Голос сына

30 сентября 1883 года к зданию Острогожского окружного суда стекался народ. В маленьком Острогожске, в отличие от крупного соседнего города Воронежа, развлечений мало, и если бы чиновники были чуть расторопнее, то могли бы в тот день серьёзно поправить своё материальное положение, продавая билеты на заседание как на театральное представление. Князя Грузинского судили за умышленного убийство господина Шмидта – бывшего гувернёра его детей. Само дело было громким, а то, что защищать князя в Острогожск из Москвы приедет сам Фёдор Плевако, ещё больше подогревало интерес.

К тому времени имя этого адвоката уже стало нарицательным. Если кто-то проигрывал дело в суде, то говорил: «Плохой мне плевако достался, найму себе другого». Проникновенные и убедительные речи Фёдора Никифоровича, которому от природы были даны страстность и ум, переписывались от руки, читались и цитировались.

Но «московского златоуста» Фёдора Плевако Россия могла и не узнать…

…Раскосая Ульмесек бежала к реке с крошечным свёртком в руках. Женщина не понимала, что делает, иначе никогда не решилась бы на такой грех.

Всадник издалека заметил женскую фигурку. Что-то заставило казака направить к ней лошадь, преградить дорогу. Сделал он это вовремя: ещё мгновение, и младенец был бы брошен в реку.

Казак отнял ребёнка у обезумевшей женщины – она и не сопротивлялась, просто рухнула на землю и завыла. А всадник поехал своей дорогой, думая, что делать с отнятым ребёнком.

В это же время Николай Плевак бежал за своей женой – он почувствовал, что та задумала недоброе. Мужчина увидел казака на лошади, но не обратил на него внимания. В ту же секунду спасённое дитя закричало: мальчишка вопил так громко, что Николай застыл на месте. Он узнал зычный голос своего сына!

Казак рассказал Плеваку о происшедшем, отдал сынишку отцу и поехал своей дорогой.

С чувством

Князю Григорию Ильичу Грузинскому грозила виселица: он убил человека. Но обстоятельства дела заставили адвоката Фёдора Никифоровича Плевако взяться за защиту аристократа.

Обстоятельства были таковы: господин Шмидт до поры до времени воспитывал двоих сыновей Грузинского, а потом князь узнал, что его жена сожительствует у него под носом с гувернёром. Дальше – больше. Княгиня переехала с любовником в отдельный дом, а князь превратился в «воскресного папу». В общем, эта долгая история закончилась выстрелом в Шмидта.

Обвинитель напирал на то, что князь хладнокровно застрелил любовника жены, и настаивал на суровом наказании. В ответ Плевако взял слово. Он говорил долго и вдохновенно, в подробностях описывая присяжным душевное состояние Грузинского:
– Отняли у него добро – он молча уступил. Отняли честь – он страдал про себя. Он уступил человеку жену, когда она, изменив ему, предпочла другого. Но детей-то, которых Шмидту не надо, которых мать, очевидно, не любит, ибо приносит в жертву своему другу, – зачем же их-то отрывать от него, зачем селить в них неуважение, может быть, презрение к своему бессильному отцу!

Князя оправдали.

Сегодня мы привыкли к витиеватости и эмоциональности речей адвокатов, но во времена Плевако подобный стиль был новаторским. Именно Фёдор Никифорович первым стал воздействовать в своих речах на человеческие чувства судей и присяжных, таким образов обогатив искусство защиты.

Плевако повезло. Расцвет его карьеры совпал с грандиозной судебной реформой, которую провёл император Александр II. С 1866 года в России начал действовать суд присяжных. Появились адвокаты. Кроме того, теперь перед Фемидой должны были держать ответ представители всех сословий, а не только бедные и безродные.

Плевако брался защищать всех вне зависимости от родословной. Если клиент был богат, адвокат получал приличный гонорар, если нет – Фёдор Никифорович работал бесплатно, иногда даже давая деньги на жизнь своим особо нуждавшимся подзащитным.

Ударить чайником по совести

Как-то раз суд рассматривал дело обедневшей старушки, которая от большой нужды украла в лавке дешёвый жестяной чайник. Прокурор, с одной стороны, сочувствовал бабушке, живописуя её бедственное положение, но с другой – упирал на то, что любая собственность священна и неприкосновенна. Более того, обвинитель подвёл под этот пустяковый случай целую теорию: мол, оправдав старушку, суд оправдает и революционеров с их варварскими идеями о дележе чужого имущества.

Напуганные страшной перспективой, присяжные готовы были наказать старушку как бы в назидание другим, но тут слово взял Плевако. Фёдор Никифорович сказал:
– Много бед, много испытаний пришлось претерпеть России за более чем тысячелетнее существование. Печенеги терзали её, половцы, татары, поляки. Двунадесять языков обрушились на неё, взяли Москву. Всё вытерпела, всё преодолела Россия, только крепла и росла от испытаний. Но теперь старушка украла чайник ценою в тридцать копеек. Этого Россия, уж конечно, не выдержит, от этого она погибнет безвозвратно!

Ироничная речь защитника усовестила присяжных, и бабушка из зала суда отправилась домой.

Прочувствованные выступления Плевако говорили о том, что этот человек и сам прошёл через многие бедствия.

Всеобщее презрение

…Красавица калмычка в станицу Троицкую Оренбургской губернии попала случайно: в одном из степных походов казаки подобрали маленькую девочку и отдали её на воспитание небогатой помещице Степановой. Та крестила Ульмесек, обучила её русскому языку и полюбила как родную. Так калмыцкая сирота превратилась в мещанку Екатерину Степанову.

Катя росла, и станичники дивились грации девочки с экзотической внешностью. А польский дворянин Николай Плевак, сосланный в Троицкую за участие в восстании, без памяти влюбился в юную чаровницу. Девушка ответила ему взаимностью, которая через несколько месяцев обратилась округлившимся животиком.

Помещица Степанова такого позора вынести не могла и выгнала воспитанницу из дома.

Но страсть молодых была сильнее всех запретов, и дворянин Николай Плевак с Ульмесек-Екатериной Степановой неизвестного происхождения стали в небольшой станице прилюдно жить в гражданском браке. А дело, между прочим, происходило в середине XIX века. Можно только представить, каково было Кате, которая ежедневно выслушивала оскорбления и чувствовала всеобщее презрение.

Первым у «преступной» четы родился мальчик Дормидонт. А 13 апреля 1842 года на свет появился Феденька. Он-то и был тем младенцем, спасённым казаком. А его рёв, который услышал папа Николай Плевак, много лет спустя назвали первой речью Плевако в собственную защиту.

Лёд и пламень

Цветом московской адвокатуры того времени считались два блестящих оратора: Фёдор Плевако и Александр Урусов.

Они были полными противоположностями. Урусов – настоящий барин, вальяжный, элегантный, с красивым славянским лицом. Плевако же был коренаст, грубоват и небрежен в одежде. Портрет дополняли калмыцкие скулы и лёгкая шепелявость. По воспоминаниям современников, на своём первом процессе Плевако напоминал «неотёсанного медведя, который попал не в свою компанию».

Методы работы этих двух адвокатов тоже разительно отличались. Урусов был дотошен и педантичен, готовился к каждому процессу, тщательно изучая мельчайшие детали дела, оттачивал и без того безупречную дикцию.

Фёдор Никифорович, напротив, к заседаниям почти не готовился, полагаясь на вдохновение. Он лишь мельком просматривал документы и сразу же избирал тактику защиты, при этом никогда не повторялся. Всегда импровизировал, не пользовался записями и шпаргалками, заражая собственной убеждённостью судей и присяжных. Плевако любил шутить, провоцировать, умело строил защиту на парадоксах и противопоставлениях.

Защитник издевается

В суде разбиралось дело об убийстве крестьянином своей жены, всё было очевидно. Прокурор закончил свою речь, будучи уверенным, что обвиняемый не уйдёт от виселицы. Встал Плевако и неожиданно выкрикнул:
– Господа присяжные заседатели!

Шум в зале стал стихать. После паузы адвокат вновь громко произнёс:
– Господа присяжные заседатели!

На этот раз все присутствующие замолчали и приготовились внимательно слушать речь защитника. Но Плевако снова сказал:
– Господа присяжные заседатели!

По рядам пробежал шумок непонимания. Адвокат помолчал и крикнул снова:
– Господа присяжные заседатели!

Судья, прокурор, присяжные, праздные зрители стали кричать, что защитник просто издевается над ними. И только после этого Фёдор Никифорович с улыбкой попросил всех успокоиться и сказал:
– Ну вот, господа, вы не выдержали и пятнадцати минут моего эксперимента. А каково было этому несчастному мужику пятнадцать лет слушать несправедливые попрёки и раздражённое зудение своей сварливой бабы по каждому ничтожному пустяку?

После этих слов зал разразился овацией, а крестьянина оправдали.

Безотцовщина

Смог ли Николай после случая с неудавшимся убийством сына простить свою Екатерину? Так или иначе, они остались жить вместе, и разлучила их только смерть Плевака.

Сыновья росли смышлёными мальчишками. Фёдор в шесть лет знал математику и свободно изъяснялся на немецком языке – Николай Плевак делал всё, чтобы его незаконнорождённые дети получили прекрасное образование.

Единственное, что омрачало мысли отца, – дети не носили его отчества. Они были Никифоровичами – по имени крепостного крестьянина, который стал крёстным отцом всем отпрыскам Плевака. Почему отец так и не женился на калмычке Екатерине, не знал даже сам Фёдор, который впоследствии писал: «Не могу судить моего отца. Он был холост. С нами достаточно ласков. Несмотря на это, он не женился на моей матери и оставил нас на положении изгоев».

Всего у Николая и Екатерины родилось четверо детей, но долгую жизнь прожили только Фёдор с сестрой. Один мальчик умер в младенчестве, а Дормидонт неожиданно ушёл из жизни, не дожив до двадцати лет.

Презрение троицких станичников распространялось и на детей Плевака, поэтому Николай в 1852 году решил перевезти семью в Москву, надеясь, что в большом городе будет легче затеряться и начать новую жизнь.

Братья блестяще выдержали экзамены в престижное Первое имперское коммерческое училище (в советское время оно стало называться Институтом иностранных языков имени Мориса Тореза). Учились так хорошо, что их портреты висели на доске почёта.

Будущее рисовалось яркими красками, но в один из дней Николай Плевак зашёл в класс, где проходил очередной урок, велел сыновьям немедленно собрать свои вещи и выйти. В училище они больше не вернулись.

Оказывается, дирекция прознала о внебрачном происхождении Фёдора и Дормидонта, и лучшие ученики были с позором исключены.

Проигранное дело

Широкую известность Фёдор Плевако приобрёл в 1871 году после дела полковника Каструбо-Карицкого, франта и кутилы, который обвинялся в насильственном вытравливании плода у своей молоденькой любовницы. Поступок полковника был настолько омерзительным, что никто не сомневался: Каструбо-Карицкий обязательно понесёт заслуженное наказание. Более того, защитником со стороны пострадавшей девушки был не кто иной, как Александр Урусов, имя которого уже гремело на всю империю.

Урусов долго и красноречиво рассказывал Рязанскому окружному суду подробности этого нелицеприятного дела, доказывая вину Каструбо-Карицкого и превращая свою подзащитную в святую мученицу. Плевако сидел и молчал. Казалось, он не проявлял никакого интереса к процессу в целом: не расспрашивал свидетелей, был абсолютно безразличен.

Только в самом конце Фёдор Никифорович взял слово. Он чётко и здраво разложил по полочкам все нестыковки, допущенные следствием, и сделал настолько логичные умозаключения, что полковник Каструбо-Карицкий был оправдан.

Ещё много крупных дел выиграл Плевако. Почти каждая его речь стала классикой судебного ораторства. Но одно дело Фёдор Никифорович выиграть так и не смог.

Рога врага

Уже после смерти Николая Плевака, который оставил небольшое наследство своей гражданской жене и детям, Екатерина Степанова определила сыновей для продолжения образования в знаменитую Поливановскую гимназию, которую Фёдор окончил с золотой медалью в 1859 году.

Юноша решил поступать на юридический факультет Московского университета, что и сделал, взяв себе фамилию отца, но прибавив к ней одну букву. Отныне он был Фёдором Никифоровичем Плевако, именно так, с ударением на последний слог.

К моменту, когда Плевако стал известным адвокатом, у него уже были жена и двое детей. По Москве долгое время ходили слухи, что свою суженую Плевако выкрал из монастыря, а потом, когда встретился со своей новой клиенткой – купчихой Марией Демидовой, сдал законную супругу обратно в монастырь. История больше смахивает на дурной водевиль и вряд ли является правдой. Но то, что встреча с Демидовой определила дальнейшую судьбу Фёдора Никифоровича, – истинная правда.
Мария Андреевна Демидова, супруга «льняного короля» Василия Демидова, была невероятно красива. Она приехала к знаменитому адвокату по какому-то пустяковому делу, но осталась с ним до конца его дней. Страсть между Демидовой и Плевако вспыхнула мгновенно. Невзирая на людскую молву, Мария Андреевна не скрываясь переехала в московский особняк Фёдора Никифоровича и подала на развод.

Так для Плевако начался самый трудный процесс, тянувшийся почти двадцать лет. «Московский златоуст» так и не смог его выиграть. Видимо, Василия Демидова известие о побеге жены так психологически оглушило, что он стал неадекватным.

Демидов, которого теперь за глаза называли «льняным оленем», намекая, что он стал рогат, развод жене давать категорически отказывался. И даже когда Мария Андреевна родила от Плевако двух внебрачных детей, Варю и Серёжу, оформленных как подкидышей, которых Фёдор Никифорович тут же усыновил, Василий Демидов всем знакомым рассказывал, что Машенька сейчас воспитывает двух сиротинок, якобы найденных ею на пороге, потому что супруга у него – ангел.

Двадцать лет Демидова и Плевако жили вне брачных уз душа в душу и смогли повенчаться только после похорон Василия Демидова в 1900 году. Он и на смертном одре не дал жене развода.

Сам Плевако за три недели до своей кончины написал последние распоряжения, в которых просил: «Венков на могилу не класть, речей не произносить, вскрыть меня, чтобы все знали, отчего я умер».

Фёдор Никифорович ушёл из жизни в январе 1909 года. Через пять лет за любимым мужем ушла и Мария Андреевна.

Подзащитный оправдан

Фёдор Плевако за свою жизнь говорил так много, что его речи не раз издавались в виде толстых книг. Но признание этим не ограничивается: многие истории о Плевако пошли в народ и стали фольклором. Вот последний исторический анекдот, связанный с именем «московского златоуста».

Защищает Плевако мужика, которого проститутка обвинила в изнасиловании и пытается по суду получить с него значительную сумму за нанесённую травму. Обстоятельства дела: истица утверждает, что ответчик завлёк её в гостиничный номер и там изнасиловал. Мужик же заявляет, что всё было по доброму согласию. Последнее слово за Плевако.

– Господа присяжные, – говорит он. – Если вы присудите моего подзащитного к штрафу, то прошу из этой суммы вычесть стоимость стирки простыней, которые истица запачкала своими туфлями.

Проститутка вскакивает и кричит:
– Неправда! Туфли я сняла!

В зале хохот. Подзащитный оправдан.