Он родился в тёплую майскую ночь: чёрный беспомощный комочек с белой подпалиной на лбу. В саду непривычно пахло молодыми травами, что подействовало на щенка пугающе, и он несколько раз жалобно пискнул. Мать тотчас отозвалась, любовно облизав его шершавым языком с головы до ног. Родной запах подействовал успокаивающе, и щенок почувствовал голод: мордочкой уткнулся в мягкий живот, слепо нащупал сосок, из которого сочилось молоко, принялся жадно сосать. Рядом копошились братья и сёстры. Скоро щенок насытился и тревожно заснул, вздрагивая пузатеньким тельцем, уставший от впечатлений первого дня жизни.

В середине июня прошли обильные дожди, и сад буквально за пару дней преобразился из тусклого и невзрачного в цветущее море сочной зелени.

Щенки, у которых к тому времени прорезались зрение и слух, глядя на эту красоту удивлёнными глазами, с радостным лаем гонялись по грядкам за бабочками капустницами, компанией охотились на проказников воробьёв, подминая короткими лапами зелёные завязи клубники, и, затаившись в засаде под лопухами, неожиданно нападали даже на свою хозяйку.

– Вот сорванцы! – всплёскивала руками женщина и добродушно бурчала: – Пора вас отдавать, пока я совсем без урожая не осталась.

На другой день, когда щенки продолжали осваивать новый мир, хозяйка появилась в саду в сопровождении мальчика и молодого мужчины.

– Вот они, мои питомцы, – сказала женщина и радушно повела рукой, – выбирайте.

Мальчику сразу приглянулся бутуз с белой подпалиной на лбу, который вёл себя смелее других. Сын бережно взял его на руки, прижал к груди и принялся гладить, ласково приговаривая:
– Мой хорошенький! Не бойся. Теперь ты будешь жить у нас.

Щенок, впервые отлучённый от матери, недовольно тявкнул, беспокойно повозился, потом пригрелся и затих, блаженно прикрыв тёмные бусинки глаз.

Так у нас появился щенок овчарки.

Вечером на семейном совете бурно обсуждали имя нового домочадца. Подошли мы к этому ответственно, предложений было высказано, наверное, с тысячу, но одного из нас всегда что-нибудь не устраивало. Когда мы окончательно устали от придумывания, я неожиданно выпалил:
– Бор!
– Скажи ещё «хром»! – нашла в себе силы пошутить жена.
– Этот Бор – сын бога Одина, – пояснил я, чтобы в дальнейшем исключить всякие неразумные интерпретации с её стороны. Тогда я как раз читал скандинавские саги.
– Я такого бога не знаю, – категорически заявил четырёхлетний Андрейка. – Но фамилия его сына мне нравится, рычащая, – и сынишка, выставив перед собой руки с растопыренными пальцами, будто ужасный Крюгер – когти, страшно зарычал: – Бор-р-р!

Так безымянный щенок обрёл редкое для собаки имя.

А в воскресенье мы с Андрейкой на рейсовом автобусе повезли щенка к бабушке в деревню. О том, чтобы держать собаку в городской квартире, не шло и речи.

– Только через мой труп! – эмоционально заявила жена.

Это прозвучало настолько убедительно, что снова возвращаться к вопросу не имело смысла. Собственно, жена и щенка-то разрешила взять лишь при условии, что тот поселится у свекрови, которая никак не желала переезжать к нам в город. Справедливости ради следует сказать вот о чём: некогда крупная деревня угасала прямо на глазах и к тому времени представляла собой гнетущее зрелище из пары десятков жилых домов со старожилами преклонного возраста. Случалось даже, что из дальнего леса заглядывали в эти места лоси, зайцы, лисы, рыси, а то и оголодавшие серые хищники. Поэтому собака была просто необходима в хозяйстве, чтобы отпугивать незваных гостей грозным лаем и охранять оставшуюся живность – козу и пять кур во главе с хромым петухом. Да и бабушке всё веселее, когда останется одна. От бестолковых кур какое веселье?

При виде умильного щенка пассажиры и сами стали вести себя как беззаботные дети: всю дорогу весело шутили и громко смеялись. Бор тявкал и пытался укусить за палец особенно смелых, которым не терпелось погладить его по лоснившейся шёрстке.

– Крепкий орешек, – высказал общее мнение пожилой водитель.

И Бор не подвёл: через год вымахал в такого красивого, могучего пса, что даже соседи остерегались без надобности лишний раз приходить в гости к бабушке.

В конце декабря наше семейство в полном составе явилось к бабушке, чтобы вместе встретить Новый год, а заодно покататься на лыжах по заснеженным окрестностям. После обеда мы с Андрейкой взяли лёгкие деревянные санки и в сопровождении Бора, который с радостным лаем носился вокруг нас, отправились за околицу, где накануне приметили одинокую пушистую ёлочку. Мы привезли её домой, нарядили в разноцветные мигающие фонарики, и в горнице сразу стало по-новогоднему сказочно, запахло хвоей.

Пока жена с бабушкой готовили на кухне праздничный ужин, мы с Андрейкой вышли на улицу подышать свежим воздухом и поиграть в снежки. Бор принимал самое активное участие на стороне сына: нападал на меня со спины, валил с ног, потом оба наваливались сверху, и мы весело барахтались в снегу.

– Пап, а давай Бора запряжём в санки! – вдруг выпалил раскрасневшийся Андрейка.

Неожиданная затея пришлась по душе: я вспомнил, что сам когда-то катался на собачьей упряжке, состоявшей из единственного нашего кобеля Байкала, которого отец запрягал по моей просьбе. Я быстро сделал из брючного ремня некое подобие хомута, привязал к нему верёвки, и Андрейка уселся в санки.

– Бор, вперёд! – звонко крикнул он.

Бор как будто только и ждал этой команды, рванул с места так, что если бы не спинка, Андрейка мигом вывалился бы из санок. Крепко уцепившись за боковины, сынишка визжал от восторга, а Бор всё набирал скорость, удаляясь в сторону занесённых снегом холмов.

На вершине одного из них я с удивлением разглядел двух больших поджарых собак, которые неподвижно стояли, широко расставив лапы. Через какую-то минуту собаки уже молча неслись вниз, пригнув лобастые головы, отсекая Бора от домов.
«Волки!» – опалила страшная мысль, и я, не раздумывая, кинулся следом за упряжкой, на бегу хрипло выкрикивая:
– Бор, ко мне! Бор, ко мне!

Ветер дул в сторону волков, и Бор не мог их учуять, а когда заметил, по плавной дуге развернулся и помчался назад. Сынишка не догадывался, какая опасность им грозила, беззаботно хохотал и визжал от удовольствия. Вдруг санки налетели на кочку, перевернулись в воздухе, и юный наездник остался один в чистом поле, где уныло качались на холодном ветру будылья полыни и репейника.

– Бор меня потерял! – закричал Андрейка и принялся подпрыгивать и размахивать руками вслед улепётывавшему со всех ног псу, за которым, кувыркаясь, волочились санки. – Сюда, Бор! Назад!
– Андрей, волки! – дико голосил я, спотыкался, падал, полз на коленях, поднимался и опять бежал вперёд. – Быстрее беги сюда!

Наконец сынишка обернулся и увидел приближавшихся к нему огромными скачками двух хищников. Он крупно вздрогнул, охваченный ужасом, и хотел бежать, но упал лицом в снег и громко заревел.

Услыхав позади жалобный детский плач, Бор круто развернулся и стремительно побежал обратно. Волки были уже совсем близко от беспомощно барахтавшегося в глубоком снегу сынишки, как неожиданно перед ними с грозным рычанием и вздыбившейся на холке шерстью возник рослый чёрный пёс, который, несмотря на мешавшую упряжь, с ходу вступил с хищниками в неравный бой.

Тяжело дыша, я подбежал к Андрейке, подхватил на руки, крепко прижал к груди и, утопая по колено в снегу, поспешил к дому, с тревогой оглядываясь на рычавший живой клубок. Успел отойти шагов на десять, когда один волк внезапно метнулся в мою сторону, очевидно, рассчитывая на лёгкую добычу. Его красные, как у оборотня, глаза горели хищным огнём, из оскаленной окровавленной пасти вырывалось глухое рычание. Всё его существо источало какую-то чудовищную ненависть.

Когда я бежал к Андрейке, страха за себя не было, только за сына, поэтому я даже не подумал, как поступлю, если хищники набросятся. За то короткое время, которого хватило бы огромному волку, чтобы с нами расправиться, память внезапно выдала совет из старой газетной заметки: мол, собаки боятся нападать на противника размером больше себя. Не зная, сработает ли это с волком, я быстро поставил сына на ноги, а сам рывком распахнул полы зимней куртки на ширину рук, так что полетели в разные стороны крепкие металлические заклёпки, и резко присел на корточки. Волк, который был уже готов прыгнуть, ошарашенный внезапным превращением человека в какое-то непонятное существо, на мгновение растерялся. Этого времени хватило Бору, чтобы сбоку броситься на хищника. После короткой, но жестокой схватки волк всё же смог вырваться из цепких челюстей овчарки и, огрызаясь, убежал следом за основательно потрёпанной волчицей, а Бор остался лежать на снегу.

Мы осторожно выпрягли раненого пса, погрузили на санки и повезли домой.

При виде скорбной процессии жена пришла в ужас.

– Ни одного дня здесь больше не останусь, – как всегда эмоционально кричала она, нисколько не заботясь о приличиях. – Сейчас же собираемся и уезжаем в город! Мама, вы тоже собирайтесь! Здесь не жизнь, а одно мучение. Хватит, сколько можно держаться за эту халупу?!

Андрейка, который, сидя на корточках, гладил Бора, поглядел на неё снизу вверх заплаканными глазами и дрожащим голосом спросил:
– А как же Бор?
– Ну, конечно, поедет с нами! – решила жена, ни секунды не колеблясь.

В городской квартире Бор жил до самой старости, неудобно хромая на изуродованную волком правую заднюю ногу. Может быть, поэтому он больше любил лежать без движения, положив морду на лапы, и наблюдать за нами. Любопытно было бы узнать, о чём он думал в такие минуты.