Неприятно бывает в Гобийских степях. Раздолье для ветров. Летом – жарких, иссушающих, зимой – леденящих кровь. Такое впечатление, что степь является системой гигантских аэродина- мических труб, сквозь которые несутся бури со всей планеты. Дуют ветры сверху, со всех боков и даже снизу подбрасывают.

Но есть весенний период, когда наступает блаженство и степь покрывается буйным разноцветьем, тёплые дожди наполняют реки, зеленеют горы и счастье размножения заволакивает разум людей и животных. Но это быстро кончается, и вновь горящее солнце выжжет землю и реки. Останутся родники (кучкудуки), намекая, что в глубине, в недрах гор, много чистой воды. Её, родную, подземную, мы и искали.

Однажды неоценимую помощь в поисках воды нам оказал – сейчас будете хохотать до упада – полковник областного КГБ и по совместительству начальник водного хозяйства края Алмас Лувсан. Мастер на все руки.

Полковник Лувсан потомок древнего рода из Тангутского царства. Он хорошо знал историю своего народа и помнил старинные хроники. Видимо, под влиянием услышанного у меня возникла сумасшедшая идея.

А не сможет ли мой друг, используя свои каналы, достать рукописи купцов и карты древних караванных путей, отметив хотя бы примерное местонахождение городов, рек и озёр. Но главное – оазисов, особенно в западном Гоби, где мы сейчас находились.

Он вытаращил на меня глаза и долго изучающе вглядывался, стараясь докопаться до причин моего любопытства.

– Всё очень просто, – я помог ему. – Все оазисы расцветали на речных и родниковых водах. Это первый признак наличия подземных вод. А города и посёлки обязательно строились на берегах рек или озёр. И потому современные сухие и безжизненные русла и озёрные впадины – тоже зачастую верный признак наличия грунтовых, а возможно, и артезианских вод. Наш успех – это повышение вашего авторитета и влияния. Но главное, вы будете вечно знать, где пасти ваши личные стада и где ставить юрты вашим родственникам. Это означает пополнение семейных стад блеющими овечками и молочными кобылками.

Мы расхохотались и, встав, театрально в почтении склонив головы, важно пожали руки. И вдруг, серьёзно посмотрев на меня, полковник произнёс:
– Хорошо! Мы тебе поможем, Эд…ард.

Я поразился.

– Кто это мы?
– Мои друзья из Урумчи. Одному мне такая задача не по силам.

Я было вновь хотел задать вопрос, он повис на языке, но больше пока не спрашивал.

– Но только отныне ты не должен рассказывать своим начальникам в Улан-Баторе о наших разговорах. Это уже политическое дело. Урумчи – это Китай, с которым у нас, да и у вас, плохие отношения. Это уже шпионаж. Ты, Эд…ард, наверное, понимать, как это опасно.

Полковник так ни разу и не смог выговорить моё имя целиком.

Тогда я и предположить не мог, в какую яму проваливался по недомыслию. Бывший полковник, поверив мне, всерьёз воспринял мою идею и стал первым в мире чекистом-георазведчиком. Но он-то по собственной воле стал, а вот я вляпался по уши, невольно приняв активное участие в разведывательной международной операции. Настоящей, взаправдашней.

Вскоре леденящая душу история, буквально роковой заговор, вошла в активную фазу. Лувсан действовал решительно, подняв на ноги влиятельных друзей из Урумчи (Китай). А я по ветрености и молодости был профессионально увлечён поиском подземных вод по древним картам и рукописям.

Вскоре мне были переданы карты-схемы и выписки из старинных рукописей. Передача прошла, точно как показывают в детективном кино. В машине марки «советский козёл», в первозданной степи, вдали от людских глаз. Карты были аккуратно начертаны тушью на белой плотной бумаге со множеством различных красочных условных обозначений. Я буквально обалдел. Рисунки карт сначала показались иллюстрациями из китайских книг, выполненных кисточками вручную. Я их нередко видел в монгольских музеях. Приглядевшись, понял, что рисовальщик – профессиональный топограф, а пояснения к карте написаны на отличном русском языке. Мелким-мелким шрифтом.

Да, игры закончились – впервые мелькнула опасная мысль. Мой обалдевший вид развеселил Лувсана. Он горделиво заметил:
– Ты, однако, мало знаешь о нас, уйгурах и тангутах.
Он был прав. До командировок в Алма-Ату в 1965 году вообще ничего не слышал об уйгурах. Лишь позже, увлёкшись книгами мудрого Гумилёва, узнал об истории народов Великой степи, в том числе уйгуров. Узнал о жутком истреблении уйгуров воинами Чингисхана, а шестью столетиями ранее – поголовным истреблением мужчин-уйгуров по приказу китайской императрицы У Цзэтянь.

– С той поры китайцы и монголы наши извечные враги, – мрачно произнёс Лувсан. – Мы большой народ. Нас сейчас около двадцати миллионов человек. Почти все проживают вот тут, под боком, в Синьцзяне. Китайские репрессии вынудили наиболее мудрых бежать за границу. Там, в странах Европы и в Турции, есть общины, крепко друг с другом связанные. Появился у нас и вождь – философ и поэт Айса Альптекин. Тоже живёт в Турции. Мудрый-то он мудрый, но вот хочет постепенное мирное обуздание агрессии, создание автономной и полноправной республики в составе Китая. Мирным путём, однако, хочет… Эхма, наивный человек. В составе Китая… Не получится.

Тут мой разведчик замолчал.

– Скажи, Алмас, – обстановка позволила перейти на «ты», – как понимать условные обозначения, как привязать их к современному рельефу? Прошло-то ведь более тысячи лет с той поры, когда рисовали карты.
– Хорошо! Давай разбирать будем. Условные обозначения перерисованы из старых книг. Они не помогал в привязке. Только рельеф гор, русла рек и озёрные котловины, но главное – древние названия нам помогал. Это единственно надёжно. Давай думай вместе.

Думали долго, прикидывая и так, и эдак. Алмас отлично разбирался в топографических картах и древней топонимике. Но уверенности не было ни в каком из вариантов. Спорили, смеялись, воображая себя кладоискателями. В какой-то момент я почувствовал, как слабеет интерес моего чекиста к проблеме.

– Ты пойми, Алмас, – убеждал я друга, – пресная вода – как месторождение золота для вашей зоны. Великий Леонардо да Винчи сказал, что воде дана волшебная власть быть соком жизни на земле. Кто владеет водой, тот самый богатый и самый влиятельный. Если найдём, то всё будет принадлежать только тебе. Ни одна живая душа не узнает. Я через пару-тройку лет уеду и забуду, а ты будешь ждать лучших времён, имея точные карты и координаты запасов пресных вод. Нужно полуправдой заинтересовать первого областного секретаря. Без него не обойдёмся. Понадобятся большие объёмы бурения скважин, дополнительные станки, компрессоры, топливо, буровые мастера. Это может дать только он.
Полковник сопел, сморкался и думал. Я понимал его колебания и продолжал давить:
– Надо написать твоим друзьям в Урумчи, чего от них дополнительно требуется. Слушай и запоминай. Хроники нередко писались странствующими купцами – путешественниками. Вот они нам наиболее интересны. Наверняка во время дневного перехода такие люди зарисовывали и описывали что-нибудь, резко выделяющееся в рельефе, как правило, имеющее в народе название. Как ориентир, понимаешь. Что-нибудь, заметное издалека и служащее подсказкой проводнику каравана. Очертание горы, хребта, ущелья, расположение колодца, его водообильность во времени суток или сезона. А главное – местные названия гор и колодцев, рек и озёр, которые могут остаться в памяти людей. Это ценные для нас зацепки.
– Не так всё просто, Эд…ард. Дорога туда-сюда полна опасностей. Твои русские и монголы поссориться с Китаем. Вот и усилили контроль за границей в западных сомонах. Опасно, однако. Опасно! Даже аратов, которые ищут пропавший скот, охотников, по семейным делам – всех проверяют. Люди боятся нести письма.

Он замолчал. Вышел из машины. Обернувшись, злобно сказал:
– Значит, обещаешь золото в сундучке? – и так посмотрел, что у меня от страха затряслись поджилки. Никогда такого не было, а тут понял, что шуткам конец, что вляпался в историю, что назад дороги нет. Что стал активным шпионом. За просто так. За бесплатно! Съёжился, вцепившись в руль. И, оправдываясь, заговорил, вновь перейдя на официальное «вы»:
– Вы должны понять, что это всего лишь моя идея, геологическая, возникшая по аналогии, и ничего конкретного я пока сказать не могу. Во всяком случае, сейчас.
– Ты вот не можешь сказать, а сидеть-то ведь нам придётся по статье «государственная измена», – и он процитировал: – «…за умышленно совершённое деяние». Умышленное, Эд…ард.

Он замолчал и вдруг внезапно засмеялся, закашлялся.

– А к первому секретарю пойдём вместе, когда ты почувствуешь, что наткнулся на «золото». И сам будешь говорить свою полуправду. При мне. Понял?

Прошло три месяца. Жизнь моя превратилась в кромешный ад ожидания – то ли вестей из Урумчи, то ли ареста и высылки под конвоем в СССР. Жена пытливо выспрашивала, чувствуя бабьим сердцем, что творится нечто ужасное. Но я, обычно словоохотливый и болтливый, молчал как рыба, потому как перед глазами светились слова «умышленно совершённое деяние». Молчал и Лувсан. Лишь порой, как мне казалось, бросал презрительный взгляд. Говорили об обыденных мелочах. Но я ждал, и напряжение росло.

Навсегда запомнил день, когда поехали в обычную командировку. Необычным было отсутствие шофёра, Лувсан сам сидел за рулём. Я почувствовал тревогу и молчал. Машина привезла в отдалённую юрту. Нас ждали двое и два коня у коновязи. Один человек, сгорбившись, возился у печки, готовя чай, и обликом походил на нищего арата, судя по грязной одежде. Равнодушным взором скользнул по мне и молча продолжил возиться у печки. Другой стоял при входе, пристально всматриваясь. Высокий, со светлым вытянутым приятным лицом, в очках, в изящном коричневом халате с косым бортом. Он приветствовал по монгольскому обычаю, но затем широко улыбнулся и, шагнув вперёд, крепко обнял моего полковника как старого знакомого.

Они заговорили. По тональности и по тому, что всё ещё стояли, обнявшись одной рукой, было понятно, что это друзья.

Я чувствовал себя неловко, не понимая языка и не зная, как себя вести. И вдруг до слуха донёсся идеальный русский язык с московским выговором. Удивился ещё больше, услышав стиль обращения.

– Добрый день, Эдуард Израилевич. Рад вас видеть. Здесь несколько неуютно. Уж извините, но зато безопасно. Так просил Алмас. Не удивляйтесь моему неплохому московскому произношению. Шесть лет в Москве, в Институте восточных языков, многое значат. Меня зовут Энвер. Энвер Атабаев.

Его глаза сквозь очки внимательно изучали меня и, не стесняясь, рассматривали от пояса до лысеющего черепа. Ровный, негромкий голос завораживал, возникал образ школьного учителя. Так про себя его сразу и обозвал. Голос учителя успокаивал и привлекал. Опытный оратор, подумалось мне.

– Ваша идея актуальна и не в меньшей степени, как нам думается, значима не только для Гобийской степи, но и для южных и восточных засушливых пространств Уйгурии. Это главные сельскохозяйственные провинции моей страны. Наличие больших запасов подземных пресных вод в Восточном Туркестане могут в дальнейшем послужить значительным фактором в нашей будущей политической борьбе. Не скрою, мы поначалу просто отписались в угоду уважаемому Алмасу, а потом поняли важность проблемы, экономическую и политическую. И решили непосредственно участвовать в проекте. Поэтому я здесь, и со мной материалы, которые мы готовили. Извините, но среди нас не было геологов…

Как гладко говорит. Как на учёных советах в моём НИИ.

Это окончательно разрядило напряжённость. Улетучились мучившие меня шпионские страсти, и моё лицо, видимо, распрямилось и засияло улыбкой. Энвер удивлённо раскрыл глаза, не понимая, что смешного он сказал.

– Ничего, ничего, – успокоил я гостя (интересно, кто из нас гость?). – Это разрядка. Ведь такое видел только в кино – я имею в виду встречу шпионов, – а тут вдруг и со мной случилось. Меня обуревает странная гордость. Честное слово! Чувствую себя если и не Александром Македонским, так уж Семёновым-Тян-Шанским – точно.

И мы все трое расхохотались. Лишь каменное лицо арата не выразило удивления.

Ну а дальше было самое интересное. Говорил больше Энвер. Алмас молчал, пил чай и часто выходил из юрты. Проводник-айрат свернулся калачиком возле печурки и привычно дремал.

Я поразился, как умело Энвер говорил. То была привычная политическому оратору заготовка для речи на митинге. Ей-богу! Я даже оглянулся в поисках аудитории.

– «Известное известно немногим» – так говорил Аристотель. Это изречение мне запомнилось навечно. Известное быстро стирается в памяти, и лишь немногие профессионалы, историки и этнографы, сохраняют сведения о ранее широко известном. Вы, Эдуард, конечно, много слышали о Великом шёлковом пути, но и представить не можете, какую роль он сыграл в развитии мировой цивилизации. Потому что привлекал к себе не столько народы и страны, сколько весьма немногочисленную группу наиболее грамотных и ярких людей, вне зависимости от национальности и веры. И каждый из них старался, как всякий грамотный человек, оставить о себе память. Вот так появились сотни хроник. Из них сохранились десятки. Естественно, там много вымысла, но есть и несомненные факты.

Вы, Эдуард, правильно обратили на это внимание. Мы перелопатили сотни фолиантов в наших архивах в Урумчи, и я даже устроил командировку в Ленинград и Москву, копался в фондах Эрмитажа и Института Востока. Отобрали наиболее ценное, всё, что касалось истории десятого – двенадцатого веков. Как вы и сообщали, в те времена в Гобийской степи и Туркестане был иной климат, близкий к гумидному. Меня особенно поразили два купца-путешественника, живших примерно в одно время, в десятом веке, и несколько раз с караванами прошедших Великим шёлковым путём. Абу Исхак аль-Истахри и Шамсуддин аль-Мукаддаси. Сохранились созданные ими книги – «Книга климатов» у одного и «Лучшее разделение для познания климатов» у другого. Авторы нередко ссылаются на одни и те же оазисы вдоль караванного пути, но в разные времена года. Сохранились зарисовки рельефа и, главное, очертания и местные названия окружающих вершин. Мукаддаси витиевато пишет об одном из оазисов: «Дома здесь многочисленны, здоровы и красивы. Окружены переплетающимися друг с другом деревьями. Арыки глубоки и многочисленны, постоянно изобилуют водой, а почвы – разными жизненными благами».

Энвер поднял голову от записей и, сощурившись от близорукости, искренне и благодарно посмотрел на меня как на отличного слушателя.

Три дня мы обсуждали водные и, не скрою, политические проблемы. Последние звучали острее. Энвер рассказывал о китайских репрессиях, а я – о трёх летних сезонах, проведённых в Магаданском крае. О сталинских лагерях.

Стояла ясная холодная осень. С дальних снежных вершин Монгольского Алатау дул пронизывающий порывистый ветер. По ночам юрта ходила ходуном, и мой пуховый мешок слабо согревал тело. По утрам невозможно было вылезти при мысли, что потребуется бежать полуголым сто метров, дабы освободиться от вчерашних излишеств. Зато вечерами руководил мой полковник, оказавшийся великолепным поваром и застольным балагуром. Честно, не ожидал такой перемены. Я каким-то непостижимым образом стал их единомышленником. Они приняли меня. Было как-то по-доброму, по-семейному тепло, царила искренность.

А потом наступила та самая неприятная монгольская зима. Бесснежная, морозная, колючая, когда негде скрыться, отогреться, отдышаться. Геологоразведочная работа прекратилась, и мы с буровиками предались алкогольно-пищевому разврату с весёлыми выездами на подлёдную рыбалку и сбор необыкновенно вкусной ягоды, королевы местного подлеска, – облепихи.

Шпионские страсти трёх «семейных» осенних дней почти забылись, потеряли остроту, порой казались весёлой шуткой. Да и с полковником встречались редко. Но я знал, что он интенсивно работает над проектом. Именно в те зимние месяцы были выбраны и тщательно обдуманы шесть перспективных участков – четыре на территории аймака и два на территории китайской Уйгурии.

Мой полковник в течение зимы объехал монгольские перспективные участки и «просеял» старое население. Энвер и я дали ему ключевые слова – древние названия гор, рек, озёр, ущелий, населённых пунктов, просто местности, – и он должен был попробовать зафиксировать эти названия на современной карте со слов стариков и шаманов. Попробовать, хотя надежды было немного. Зато много было упорства старого разведчика и умения разговорить собеседника. В этом ему не было равных. Профессионал!

Весной и в последующий летний сезон мы славненько поработали. И план по бурению-обводнению перевыполнили, и рыбку насолили, и ягодку насобирали. Так что были весомые причины для длительных праздников.

Я очень старался. Мы устроили грандиозный бал-маскарад с разрешения посольства и местных органов власти. Присутствовал тов. А. Лувсан и даже первый областной секретарь Монгольской народно-революционной партии. Высокий гость впервые посетил нас. Он был милостив, улыбался и порой краснел, украдкой поглядывая на выдающуюся ослепительно белую грудь жены моего нового бурмастера. Сам-то мастер отсутствовал, уехал домой хоронить отца.

Заметив интерес, я трижды просил «белую грудь» поднести областному вождю чарку облепиховой, и трижды это имело успех. Моё внимание к вождю было вызвано неожиданной репликой Лувсана. Остановившись рядом со мной прикурить, он, сладко улыбаясь и шмыгая по привычке носом, вдруг быстро и тихо сказал:
– Ты, однако, Эд…ард, прямо сейчас пройди на кухню и там, на шкафу, сверху, в углу, возьми свёрток. Когда все уйдут, внимательно изучи. Там всё, что мог сделать. Через неделю мы вызовем тебя официально в контору и попросим представить план работ на следующий сезон. Как обычно. В этот план постарайся включить и объёмы наших работ. Ты понял? Наших! Вот с этой, как ты называл, полуправдой, мы позже и выйдем к первому секретарю.

С той секунды я не знал, как выпихнуть гостей, а главное – увлёкшегося областного вождя. Но тут он сам проявил инициативу и попросил «белую грудь» проводить его до дома. Я с облегчением вздохнул и благодарно подмигнул жене бурмастера. Мол, иди уж судьбе навстречу, не выдам.

С остальными справиться было легко.

Но рано вздохнул. Меня ожидал страшный удар. До сих пор помню в подробностях.

– Эдуард! Что ты там ищешь на шкафу? – удивлённо спросила жена, склонившись над горой посуды.
– Да тут должен быть свёрточек. Положил вчера сюда, чтобы спрятать от нашего вездесущего белокурого ангела.
– А! – понимающе воскликнула женщина. – Наверное, это тот, что скатился на пол. Так ангелочек его схватил и помчался с ним к друзьям. Помню, старался развернуть, копошился. Дальше не помню, не знаю.
– А!!! – схватившись за сердце, завопил советский геолог и стремглав кинулся искать по всем углам и закоулкам большой квартиры.

Всю ночь искал. Жена не понимала, в чём трагедия, но видела перекошенное от ужаса лицо и молча сочувствовала. Нашёл под утро. В квартире Коли-геофизика, на первом этаже. Облазил весь дом. Всех разбудил. И когда, тяжело дыша, дополз до его холостяцкой квартирки, то увидел потрясающую, родную до боли картину.

На потрёпанной раскладушке, на тощем, сером матрасе с клопиными пятнами, сидел маленький толстенький Коля в домашних трусах до колен и вертел в руках свёрнутую в рожок странную топографическую карту. Пытался развернуть, чтобы постелить на столе для утреннего чая. И одновременно пьяными глазами рассматривал странные знаки, стараясь понять, что это за абракадабра.

– Стой! – завопил я. – Это карта путешествия арабского купца, которую храню как библиографическую святыню. Отдай!
– Да ради бога. Твой сынок притащил, наверное. Они любят у меня играться. Никто не мешает…

Наконец в тиши квартиры, выгнав жену с ангелочком в дальние горы, начал разбирать «абракадабру», читать магические знаки на карте, используя корявые объяснения на оборотной стороне. Лувсан подробно описывал топонимику каждого древнего географического термина, которые мы ему передали. Предлагал не только варианты фиксации терминов на современной карте, но и собственное обоснование выбора вариантов. Я был потрясён работой разведчика, ставшего и лингвистом, и топонимистом. Ведь он имел в руках только десятки древних названий и крайне приблизительные рельефные пространства, где эти термины и выражения могли быть встречены купцами-путешественниками. Просеяв сотни людей с тем редким упорством и профессиональными навыками, которые приобретаются этой специальностью, он наметил на топооснове четыре компактных участка для моих поисковых работ. Честь и хвала пытливому уму. Я был в восторге.

К Первому мая состоялось совещание у первого областного секретаря. По водному хозяйству.

«Зальём пастбища реками пресной воды!» – таким был лейтмотив главного доклада. Затем совещание приняло закрытый технический характер. Здесь уже говорил только я, подчёркивая острую необходимость дополнительной поставки буровых станков, компрессоров, специалистов, химической лаборатории, дизельного топлива и прочего. Затем совещание, как водится, плавно переросло во всеобщую попойку, на которой первый секретарь, блаженно вспоминая «белую грудь», обещал всяческую помощь.

А дальше началась привычная рабочая весна. Ну не совсем, правда, обыденная. Такой страсти в работе я не испытывал за все предыдущие двадцать лет. Словно ловил жар-птицу, словно проснулся в душе голос вещий. И ведь никто не давил с планом, не контролировал, не заставлял глотать пыль по 12–15 часов в сутки, не видеть неделями жену и ангелочка. И главное – никто не платил сверхурочные. И даже не обещал премию…

Мной овладела жажда поиска, как у охотников за золотом Эльдорадо. Неясная, туманная, остро желанная. Хотя, казалось бы, ну какое мне дело? Ну, найду море в недрах Гобийской пустыни. Точнее, лишь с некоторой определённостью нащупаю. С моими-то объёмами бурения и откачек. Кто об этом узнает? Слава не найдёт героя. Миллионы не заполучу. Лишь удовлетворю тщеславие и завоюю благодарность в сердцах членов партии Уйгурского национального освобождения…

Так оно и получилось. Лишь в конце сезона, в октябре, через пять месяцев изнурительного труда, на третьем участке, намеченном Лувсаном, забил мощный фонтан пресной воды из известняков с глубины 390 метров. Потом по соседству и другой, и третий фонтан. Фонтаны я заглушил, устье скважин забетонировал и скрыл камнями. Предварительные расчёты дали ошеломляющие результаты…

Все карты и расчёты лично передал в руки полковнику Лувсану. Он равнодушно принял подарок, явно не понимая его ценность, буркнул спасибо, потрепал по плечу и исчез.

Навсегда из моей жизни. Ей-богу, навсегда. Так случилось. Я внезапно уехал в Улан-Батор. Неожиданно. А потом – домой, в Москву.

С той поры прошло сорок лет. Судьба кидала меня по свету. И я совершенно забыл о Монголии и шпионских страстях. Но однажды услышал в передачах Си-эн-эн о редком успехе немецких гидрогеологов, которые нашли на юге Заалтайской Гоби (Монголия), в бессточной замкнутой впадине у южного подножия гор Цагаан-Богдо-Уул, на глубинах 400–600 метров, большие озёра пресной воды… Целые моря! Как в недрах Сахары.

То был наш самый перспективный третий участок, который мы открыли сорок лет назад. Это явно была весточка от полковника Лувсана. С того света…
Привет тебе, тангут, от друга-еврея. С этого света.