Когда мы подъехали к Мишкиной даче, там уже стояло две машины. Компания наших друзей-творцов давно была в сборе: красавица Машка – звезда сериалов, рыженькая Анечка – ведущая артистка кукольного театра, Вадик – актёр тонкой душевной организации и режиссёр Володя, который время от времени снимал нас в своих картинах. Все они уныло жевали куски багета, заедая его помидорами, и смотрели на нас неодобрительно.

– Не, ну вы нормальные вообще? – набросилась на меня Анечка. – Мы тут обалдели уже от голода и заброшенности! Где вас носит? Два часа кукуем у закрытых ворот!

Мишка мрачно достал из кармана ключи от дачи и направился к дому, я отобрала у Вадика остаток помидора и свирепо затолкала его в рот.

– Поссорились, что ли? – насторожилась Машка. – Я вас снова мирить не намерена, у меня мигрень и в животе урчит.
– Меня на съёмке задержали, – проворчала я, давясь помидором. – Мишка за мной на площадку заезжал.
– Понятно, господа артисты не в духе, – усмехнулся Володя. – Его – не узнали помрежи, на неё – не так выставили свет в кадре.
– Оставьте людей в покое, – вступился Вадик, – может, она ещё из образа не вышла. Видите, как помидор пожирает… Ты кого играла-то? Сейчас очень напоминаешь рассерженную Фриду Кало…
– Вадик, так вы с Фридой Кало были знакомы? – хихикнула Машка. – А я-то думала, ты всего на три года свой возраст скостил на вчерашних пробах…

Нам всем тогда было уже за тридцать, но мы по-прежнему петушились друг перед другом, как в студенческие времена.

– Так я не поняла, вы всё-таки поссорились или нет? – не унималась Анечка. – Я не могу пребывать в неведении, я от этого начинаю чесаться. Мне надо решить, на чьей я стороне!

– Да не поссорились мы, чесоточная, – Мишка чмокнул Анечку в нос. – Всё гораздо хуже: сегодня мы будем детально планировать убийство с расчленёнкой режиссёрши, у которой Наташка сейчас снималась.

– Ой, а вот теперь интересно! – оживилась Анечка. – Давайте же скорее заварим чаю, рассядемся поудобнее, и я вам помогу с идеями. Я вчера смотрела такой ужасный триллер, и у меня куча впечатлений.

Все наконец проникли в дом, Мишка растопил печь, мы согрелись, поставили чайник и разобрали продукты. Девочки строгали салаты, мальчики занимались мясом для шашлыка, но всем не терпелось услышать от меня интригующие подробности сегодняшней съёмки.

Когда собирается тёплая киношная компания, непременным условием вечеринки становятся весёлые актёрские байки. Но в этот раз всё пошло по сценарию пионерлагеря: когда чёрной-чёрной ночью, дрожа под одеялами от ужаса, пионеры рассказывают друг другу страшные-престрашные истории про чёрную-чёрную комнату, в которую вкатился чёрный-чёрный гроб на колёсиках, и оттуда выскочила чёрная-чёрная рука.

И я начала нашу первую страшилку.

В тот год я снималась в детективном сериале, где играла криминалиста-эксперта. По сценарию у меня был роман с шефом, но не в каждой серии были прописаны лирические моменты. И в один далеко не прекрасный день режиссёру Инге втемяшилось снять с нами эротическую сцену.

Всё бы хорошо, да только текст у нас с партнёром был сугубо профессиональный: про жмуриков, забор биологических образцов для анализов и всякие прочие обсуждения убийства, неприятные нормальному человеку. То есть слова совсем не располагали к чувственным играм двух влюблённых.

Текст был утверждён редактором, изменить его режиссёр не могла, но решила усадить меня попой на рабочий стол шефа, его руку положить на моё колено и медленно направить её движение под мою юбку. Я справедливо протестовала, мне были странны эти ласки в момент обсуждения странгуляционной борозды на шее жертвы, её вывалившегося языка и предсмертного мочеиспускания. Тем более что наш роман с шефом по сюжету находился ещё в самой невинной и романтической фазе. Но Инга стояла на своём.

Чем был вызван этот её творческий порыв, идущий вразрез со здравым смыслом, объяснить трудно. Возможно, Инге наскучило снимать серые будни криминалистов, когда за глухими стенами павильона уже бушевала весна; не исключаю и того, что режиссёр хотела произвести впечатление на одного импозантного артиста, забежавшего к нам в гости из соседнего павильона. Так или иначе, Инга пустилась во все тяжкие.

– Ты женщина вообще? Где твоя чувственность? – провоцировала меня Инга. – Больше секса! Демонстрируй желание!

Мы с партнёром впали в ступор, неуютно было и мне, и ему. Я старалась улыбаться и производить какие-то кокетливые движения ногой, произнося совершенно идиотский в данной ситуации текст: «От удушения у жертвы произошло сдавливание кишечника, в связи с чем случилось…»

– С придыханием говори! – напирала режиссёр.
– …сдавливание кишечника, – с придыханием бормотала я, – в связи с чем случилось…

Во взгляде моего партнёра читался ужас, и я взбунтовалась.

– Тьфу ты! Ну не могу я такое говорить со страстью! Я что – копрофилку играю? Маньячилу какую-то?
– Тебя где мастерству учили? Кто тебе диплом выдал? – вспылила Инга. – Что ты гонишь по первому плану? Мне не надо играть про производство, держи контрапунктом любовные отношения, играй про страсть, не думай о тексте!

Я постаралась не думать о тексте, задышала порывисто, описывая предсмертные судороги жертвы, а когда рука партнёра скользнула ко мне под юбку, рефлекторно шлёпнула по ней и вскочила со стола.

– Да ну, на фиг, Инга! Это бред какой-то!

Инга пришла в ярость.

– Ты что – бревно совсем? Как с тобой мужики спят? Удивляюсь, как ты вообще ребёнка умудрилась заделать!

А вот это был уже перебор.

Вся группа застыла в ужасе. Кто-то смущённо потупился, кто-то смотрел на меня с сочувствием, приятельница-гримёр делала мне знаки застегнуть рот на молнию.

Но в творческом экстазе Инга сама уселась на стол и принялась демонстрировать, как надо исполнять полную эротизма сцену, закидывая голову и страстно вздыхая. Бедный мой партнёр скользил ладонью по её модному галифе и бормотал: «Если странгуляционная борозда косовосходящая, то вероятность того, что субъект повесился сам, высока, а если она горизонтальна, то…» Показательно изгибаясь, Инга жестами требовала, чтобы я подсказывала ей текст.

С текстами у меня всегда был полный порядок, кое-что я помнила даже из предыдущих серий, этим и воспользовалась.

– Устройство репродуктивного аппарата женского организма сложно, – подсказывала я.
– …сложно… – повторяла она.
– Особенно моего, – коварно шепнула я.
– …особенно моего… – усердно вторила Инга.
– В силу возрастных и гормональных изменений нарушения приводят к возникновению патологий как гинекологического, так и психического характера…

Игриво подмигивая партнёру, Инга повторила и это.

Мой партнёр расхохотался прямо на режиссёрской коленке, съёмочная группа тоже прыснула. Хладнокровно и беспощадно я сделала контрольный выстрел:
– Инга, вы сели ягодицей на ролик для откатки пальчиков, и теперь у вас весь зад в чернилах!

Когда я закончила свой леденящий кровь рассказ с блистательным хеппи-эндом и моей несомненной победой над злодейкой-режиссёршей, Машка и Анечка дружно зааплодировали, Мишка одобрительно хмыкнул, Вадик показал большой палец.

Я опустила глаза, мне сделалось стыдно, и я хлюпнула носом.

– Ты чего? – удивилась Анечка. – Всё же хорошо. Ты классно её отбрила!
– На самом деле ничего такого я ей не сказала. Это уже потом, в машине, я мысленно продолжала с ней диалог и придумывала, как бы хлёстко могла ей ответить. А тогда, на съёмке, я очень растерялась и от бессилия просто расплакалась при всей группе…
– Господи, ну ты как маленькая! – Машка погладила меня по голове. – А она что? Хоть извинилась?
– Извинится она, как же! – горько вхлипнула я. – Она только чуть подправила корону на своей башке и, довольная, объявила: «Наконец наша артистка расплакалась человечьими слезами! Запомни, артистка, это состояние и закрепи, тебе надо сыграть его в следующей серии, там у нас трагедия прописана».
– Слушайте, ну просто гадюка какая-то! – возмутилась Машка.
– Я бы ей в глаз дала, честное слово! – сердилась Анечка. – А из группы никто за тебя не заступился?
– Потом, конечно, все утешали, шептали мне что-то на ухо, – призналась я. – Но кто ей в лицо сказать осмелится! Все дорожат своим местом.
– Сукины дети, – с горькой иронией покачал головою Мишка.

Только Володя, единственный режиссёр в нашей актёрской компашке, снисходительно улыбнулся, затянулся трубкой и многозначительно изрёк:
– Ну, вы, артисты, конечно, и тупые!

Мы все уставились на Володю гневно, и у нас воинственно поднялись холки.

– Вы ведь дальше своей роли ничего не видите, – продолжал он бесстрашно, – а режиссёр работает большое полотно, он, можно сказать, с точки зрения Бога смотрит на ситуацию в целом. Он вас, как детей неразумных, ведёт к своей концепции, в которой вы ничего не смыслите.
– Ты это, Вовочка, поосторожнее, по лезвию ходишь! – зловеще прошипела Анечка. – Мы сейчас не на твоей съёмочной площадочке, и у нас численное превосходство.

Вовка вальяжно развалился в плетёном кресле, попыхивая трубкой.

– Вот-вот, вас всегда больше, вы же как стадо! Вам пастух нужен с твёрдой рукой и хорошим кнутом.
– Нет, вы слышите, что он говорит? – запальчиво продолжала Анечка. – Вова, у тебя что – семь жизней, как у кошки? Или ты неубиваемый?
– А если мы незаметно тебе перца в стакан с виски набухаем или стирального порошка? – поддержала подругу Машка.
– Настоящее искусство требует жертв, – невозмутимо продолжал Володя. – Гениальный Фрэнсис Коппола, к примеру, тоже диктатор. Когда он снимал «Дракулу», то орал на Вайнону Райдер, чтобы вызвать у неё слёзы: «Ты, шлюха, посмотри на себя!» И это ещё мягкий вариант, детишки. Режиссёр должен выводить вас из зоны комфорта, чтобы добиться истинных эмоций. Вспомните знаменитые кадры со сливочным маслом из фильма Бертолуччи «Последнее танго в Париже» – ведь сцена насилия Марии Шнайдер не была прописана в сценарии, актрису даже не предупредили об этом перед съёмкой. Бертолуччи и Марлон Брандо сговорились друг с другом с утра и сделали актрисе очень неожиданно и сильно неудобно. Зато каков результат! Режиссёр хотел истинных эмоций униженной девушки, а не актёрской игры, и получилось шедевральное кино.
– Гадство это, а не оправдание шедевра, – проворчала я. – Бедная девочка, она даже сообразить ничего не успела, не то что обсудить эту сцену со своим агентом!
– А что, всё было по-настоящему, с проникновением? – ужаснулась Анечка.

Мы с Машкой дружно замахали руками.

– Фу, Аня, фу! К чему тебе такие подробности? Ты же наш Бэмби, наш Маленький принц!
– Ваятели хреновы! – не выдержал Вадик. – Я, конечно, за большое кино, но не такими зверскими методами. Режиссёру с артистом надо сесть, поговорить, найти подход к его тонкой ранимой психике. А что делал Роман Полански? Он вообще не церемонился с артистами! Даже в туалет со съёмочной площадки не отпускал, заставляя всех ходить в посуду. Я вот прямо расцеловал бы Фэй Данауэй за то, что она швырнула ему в рожу кружку с мочой!

Слушая нас, режиссёр Володя только очи возводил к потолку.

– Браво, Данауэй, зло должно быть наказано! – воскликнула Анечка. – Да здравствует справедливость!
– И много ты видела торжества справедливости, Чебурашка ты наш, Чиполлино? – потрепал её по рыжему затылку Мишка.
– А вот и видела! – вдохновенно парировала Анечка. – Я тоже в кино снималась, и в человеческих ролях, между прочим!

Анечка поведала нам свою историю…

Режиссёр сериала, в котором она в свои тридцать лет исполняла роль тинейджера, третировал всю группу без разбору, включая службы. Орал по поводу и без, чувствовал себя абсолютно безнаказанно. И тогда, по словам Анечки, в ход событий вмешалось само Провидение.

В один из дней словно бы тихий ангел порхал над съёмочной площадкой – режиссёр бормотал команды как-то вяло или просто старался не открывать рта. Все были в замешательстве, ожидая страшного подвоха с его стороны. Но в какой-то момент его адская природа взяла верх, и режиссёр заорал на осветителя, так яростно распахнув свой рот, словно бы собирался заглотить беднягу целиком.

Все привычно втянули головы в плечи, и только осветитель повёл себя совершенно парадоксальным образом: вместо того чтобы зажмуриться от страха, он уставился в рот режиссёру и залился жизнерадостным детским смехом.

На секунду все решили, что осветитель помешался от ужаса, но тиран и деспот повёл себя ещё более непредсказуемо. Вместо того чтобы в гневе одним движением раскроить осветителю череп и высосать его мозг, режиссёр жеманно прикрыл свой рот ладошкой и стушевался, как гимназистка, которая передник надела, а платье под него забыла. Оказалось, накануне съёмок тиран и деспот игрался дома со своим маленьким сыном, и тот, не нарочно, конечно, но довольно сильно врезал папаше ногою в челюсть, выбив ему передний зуб. На неделю съёмок, пока режиссёр не посетил стоматолога, вид его был совсем не страшен, а скорее потешен. Но даже когда он вставил себе новый зуб, всерьёз его крики уже никто не воспринимал, авторитет злодея он потерял безвозвратно.

Поспел шашлык, мы откупорили вино, настроение наше улучшилось, захотелось просто болтать и смеяться. Мишка объявил, что тираны с большой буквы, как и гении, встречаются довольно редко, обычно нам попадаются деспоты-самодуры, и тирания их в основном продиктована утренним похмельем.

Мы с Мишкой вспомнили хореографа Арнольда Семёновича, который ставил нам танцы в театре, где мы какое-то время служили вместе. Арнольд Семёнович одевался изысканно, как все старорежимные танцовщики: бархатные пиджаки с отливом, шейные платки, пронзённые галстучной булавкой с фальшивым бриллиантом, из манжет рубашки, схваченных яркими запонками, выступали жилистые кисти рук с неизменным тремором.

Человек он был гневливый, но не злопамятный, потому что с памятью у него в принципе было хреново. Каждое утро на растанцовке перед репетицией Арнольд Семёнович удивлял артистов – движения, выученные нами накануне под его чутким руководством, на следующий день он уже не признавал и яростно рокотал:
– Что вы семените ножками, как петухи кастрированные? Вы где этому обучились, на сельской дискотеке?
– Позвольте, Арнольд Семёнович, – вступался за всю труппу наш лучший танцующий артист, – не вы ли нам вчера ставили эти движения?
– Вы что, с колбасной фабрики? – гневался мастер. – Мы здесь сосиски штампуем, или у нас творческий поиск? Я не хочу знать, что было вчера! Сегодня всё будет с чистого листа!

Хореограф пытался изобразить то, как будет сегодня, но равновесие его подводило.

– Александр, – обращался он к нашему лучшему танцующему артисту, пытаясь сохранить достоинство, – вы же поняли, что я имел в виду? Покажите этим табуреткам бездарным мои движения, на которые я вам намекнул!

Слушая эту историю, Вадик восторженно хохотал и подпихивал Володю локтем.

– Ну точно, ты! Помнишь съёмку на рынке?
– Ладно, Вадик, прекращай, – насупился Володя. – Там сценарий был сырой, я с ним долго мучился, а потом, я не пью на работе, вы знаете…
– Знаем, знаем, – охотно закивала Анечка. – Ну а что там было-то? Вадик, рассказывай!
– В общем, дело было так. Снимали мы на рынке в мясном павильоне, и Вове смерть как захотелось взять в кадр ворону, которая летала под крышей.

Вадик даже вскочил и принялся разыгрывать историю в лицах.

– Вашу мать, вы что, не можете поймать эту грёбаную птицу?! – кричал в мегафон Володька. – Вас здесь целый колхоз!
– Я уж её гоняла-гоняла палкой, гоняла-гоняла!.. – чуть не плакала помрежка Валя в очках, стянутых у переносицы изолентой.
– Купите сачок! Полный рынок сачков! Или вы хотите, чтобы я бегал за ней с этой панамой? – Володька довольно сильно постучал себя по панаме на голове. – Я вам тут не титьки-митьки, я вам тут режиссёр, вашу мать!

Под крышей павильона, истерически каркая, кружила напуганная ворона.

– Вова, послушай, – вздыхал меланхоличный оператор. – Давай я ее влёт возьму, в динамике, а потом крупно наеду?
– Я вам тут что здесь – дурачок?! – кипел Володька. – Мне надо, чтобы она сидела вот на этой свинячей башке! – он ткнул пальцем в отрезанную, с мутными глазами, поросячью голову, стоявшую на прилавке. – Это основная линия фильма, это аллегория, вашу мать!
– Владимир Андреевич, но этой аллегории нет в сценарии, – взмолилась помрежка Валя.
– В вашем нет, а в моём есть, я его правлю каждую ночь! Я вам тут режиссёр, понимаешь! У меня своя концепция!.. Всё, пятиминутный перекур! Валя, вашу мать, быстро за сачком!

После перекура Володька вернулся просветлённый и полный новых идей, весело хлопнул в ладоши.

– Так, массовка на площадку! Хлопушку в кадр! Валя, вашу мать, что вы мне тычете в нос этим сачком? Вы понимаете разницу между сачком и хлопушкой?
– Я… понимаю… но вы же сказали – ворону… – губы помрежки задрожали.
– Нет, я не могу больше разговаривать с сумасшедшими! Кто-нибудь!.. Антон! Заберите у неё хлопушку! Всё, снимаем проходы! Антон, вашу мать, я сказал, заберите хлопушку, а не сачок!.. Хотя нет, и сачок заберите, а то она кого-нибудь здесь покалечит!.. Что вы все, вашу мать, застыли как истуканы? Дайте Вале воды, что её так трясёт?.. И мне дайте воды… Мас-со-во-чка, род-на-я моя, на исходную!.. Камера! Мотор! Начали!.. Стоп! Стоп, я сказал! Вадик, ну эти понятно, лежбище баранов, но ты-то что, дорогой мой, сегодня весь как крыловская Стрекоза: и хлопаешь, и топаешь, и хохочешь? Кто-нибудь, дайте мне текст!

Заплаканная Валя протянула Володьке сценарий, он поглядел на помрежку нервически.

– Уберите от меня эту, а то я за себя не ручаюсь! – листая сценарий, Володька опять набросился на Вадика. – Миленький мой, Вадюнечка, ты же большой артист, я тут всё ясно поназачёркивал: «нахмурился» – зачёркнуто, «хлопнул в ладоши» – зачёркнуто, «топнул» – за-чёрк-ну-то! Нельзя же всё это вместе лепить? А вот дальше уже сегодня ночью я вписал карандашом: «Это я-то коллаборационист?» – герой саркастически присвистывает»… Или это я тоже уже зачеркнул?..

Представляя всю эту сцену, мы хохотали до коликов и аплодировали. Вадик кланялся, как заправский эстрадник. Володя недовольно попыхивал трубкой:
– Ну вы, артисты, конечно, и тупые… И юмор у вас тупой.

Весенний вечер зажигал на небе первые звёздочки, обстановка была самой романтической. Все собрались у костра, девочки укутались в пледы, Вадик пел под гитару, Анечка смотрела на него влюблёнными глазами, Машка беспрестанно писала эсэмэски своему новому кавалеру и довольно хихикала. Мы с Мишкой тихонечко целовались, он шептал мне на ухо, что Инга – дура, а я – самая пленительная девушка не только нашей Солнечной системы, но и всей галактики, я кокетливо отвечала, что с космонавтом ещё не целовалась. Только Володя отошёл в сторонку и вёл какие-то деловые переговоры по телефону.

Когда все дружно затянули нашу любимую студенческую песню, в компанию вернулся Володя и, подняв свою режиссёрскую длань, призвал всех к вниманию. Правда, выражение лица у него при этом было несколько растерянное. Все замолчали и приготовились слушать.

– Ребята, тут такое дело, – смущённо начал Володя, – меня сейчас пригласили сниматься в качестве актёра в одном проекте. Роль вроде бы интересная, но режиссёром там некая Рита Ряхова. Я с ней ни разу не пересекался в работе, кто-нибудь слышал о ней? Просто меня аккуратно предупредили, что она человек не простой…

Лица наши расцвели злорадными улыбочками – мы-то как раз о Рите были наслышаны. Мишке даже посчастливилось, у неё сниматься, после чего она написала на него докладную руководству и потребовала, чтобы этого «мерзавца и идиота» внесли в чёрные списки и разослали по всем киностудиям.

– Вовочка, ты только не волнуйся, – ласково улыбнулась Анечка, – будешь покорным, исполнительным и молчаливым, глядишь, и в живых останешься.
– В каком это смысле? – занервничал Володя.
– Да что ты его пугаешь, – отмахнулся Мишка. – Ряхова – гений редкий, у неё какие-то там награды, большие связи в кино, но она тоталитарный режиссёр, и манера работать с артистами у неё своеобразная – может наорать, унизить, даже врезать в творческом порыве, но всё это только на благо работы, ты же понимаешь, таким образом она вытаскивает из артиста эмоции, чувства…
– Миш, ты всерьёз? – криво усмехнулся Володя. – Да пошла она в задницу со своим унижением, я могу вытащить эмоции и без её оскорблений, я на это четыре года в институте учился и ещё пятнадцать лет на площадке работал.
– Вова, не заводись! – сурово сказала Машка. – Перетерпи эти съёмки всеми силами. Просто молчи! Молчи и старайся не смотреть ей в глаза своим дерзким взглядом. Рита – почти Тарковский. Если он в «Андрее Рублёве» живую корову поджёг, то Ряхова в своей картине собственноручно курам головы рубила… Ну, чего ты так побледнел? Курам же, не артистам… Хотя кто знает, может, она в этом проекте дальше пойдёт, говорят у неё большие амбиции и не по-женски тяжёлая рука.

Володя озадаченно почесал свою кудрявую голову.

– Да я вот не знаю, соглашаться ли… Нет, вы не подумайте, просто у меня сроки могут совпасть, я ведь тоже собираюсь запускаться с новой картиной…
– Правда? А когда? Интересный материал? Ролей много? – затараторили мы наперебой. – Вова, ты же знаешь, только с тобой я по-настоящему раскрываюсь как артистка! Володя, я буду смиренным и терпеливым, я всегда разделял твои концепции…
– Сукины вы дети! – засмеялся Вовка.