.

Он повернулся к двери.

– Бывает, – улыбнулась бабушка. – Может, я вам помогу?
– Нет-нет. Я сам. Ошибся, просто ошибся.

Семёнов вышел за дверь. Потоптался минуту, потом вернулся. Положил на стол, где стоял лифтовый пульт, цветы и произнёс:
– Спасибо вам за маму, за то, что я больше не боюсь. Вы со мной три дня назад, когда я застрял, о детстве разговаривали. Вот за это вам – большое спасибо.

Старушка улыбнулась, взяла тюльпаны и прижала их к лицу.