− Вита? − я сгрёб снятую куртку с соседнего кресла. − Присаживайся. На приём?
− Да, пенсию хочу пересмотреть, − соседка по дому улыбнулась и тяжело уселась в кресло рядом со мной.
− Серёжа, − она повернула голову к мужу, − подожди меня в машине. И не кури много!
− Давно здесь? Мою сестру не видел? − Виктория внимательно обвела взглядом зал.
− Сестру? Может, и видел, но я её не знаю.
− Она на меня похожа, но старше и не хромая, − Вита улыбнулась. − Впрочем, я сама пятнадцать лет её не видела, может, и не узнаю теперь. Крепко мы тогда поругались. Я бы и не звонила, да трудовая книжка у неё осталась, договорились, что она сюда её принесёт. Плохо сестре одной. Уж на что меня ненавидит, а кровь родная – как жидкий магнит.

− У вас какая-то старинная вражда?
− Да, корешки из детства тянутся, − Вита снова оглядела зал. − Сестра − это полбеды. Мать ненавидела меня куда сильнее.
− Мать? Неужели такое бывает?
− Рассказать?

Крупная грудь соседки качнулась вверх, словно запасаясь воздухом на весь рассказ.

− Десять лет как я тётку похоронила. Перед смертью она рассказала мне историю знакомства и жизни моих родителей. Прощения просила за сестру, мою мать. Многое тогда мне открылось…

Отец у Виты был русский. В войну на Дальнем Востоке директором оборонного завода работал. Красивый был мужчина. Вихрастый, черноволосый, сильный. Много бабьих слёз о нём выплакано. В сорок четвёртом его на Западную Украину перебросили на должность начальника отдела милиции города Львова. Что там в то время творилось, известно.

В сорок седьмом через внедрённого агента он вышел на след Марьяна − знаменитого бандеровского сотника. О нём легенды по Галиции ходили. Выяснил, что в его схрон можно попасть через люк в срубе колодца. Где был запасной выход, отец Виты не знал. Долго искал. В итоге нашёл дуб с большущим дуплом, заметил, что дупло вроде бы специально расширено, и догадался, что именно сюда между корней дуба идёт тайный лаз. Здесь и устроили засаду.

Через несколько секунд после того как в колодце взорвались гранаты, из дупла вылез крупный мужчина. Нюхом затравленного волка учуял Марьян засаду, громко что-то вскрикнул и полоснул автоматной очередью навскидку. Убил милиционера и рассёк щёку Витиному отцу. Ответная пуля попала Марьяну точно в сердце.

Верёвкой он был опоясан. Пятьдесят три свечных подпалины насчитал на ней Витин отец. Столько комсомольцев, учителей и специалистов лично задушил сотник – патроны берёг.

Эта верёвка в столе у отца Виты ещё долго лежала. Мстил за невинные жертвы. Рядом с чёрными отметинами красными чернилами делал отметки за каждого убитого или пойманного бандеровца. На пятьдесят третьей завязал узел и спалил верёвку.

– Квиты, − сказал он.

В том бою милиционеры убили пятерых повстанцев, двое застрелились, одного раненого взяли в плен. Он и рассказал об Орысе − будущей матери Виты. Связной она у Марьяна была. Привели Орысю на допрос. Взглянул будущий Витин отец на бледную от страха дивчину и влюбился. Сразу и на всю жизнь. Любовь ведь с глаз начинается. Минут пять словно гипсовый сидел – судьба его перед ним стояла.

С первых слов Орыся призналась, что носит ребёнка, что любила и любит только Марьяна, командира и пана её души. Вскочил из-за стола начальник отдела милиции, положил руки ей на плечи, сказал:

– Выбирай. Или расстрел, в лучшем случае десять лет сибирских лагерей, или отрекаешься от бандеровской клятвы и выходишь за меня замуж.

Орыся опустила глаза и прошептала:
– Нэ хочу вмыраты.

Отец взял графин с водой, чтобы наполнить стакан, но уронил стеклянную пробку. Осколки рассыпались по полу.

– Наше счастье родилось, − улыбнулся он.

Но счастья не было. Семья без женской любви – что кадка без обруча. Светла луна, да тепла нет.

Расписались они через неделю. А через восемь месяцев Орыся родила Оксану. Муж её переписал документы о рождении ребёнка ровно на месяц позже, чтобы никто не усомнился в его отцовстве. Выписал Орысе новый паспорт. По нему она стала Ириной. Всю жизнь он её так называл и родственникам велел.

А через два года его проинформировали, что часто видят его жену на львовском кладбище у какой-то неизвестной, но хорошо ухоженной могилы. Это потом отец узнал, что его Ирина на следующий день после смерти Марьяна тайком прокралась за милиционерами к месту захоронения погибших в лесу. Вскоре вместе с директором кладбища, тоже бойцом повстанческой армии, раскопала братскую могилу и тайно перезахоронила останки любимого на городском кладбище. Дорогой памятник ему установила с надписью под каменным веночком «Коханому Мар’янчику від твоєї Орисі».

Сидел милицейский начальник в оградке, смотрел на надпись, живые цветы в вазочке и ждал. И она пришла с букетом роз и поминальной свечой. Как увидела его, беззвучно упала на колени. Целовала сапоги мужа и просила не трогать прах любовника. В ярости он пнул её ногой. Орыся обхватила руками надгробие и зарыдала. Знала, что навсегда с Марьяном прощается. Мимо милиционеры уже конвоировали директора кладбища и двоих рабочих. Отец приказал им отвезти жену домой. Сам пришёл ночью пьяный, пропахший бензином. Молча упал на кровать. Орыся-Ирина сняла с него сапоги и одежду и долго целовала шрам на отцовской щеке − Марьянову метку.

По этому делу многих родственников Ирины осудили, нескольких двоюродных братьев расстреляли.

Когда Ирина почувствовала, что беременна Витой, то возненавидела её ещё в утробе. Тётка рассказывала Вите, что Орыся косу обрезала – хотела, чтобы ребёнок мёртвым родился. Есть такая примета у беременных. Била себя по животу, пытаясь избавиться от плода. Примирилась только тогда, когда о беременности узнал отец.

Вита родилась с врождённым вывихом бёдер. Всё детство в санаториях провела. Никогда мать её не навещала. Только отец. С ним она сделала первый шаг. Сначала на костылях, а потом, в шесть лет, сама. Отец тогда прижал её к груди и плакал навзрыд от счастья, а она вытирала ладошками его слёзы и целовала колючую щёку. Дома мать даже не улыбнулась успехам дочери.

Тяжело Вите было жить без материнской любви. До сих пор душа мучается, словно кислотой в неё брызнули. Мать часто снится. Прижимает к груди, гладит рукой по волосам.

Всё лучшее всегда доставалось Оксанке. А главное − любовь. Вита ненавидела сестру, считая, что та крадёт у неё мамину нежность. А сестра не выносила Виту. За глаза называла уродиной. Видимо, дети врагов сами наполовину враги.

Но Вита не сдавалась. Упрямой росла. Папина кровь. Ей было семь лет, когда они впервые отдыхали в Крыму. Вечером сестра оставила Виту одну на пляже, забрав с собой одежду, раскладушку и костыли. Вита дождалась ночи и на животе доползла к дому отдыха, минуя скамейки с влюблёнными парочками.

А потом они переехали. Отцу предложили повышение. В последние годы он начал пить. Мать молчала и часто наливала ему сама. Однажды отцу стало плохо, вызвали неотложку. Он обнял Виту слабеющей рукой и сказал:
– Доченька, ты у меня самая любимая. Погубят они тебя, и некому будет защитить. Виноват я. В дурмане каком-то жизнь прошла. Не сдавайся. Рассчитывай только на себя. Я тебе с того света помогать буду.

Второй раз Вита видела его плачущим. Любила она отца, обиды на него не держала – любовь его погубила, словно околдованный жил. Отец умер в больнице в ту же ночь.

Вита не сдалась. С палочкой ходить научилась. Институт окончила. Архитектором работала. А тут и любовь пришла. Она знает, что Серёжа, муж, её любит. Только за сына беспокоится: дело открыл, деньги появились – страшно.

У Оксанки ведь тоже сын был. В Чечне воевал разведчиком. Контуженным домой вернулся. Подлечился и в бизнес ушёл. Деньги ручьём потекли. Получил как-то в банке очень крупную сумму, но на обратном пути его «мерс» перехватили. В посадке его на следующий день нашли. Возле перевёрнутой машины на спине лежал с вбитой в грудь баранкой. А рядом валялась пустая коробка из-под денег. Милиция намекнула, что дело замято, и посоветовала не возобновлять расследование, иначе родственников ожидает та же участь.

– Так и осталась Оксанка одна, – продолжала Вита. – Ни детей, ни внуков, ни мужа. Хотя было их, мужей, аж четверо. А сколько вообще мужчин – не сосчитать. Широко жила, красиво гуляла. Душу за мужскую ласку продаст… Вот и она идёт, − Виктория махнула приближающейся полноватой женщине. − Постарела. Скоро в бабку превратится. Но время людей не меняет. Сейчас тебе глазки строить будет и грудью трясти.

Оксана не спеша подошла к нам и села в свободное кресло, красиво изогнув спину. Крупная русоволосая женщина с остатками былой красоты, но каким-то надломленным взглядом, допускающим сомнение в её неотразимости. Светлые, немного выпученные глаза бегло оглядели сестру и остановились на мне.

− Ты с мужчиной? Молодой такой и красивый, − Оксана заговорщицки посмотрела на меня и призывно улыбнулась отрепетированной улыбкой.
− Ты Саше не улыбайся, − резко бросила Вита, − трудовую принесла?

Оксана обиженно надула губы и медленно вынула из полиэтиленового пакета серую книжечку.
– Скажи спасибо, что принесла. Побегала бы по отделам кадров.
− Вижу, за могилкой отца ты не ухаживаешь, зато гробничка матери вся в цветах. Давай договоримся: мы за оградкой и памятниками присматриваем, траву вырываем, а ты цветы высаживаешь, обязательно на двух могилках. Отец для тебя много сделал, − в голосе Виктории зазвучали приказные нотки.

Разговор сестёр после долгой разлуки напоминал начало поединка боксёров-тяжеловесов, прощупывающих друг друга осторожными ударами.
«Помирятся или нет? − думал я. − Смогут перешагнуть старые обиды, крепка ли сила крови?» Казалось, ещё немного – и они сблизятся, забудут прошлое и обнимутся, как сестра с сестрой.

В это время меня вызвали в кабинет.
− Саша, когда выйдешь, подожди меня. Вместе домой поедем. И Оксану подвезём. Правда, Оксана? − Виктория коснулась ладонью моей руки.
Сестра нерешительно кивнула.

Выйдя из кабинета, я застал громко скандалящих женщин.

− Знать тебя не хочу! − вскочила на ноги Оксана. − Умру – не приходи на мои похороны! И оттуда не хочу тебя видеть. Ненавижу!
− И тебя никто приглашать не будет, − швырнула вдогонку уходящей сестре Вита. − Ты для меня умерла. Навсегда!

На светофоре тормоза скрипнули у громадного плаката «Одна Украина – один народ». Виктория достала из бардачка старую чёрно-белую фотографию и разорвала пополам.

− Хотела подарить сестре наше детское фото, − грустно улыбнулась она.

Украина этих сестёр напоминает, подумалось мне. Хотя нет, скорее сиамских близнецов. Два сердца, два тела и две души, сросшиеся в матке истории. Только кровь одна. Видит ли её муки Хирург? Кипит ли в небесном автоклаве божественный скальпель? Один или два перста увидят крылатые ассистенты? Молчат небеса.