Ожидающий у дороги
27.04.2012 00:00
Человек у врат вечности всегда говорит истинную правду

Ожидающий у дорогиПрошёл озорной майский дождик, и женщина прыгала через лужицы по привокзальной площади на тонюсеньких шпильках, в супермодном в те времена плаще болонья. Приехала она на проходящем поезде Ереван – Москва и теперь, озираясь по сторонам, обратилась, к мужчине в соломенной шляпе:
– Скажите, где у вас находится школа?


– Так у нас их три! – почти закричал тот. – Одна – за мостом, другая – за теми тополями, а третья – во-он за той башней водонапорной. За ней уже виноградники начинаются. Новая, два года как построили.
Калерия Арсентьевна – так звали приехавшую женщину – пошла к «новой».

Порфирий Иванович, учитель ботаники и зоологии, с девчонками из шестого «б» поливал рассаду в школьных парниках, и вдруг – дождик… Пришлось прятаться в хозподсобке, где хранились лопаты, грабли и другая утварь. Он присел у открытой двери, закурил беломорину – смотрел, как пляшут дождинки. Щебетали, хохотали девчонки, а ему вдруг вспомнилось, как в сорок третьем так же сидел он в деревеньке под Курском, раненый, и смотрел, как плясали дождинки, ударяясь об угол обгоревшей лавки, а рядом умирал одессит Федя Фокский. Бредил… но вдруг чётко сказал:
– В чьём сердце нет весны – тому весны не знать,
Тому, кто сам молчит, и эхо не ответит.

То были его последние слова. Он приподнялся, будто хотел выскочить не только из бинтов и кровавой гимнастёрки, а вообще из собственной кожи, и тихо прилёг.
Глаза прикрыл сержант Посадский. Заныло сердце, как и тогда…

Агата вспомнилась и дочурка Настёна. Страшные, тяжёлые дни. Он вернулся с войны. Приехал из госпиталя. В Саратове провалялся четыре месяца. Рука гноилась, не заживала. Её отняли по локоть. Вместо дома он увидел чёрный дымоход. Он торчал сиротливо, а вокруг по пояс вымахали одуванчики. Лёгкие, пушистые. Взглянул на них и подумал: «И жизнь так же. Расцвёл, а потом – фу-ух – и ушла она… навсегда!

Сердце никак не хотело стучать дальше. Поддержал сосед Иван Ситник. Увидел, как Порфирий подошёл. Он и рассказал, что бомба угодила прямо в дом. Неделю Порфирий пил. Спать и есть не мог. Опомнился – пошёл в посёлок Кобзари, там жила его тётка Анюта.

Она и вернула к жизни. В школу оформился, на работу.

И детские души оздоровили его больной дух. Стало легче. Он с головой ушёл в школьные дела и заботы – старался не допускать мыслей и воспоминаний о жене и дочери. Теперь подумал: «Раны эти уже не залечить. И куда её деть – память?»

Яркий луч солнца брызнул в сарайчик, девочки завизжали и выпорхнули во двор, как стайка голубей. Порфирий Иванович выбросил в блестящую лужицу окурок и вспомнил, что велосипед оставил у главного входа. И теперь наверняка его видавший виды трофейный велик прополоскался дождём. На нём каталась вся школьная детвора. И могло случиться, как и не раз бывало,что придётся ему шмалять домой пешком.

Он вышел из сарайчика и, обходя лужицы, пошёл вокруг школы к главному входу. Всё блистало, омытое майским дождиком, а над посёлком зависла радуга.

…Порфирий Иванович был мужчина лет пятидесяти. Обаятельный, и в самом облике его было что-то необычное. Резко очерченные скулы, смуглая кожа и чёрные широкие брови. Карие, глубокие глаза, широко расставленные. А снежно-белые волосы были густые, торчали упрямым ёжичком.

Несмотря на то что долгие годы жил один, был он всегда аккуратен, а стрелки на его брюках стали предметом шуток. На протезе левой руки всегда трофейные часы. Его уважали…

Задумчиво шёл он к своему брошенному велосипеду – и его вдруг окликнул женский голос, такой знакомый, что он споткнулся.
– Здравствуйте! Подскажите, как пройти к директору?

Перед ним стояла красивая женщина с очень знакомыми чертами лица.

«Она!» – ахнула его душа, и вмиг всё тело окатило жаром, а от волнения мелкая дрожь… и в глазах потемнело…и слух – слух пропал!

А она смотрела прямо в его глаза… Он растерянно окинул её взглядом, опять взглянул на её лицо, так похожее на лицо Ренаты… И жар схлынул. «Как же похожа!» – пронеслось в его сознании, он перевёл дыхание и добродушно улыбнулся.

– А-а-а… вы стоите прямо у главного входа… а-а-а… там на второй этаж. – Порфирий Иванович показал живой рукой в левую часть здания.
– Спасибо! – и шпильки застучали по ступенькам крыльца.

А Порфирий Иванович вдруг крикнул:
– А вы… вы не из Ростова?

Она остановилась, изумлённо взглянула на него.

– А как вы узнали? – и ему даже показалось, она испугалась. И на миг замерла, взявшись за массивную дверную ручку, но ответа ждать не стала.

А он смотрел, как захлопнулась дверь, и не мог сдвинуться с места, подойти к велосипеду. Стоял, оторопевший и растерянный… Сердце ещё колотилось, будто мотылёк, прихваченный за одно крыло.

– Бывает же! Схожесть – рехнуться можно! – сказал Порфирий Иванович. В груди стало горячо, сердце почти вслух говорило: сестра, сестра!

Калерия Арсентьевна поднялась по лестнице на второй этаж. Нашла дверь с надписью «Директор Фидлер Осип Эмильевич», изумилась: «Прямо Мандельштам!»

И уже через полчаса она опять прыгала через лужи. Шла с запиской директора к бабушке Анисье Никифоровне, снять у неё комнату.

Судьба совершила крутой вираж. Калерия села в поезд, вышла на незнакомой станции и вот устроилась на работу. И всё решилось. Душа её ликовала. И только сиреневым вечером, когда гуляла по посёлку, заметила – пришла весна! И изумилась, что душевная тягость так надолго застила ей белый свет.

В хатке бабульки стояла простенькая мебель, а угол в светлице был увешан иконками. И рушники висели с яркими орнаментами.

Но Калерию она поселила в другой хатке, что стояла рядом, в маленькой, с крошечной верандой. Домик гостье понравился. И вся обстановка вокруг, с пахучим цветущим садом и буйной сиренью.

Радостная, пила она с бабулей чай.

…После встречи с незнакомкой ехать домой Порфирий Иванович не смог. Его крепко всколыхнуло… Удерживая руль велосипеда, он пошёл по мокрой улице и уже не мог совладать с воспоминаниями. Повернул к виноградникам. Там присел на молоденькую травку и думал о боевой подруге из медсанчасти, Ренате Ангеловой. Ярче любого взрыва, даже атомного, была вспыхнувшая прямо на фронте их любовь.

И ночью он не смог успокоиться. Распахнул окно, курил-курил и опять всё вспоминал, хмелея от запахов сирени, голубого лунного света и страстных соловьиных трелей.

На следующее утро в учительской Осип Эмильевич представил коллективу коллегу, учителя русского языка и литературы Калерию Арсентьевну Сафьян. Когда директор назвал отчество Калерии, Порфирия Ивановича едва не сшибло с ног волной нахлынувшего волнения. «Сестра! Сестра!» – пронеслось в сознании, и он тихонько вышел за дверь.

Осип Эмильевич попросил Порфирия Ивановича зайти к нему. Речь пошла об открытом уроке. И Порфирий Иванович вдруг обрадовался. И стал готовиться, удивляясь, что делал это не как обычно, а прямо с припадочным энтузиазмом.

И знал точно – она придёт! И, сам испугавшись, решил рассказать историю цветка. Но… это же история любви!

В тот день он пришёл в школу в лучшем костюме, с орденами.

И ещё, потрясённый воспоминаниями, сказал притихшему классу, напуганному большой комиссией, занявшей все последние парты:
– Дети, послушайте меня!.. Я расскажу вам историю происхождения одного цветка. Ведь цветы, как и люди, имеют свои судьбы. И не всегда благостные, – он взглянул на Калерию Арсентьевну цепко, пронзительно.

– В чащобе дремучих лесов затерялась деревушка, – тихо начал он рассказ, будто сказку. А это и была сказка, но этого ещё никто не знал. – И жили там мальчик и девочка. Их часто видели вместе, то за работой, то за играми летними вечерами, а по осени они жгли палую листву. Можно было сказать, что они брат и сестра.

У девчонки был талант златошвейки. Властям понадобились такие мастерицы. Приехали специальные люди, взяли девочку. С мастерицей, к которой определили девочку на учёбу, родители заключили договор. Раз в год она могла возвращаться на неделю в свою деревню. Весной, когда цветут яблони. О, это были поистине блаженные дни! Когда, наконец, в пятый раз девушка уже, а не девочка, вернулась домой, она уже была мастерицей. Уезжая, сказала юноше:
– Через три года жди меня обратно!

Проводил юноша возлюбленную до перекрёстка. Ах, как горько они плакали!

И потянулись бесконечно тягостные дни ожидания…

Порфирий Иванович замолчал – слушал тишину класса. Осип Эмильевич, представитель  РОНО, коллеги и ученики были удивлены, но молчали. И тогда он продолжил:
– Воскресным днём юноша шел по дороге, пока не достиг большого тракта. Присел на обочине и стал ждать. До алого заката. И в следующее воскресенье яблони ещё цвели, но… розовые листочки уже опадали и лежали теперь мёртвые, на коричнево-чёрной земле. И снова парень дошёл до большой дороги – и весь светлый день прождал. Иногда он отчаянно рыдал.

Когда вечером он вернулся и мать попыталась его утешить, он пробормотал что-то невразумительное. С того вечера он уже ничего не делал. Только ходил на дорогу. День за днём, месяц за месяцем…

И пел невыносимо тоскливую песню:

– Чем страдать столь безутешно,
Лучше сяду у дороги,
Буду ждать, пока не стану
Полевым цветком навеки.


И однажды юноша не вернулся домой. Люди искали его, пошли на то место, где он любил сидеть, ожидая возлюбленную, но там вырос цветок с большими ярко-голубыми цветами. Цветок назвали «вегеварте», –  сказал Порфирий Иванович, – что в переводе означает «ожидающий у дороги». Мы его называем – цикорий!
Когда он закончил рассказывать, над классом повисла тишина.

Калерия Арсентьевна смотрела на него чуть растерянно, широко раскрытыми глазами, и в них было изумление.

Порфирий Иванович у ворот школы улыбнулся Калерии Арсентьевне и спросил разрешения проводить её. Она вежливо разрешила.
– Спасибо! – с нескрываемым волнением выдохнул Порфирий Иванович.

И они пошли к виноградникам.

Подошли к большой коряге, которая лежала у маленького прудика. Присели рядом. Он сразу и спросил:
– Скажите, а почему у вас не такая фамилия, как у Ренаточки? Наверное, по мужу.
Калерия вскочила:
– Что-о… вы сказали?

Он услышал, как застучало сердце, а кровь ухнула к лицу. «Верно! Калерия её сестра! О боже, чего только не бывает в жизни», – молнией пронеслась мысль в сознании Порфирия Ивановича.

– А вы, вы… что, знали Ренаточку? – спросила Калерия.

И он всё рассказал. О фронте, о встрече с Ренатой, но промолчал о любви. Калерия всё поняла.

И они потянулись друг к другу, но между ними был образ Ренаты. Маялись… Она – у бабки, он – в своём доме у дороги. А май и весна будто провоцировали. С вечера и до утра захлёбывались любвеобильные соловьи, а в голубовато-сиреневом небе сияла красавица луна. Она подолгу смотрела на луну – думала о нём, а он, также волнуясь, думал о ней. Они не спали, а по утрам бежали в школу – поскорей увидеться.

И вот, похоже, сама судьба вмешалась – действовала от лица директора.

– Вы у нас бессемейные, поэтому прошу именно вас, от всего коллектива, – поехать с детьми в Таганрог, – как всегда уважительно попросил их Осип Эмильевич.

Как же они обрадовались! Тайно. Готовы были расцеловать директора.

И на берегу тёплого Азовского, такого родного ему моря, он впервые прочитал ей этот стих:

– Где речка с другой встречается,
Там темнее глубина,
Где признанье начинается,
Там душа обнажена.

Как только дети расселились в спортзале одной из школ, Порфирий Иванович стал рассказывать о Таганроге.

– Если верить архивным источникам, получается, что на этом месте в седьмом-шестом веках до нашей эры существовало греческое поселение, а называлось – Кремны. А в тринадцатом столетии уже нашего времени итальянцы построили здесь город – Порто-Пизано. Есть здесь домик Чехова – это его родина. А литературный музей разместился в здании гимназии, где учился Антон Павлович.

Калерия Арсентьевна удивилась и, когда шли к морю, спросила:
– Откуда ты это знаешь?
Он улыбнулся:
– А я ведь здесь родился.

Там, на родине Чехова и Порфирия, все препятствия, и моральные и физические, рухнули, будто плотину прорвало, под натиском буйных чувств, страстей и любовной жажды. Порфирий, повинуясь мощному инстинкту любви, зацеловывал Калерию и шептал:
– Мудрец сказал: «Когда любовь поманит – следуйте ей».

…В августе они вернулись. К бабульке зашли вместе, а вечером Калерия переехала к Порфирию. Она уже знала, что беременна, но Порфирию пока не говорила.

Первого сентября школьный двор гудел как улей и тонул в цветах. Все весёлые – и школьники, и их родители, и учителя. И Калерия Арсентьевна улыбалась, посматривала на Порфирия, он азартно говорил с Осипом Эмильевичем. И вдруг – будто обожглась – из толпы в неё впились жгучие глаза Арсена, её мужа. Противно задрожали руки, ноги и всё тело.

А Арсен быстро «просквозил» сквозь хаос толпы, крепко схватил её за руку, и прошипел:
– Ну чё, сучка, нагулялась?
– Отпусти – буду кричать! Оставь меня в покое, я выхожу замуж, – выпалила в ответ Калерия.
– Ты забыла уже, что замужем! – зло ответил Арсен.
– Я люблю другого, и я… беременна, понял? – тихо сказала Калерия, и на щёках её вспыхнули алые пятнышки.
– Абортик сделаешь – и будешь как новенькая. Собирай манатки – и в Ростов, понятно? – приказал Арсен и добавил: – И слушай меня, глухонемого! Завтра в семнадцать часов нуль-нуль минут я приеду с друганом к калитке твоего однокрылого. Жди меня со шмотками… Понятно? Не вздумай шалить – прибью! Мне это – два пальца … Поезд в восемнадцать часов. Всё! Крупская, бля! – он повернулся и, матерясь, пошёл сквозь толпу.

Порфирий шагал домой и думал о свадьбе. Даже не о самой свадьбе, а как они распишутся с Калерией и заживут радостно и счастливо. Эти размышления были так новы и так неожиданны. Ему казалось, в одиночестве придётся коротать остаток жизни.

Юношеский задор и сумасшедшая энергия подгоняли его – он почти бежал.

У калитки откинул крючок и зашагал к дому. Закричал:
– Кирюшка, ты где, лапуля?

На двери висел замок. Он повернулся и тихо пошёл назад. На середине двора остановился – его окликнула Калерия. Она вышла из сада, а он, с новой сковородкой и словарём «Эсперанто – русский язык» в авоське, купленным для неё, удивлённо смотрел. Она держала в руке чемодан. Подошла – на мгновенье заглянула в его глаза, тихо сказала:
– Вот, Парфи, уезжаю… Жить нам он не даст. Я ведь тогда вышла из поезда наобум, надеялась – не найдёт. Это рок!

Порфирий перестал себя ощущать, показалось, всё это происходит с кем то, а он – наблюдает.
– Прости. Я полюбила тебя. Что будет… не знаю, – прошептала Калерия.
– Но ты приедешь? – спросил Порфирий.
– Не знаю… может… – еле слышно прошептала Калерия и на мгновенье припала к его груди.
– А… наш ребёнок? Как же? – вдруг крикнул Порфирий.
– Придётся… Он сказал, а он… Он – мужлан! Хамло! Он колотит, ноги вытирает об меня. Ужас этот тянется десять лет. Я солгала, что разведена… Ну разве этот садист даст развод? Но и я… я не могу без него…

У ворот тормознул «москвичок» канареечного цвета, ядовито просигналил.

Калерия отступила от Порфирия, пошла к калитке. Нырнула в открытую дверь, и машина сорвалась с места. Он смотрел – и его охватил ужас. Всё стало пепельно-серым, исчезли краски дня! Боль резанула грудь. На чужих ногах поплёлся он к собственному дому. Разжал живую руку, бросил на землю авоську со словарём и сковородкой, открыл дверь и в веранде рухнул на диван. Отчаянно, страшно взвыл, как подстреленный зверь.

Но уже через час стал ждать Калерию.

Теперь Порфирий Иванович во все времена года стоял у калитки, курил и всматривался в убегавшую от посёлка дорогу. Душа не примирилась. Не понимал, почему Калерия, беременная, вдруг бросила его, работу и уехала с ненавистным мужланом. Когда жестокое страдание когтистой лапой зверя хватала за горло, он начинал смеяться: «У женщины девять душ, как у кошки! – и хохотал как безумный. – А самые страшные болезни – тоска и любовь!»

И то ли от нестерпимых мучений, то ли в поисках поддержки духа стал читать Библию и в храм пошел…

Тут уж ахнул весь посёлок. Он был коммунист, заслуженный учитель УССР, известный человек. По телевидению выступал по проблемам школы, был поклонником знаменитого педагога Сухомлинского. Ездил к нему.

И вдруг – церковь! Вызвали в райком. Но он был спокоен и безмятежен, только сказал:
– Готов выйти из партии и из школы уйти, я ведь почти пенсионер.

Потом поехал в Ростов-на-Дону, разыскал Калерию. Узнал, что живёт она с их сынишкой, которого назвала Ванечкой. Арсен после их возвращения с Донбасса погиб, а она родила.

Ничего теперь им не мешало, но ехать с ним Калерия отказалась.
– Кирюшка, дома у меня «густо посеяно прошлое», – сказал Порфирий и уехал.

Вернулся домой и запил. Через полгода похудел и опустился – его было не узнать. Тогда и появилась в доме Зинок. Торгашка и спекулянтка. Толстая бабища с красным лицом. Ходила с беломориной в зубах и хрипло материлась:
– И-и-и-ёшка – моё об твоё! – и часто давала ему подзатыльники.

А Порфирий вечерами у калитки всё бормотал: она вернётся! Но боялся произнести это вслух. Ждал, и всё. Посмеивался: «Я как в сказке – превратился в цикорий! Только я уже не тот красивый цветок, а гнилой репейник!»

И после мучительных трёх лет ожидания, прикуривая папиросу, он всё так же всматривался в туманную даль дороги и бормотал:
– Человек у врат вечности всегда говорит истинную правду! И я скажу. Знаю точно: потеря любви – это потеря жизни. А любовь и жизнь – одно!

Виктор ОМЕЛЬЧЕНКО