Кутузов и жареный слон
12.08.2019 00:00
Хочешь, чтобы я тебе язык отрезала?

КутузовКогда я был маленьким, меня водили в детский сад на Фонтанке, не простой, а логопедический – мне не давались звуки «р» и «л». Если бы не этот сад, возможно, я бы сейчас разговаривал почти как Ленин. В начале восьмидесятых такое сравнение обидным не казалось, но сегодня я благодарен логопедам за эти мучительные «р-ракета», «р-рука», «л-ласточка», «л-лошадь». У меня-то сперва выходило «уакета», «уука», «уасточка» и «уошадь».

Детский сад находился в старинном особняке напротив Белинского моста. Раз в день нас выводили гулять в проходной двор-колодец с крошечным газоном и несколькими чахлыми деревьями. Покидать его пределы запрещалось, поэтому во время игр мы изучили его вдоль и поперёк. Там стояла лавка, на которой сидела воспитательница, а ещё была лестница, спускавшаяся к запертому подвалу. На этой лестнице мы любили прятаться во время игры в войну.

– Тах! Тах! Ты убит, падай! – кричал мой товарищ Максим, целясь в меня деревянной рогулькой.

Я шатался, жмурился, но потом открывал один глаз и, наставляя на друга такую же деревяшку, хрипел:
– А я из последних сил… Пф-ф-ф! Ты тоже убит!

Мы все смотрели советские фильмы и знали, что наши люди из последних сил всегда могут совершить что-нибудь героическое, а сразу погибают только фашисты.

Шутить про фашистов – очень смешно. В садике рассказывали популярный стишок: «Внимание, внимание! Говорит Германия. Сегодня под мостом поймали Гитлера с хвостом».

В том, что у Гитлера мог быть хвост, я не сомневался, но часто думал, как бы это могло выглядеть. Представлял себе фюрера, вилявшего собачьим хвостом, пока его вытаскивали из-под моста советские солдаты. А вообще, что это за мост? Если над рекой, то внизу вода, и, значит, хвост у Гитлера – рыбий. Было жутко и весело представлять, как там, на дне, где живут водяные и русалки, между мачт затопленных пиратских кораблей плавает Гитлер с рыбьим хвостом.

– Максим, скажи, как Гитлера ловили, сетью или на удочку? – спрашивал я товарища. – Удочка его, наверное, не выдержит – сломается.
– На Гитлера пушку наставили, и он сдался! – с важным видом отвечал Максим. – И ещё там парашютисты с неба прыгали.

Также мы любили шутку-загадку про Наполеона: «Что делал слон, когда пришёл Наполеон?» Отгадать её у меня не получалось. Неужели слон сражался с Наполеоном? Но откуда в русской армии слон? Подарок индийских товарищей? Кавалерийский-драгунский слон!

А может, Наполеон убил слона, зажарил и съел, поделившись с другими французскими солдатами. Я представлял себе Бородинское поле, на котором французы жарят слона на огромном вертеле. А Кутузов в это время смотрит одним глазом в подзорную трубу. Наверное, ему тоже хотелось попробовать кусок, но благородный полководец не стал бы доедать за французами. Про Кутузова мне рассказывала бабушка, ведь читать книги я ещё не умел.

Ответ загадки меня неприятно поразил. Оказывается, слон просто «жевал травку», не обращая внимания на Наполеона, бежавшую в атаку французскую армию и летавшие вокруг ядра! Загадавший загадку приятель ничего не объяснил, а лишь пожал плечами.

Наша подготовительная группа занимала комнату с видом на Фонтанку. Окна пыльные, зато подоконники широкие. На них стоял целый ряд баночек с луком, у каждого из ребят – своя стеклянная баночка с подписанным именем.

Ежедневно я бегал смотреть, как рос мой лук. Сначала в воду вылезли белёсые корни, потом показалась зелёная стрелка, и ещё одна. Лук вырастал прямо на глазах. Можно отщипывать его, макать в солонку и есть, он чуть горьковатый, зато свой собственный.

На завтрак обычно давали кашу. Не то чтобы я очень её любил, но умел есть. Размазывал по тарелке, а потом, надавливая краем ложки, делал лепестки, получалась этакая ромашка из каши. Дальше можно было съедать один лепесток за другим, так выходило интереснее. Этому способу меня тоже научила бабушка, у которой проводил каникулы.

После завтрака – занятия. Мы учились считать, изучали буквы, на логопедические занятия нас забирали по очереди. «Арбуз», «барабан», «перо», «Аврору» освоил быстро. А вот буква «Л» долго не давалась; «слон», «дятел», «яблоко» и «юла» будто специально хотели сжить меня со света, они кружились вокруг хороводом и гнусно хихикали.

Особенно мне не нравилось слово «юл-ла» или, как ещё называли эту штуку, «вол-л-чок». Зачем такие сложные имена детским игрушкам? У меня был дома волчок, если понажимать на ручку, он начинал крутиться. Здорово! Но я его разлюбил после того, как мама спела мне колыбельную: «Придёт серенький волчок и укусит за бочок». Вечером, ложась в кровать, со страхом смотрел на щель приоткрытой двери, в которую проникал луч света. В этом луче в любой миг мог показаться жуткий серый крутящийся волчок, способный наброситься на меня и покусать. Но он всё не приходил, и со временем я успокоился.

В свободное от занятий время мы играли. Девочки – в куклы, а мы с друзьями строили метро из костяшек домино. Коробка и крышка становились поездом и вагоном, они въезжали в тоннель и выезжали из него.

Ещё у каждого были свои автомобильчики, в основном военные – «катюши», пушки, бронемашины. У меня – железный танк с крутившейся башней, самоходная установка и грузовичок со съёмной крышей. Грузовичок я выменял на другой, поменьше и с подклеенными колёсами. Мне нравилось всё новое, а вот практичности не хватало. Колёса сразу отвалились, меняться обратно владелец моего грузовичка не захотел. Мне показалось стыдно нести игрушку без колёс домой, и я её выбросил.

Игра всегда заканчивалась внезапно – объявляли обед и тихий час. Это нелюбимое время. Нужно тащить из подсобки раскладушку, матрас, бельё и самое ужасное – брр! – натягивать на огромное одеяло пододеяльник. У нянечки тёти Светы существовали свои любимцы, она им помогала управиться с бельём, а ребят вроде меня, путавшихся в пододеяльнике, шумно ругала, но потом тоже помогала.

Во время тихого часа нужно спать, но не хотелось. Однажды я повернулся к лежавшему на соседней раскладушке приятелю и спросил:
– Максим, как ты думаешь, может подводная лодка утонуть или нет?

Но он не успел ответить. Воспитательница увидела, что я не сплю и мешаю другим, вытащила меня к своему столу и схватила ножницы для бумаги.

– Ты почему болтаешь? – зло посмотрела она на меня. – Это уже не первый раз! Хочешь, чтобы я тебе язык отрезала? Могу!

Я с ужасом смотрел на щёлкавшие перед моим лицом ножницы и верил, что она способна выполнить угрозу. Страшно представить: вечером за мной приходят родители, а у меня нет языка. Как же они расстроятся! Я ведь почти научился выговаривать звук «л», и что же, всё зря? А вдруг новый язык не вырастет? Это же не лук, который, сколько ни режь, никогда не заканчивается.

– Ну, давай, высовывай свой болтливый язык! – глумилась воспитательница.

Я молчал, не способный сказать ни слова. Меня простили, пообещав непременно отрезать язык в следующий раз. Весь день я ходил будто ушибленный, меня трясло от испуга. А на следующий день так ходили все воспитатели вместе с нянечкой, никто не шутил и не смеялся, не было занятий, и мы даже не играли в игры. За окном со стороны Фонтанки доносились протяжные заводские гудки. Умер Брежнев.

Григорий КУБАТЬЯН,
Санкт-Петербург

Опубликовано в №32, август 2019 года