У нас во дворе жила дурочка. Ну, глупенькая девочка. С ней никто не дружил. И вот, чтобы она одна по округе не шаталась, купили ей собаку. Взрослые весь день на работе. А девочка придёт из своей школы, возьмёт её – и во двор.

Трудно сказать, сколько лет было девочке. Может, одиннадцать? И также трудно было понять, что за порода у собаки и какая у неё кличка.

Псина такая лохматая, нечёсаная, что ни глаз, ни ушей не видно. Длинные спутанные «дреды» свисали с боков, хвоста и морды. Очертаниями – вылитый як, дикая овца. Манера у неё была – ставить лапы на грудь всем подряд. Поэтому, заслышав во дворе характерный звон поводка, мы разбегались кто куда.

Вот и в этот раз собака вырвала из рук девочки толстую цепь и, грохоча по ступенькам, весело выскочила из подъезда. Она скакала по двору, а девочка ловила её, да куда там в варежках. Псина с громким лаем бегала вокруг песочницы, и цепь летела за ней. Если конец где-нибудь застревал, собака нетерпеливо прыгала на месте – мол, отцепи меня скорее. И тогда всем издалека были видны её свежий розовый язык и молодые остренькие клыки.

Девочке надоедало распутывать поводок красными негнущимися пальцами, и она в обиде на весь мир уходила домой. А собаку бросала во дворе.

Прохожие тогда приходили псу на помощь, головами качали.

– Не поводок – вериги! Собака безобидная, смешная такая, а цепь колодезную привесили. Что за люди! Их бы так.

А в соседнем подъезде жила Аста – юная той-терьериха. Такая ладненькая, гладенькая, ручная, балованная – загляденье.

– Асточка ты моя ласточка! И кто ж это у нас такой сладенький? – это Юлька Юзленко из параллельного класса. Очень уж она своей малышкой гордилась, почти не спускала с рук. Тем более когда во дворе носился безумный девочкин пёс.

И надо же такому случиться! Этот урод в неё влюбился. В Асточку. Тут-то мы, собственно, и поняли, что он мальчик. Не мог совладать с собой и неотрывно следовал за Астой. Никакие «фу», «брысь» и «пошёл вон» не помогали. Даже пинки и угрозы. Они на бульвар – и он за ними. Спрячутся в магазине – ждёт у выхода. Ляжет прямо в грязное снежное месиво – и ну выкусывать лёд из подушечек лап. В такой момент его можно обмануть и незаметно проскочить. Овец не сразу прочухает. Так мы его прозвали – Овец.

Как-то раз к нам в гости зашла мамина подруга с работы, по фамилии Хорева. Она дымила сигаретой и с чувством рассказывала о своих соседях, пожилой супружеской паре.

– Они бездетные. И этот Масик им как сынок был. Пятнадцать лет прожить вместе – не шутка. Так любили, так любили! Спал между ними. Грелся. И в машине у него своё место было, на заднем сиденье. И свой врач у него, и парикмахер, и портной. Готовили ему отдельно, с рынка. Телятину варили, овощные пюре крутили и капали туда витамины всякие.
– Вот это жизнь, – хмыкнула мама. – Мне бы кто такое предложил.
– Не говори, – Хорева выпустила дорожку дыма к потолку. Вдруг распахнулась дверь. На пороге Юлька Юзленко. На руках ушастая Асточка.
– Скорее! Там Овец! Он застрял на повороте! На третьем.

За её спиной послышался грустный кобелиный вой.

Мама застегнула сапоги и сказала:
– Я быстро. Отведу его и вернусь. А то Фарберова разорётся.

Фарберова – общественница. Разорётся – ладно. Но она может и отловщиков вызвать.

С лестницы донеслись шум, возня и мамин голос:
– Стой! Куда?! Вот негодяйская морда!

Я не успела захлопнуть дверь – Овец пронырнул у меня меж колен. Влетел в дом, оттуда в кухню, облизал всю Хореву и побежал к ванной, где спряталась Юлька с его возлюбленной. Юлька щёлкнула замком и, сделав губы трубочкой, сказала в щёлку:
– Я не выйду, Кать. Беги, звони моему папе, – и снова заперлась.

Кобель шумно дышал и скрёб дверь когтистой лапой.

Припадая на одну ногу и потирая коленку, в прихожую вползла мама.

– Где этот Ромео? Какой же он сильный. Ну, что будем делать?

– Так, – сказала Хорева, – запрём его на кухне. Где колбаса? Я отвлекаю, ты закрываешь дверь, Юльку с собачкой быстро вон отсюда.

Хорева мелко нарезала колбаску и, причмокивая, запела сладким голосом:
– Фить-фьють! На-на-на!

Кто же устоит против колбасы? Овец, грохоча цепью, ринулся на кухню, а Юлька с визгом кинулась прочь, прижав к себе своё сокровище. Входная дверь за ней захлопнулась. Овец понял, что обманут, и рванулся, чтобы его пропустили к Асточке-ласточке. Потом стал скрести дверь, завыл.

– Как же он воняет! Фу, – сказала Хорева и прикурила. – Давай, что ли, помоем его, раз уж такой случай.
– А давай, – сказала мама. – Вот девчонка удивится! Ушёл грязный – вернулся чистый.

Она сняла с него цепь, погладила. Под копной бурой кудлатой свалявшейся шерсти прощупывались кости.

Овцу нравилось наше внимание. Он понял, что вреда ему никто не хочет, и с благодарностью поднимал то одну, то другую лапу, пока я намыливала ему брюхо, холку, грудь и шею. По дну ванны текла чёрная жижа. Мы извели почти весь шампунь, зато барбос стал чистейшим, скрипучим на ощупь. Я закрыла воду и отложила лейку. Овец отряхнулся – уши пропеллером! – и забрызгал всё. Мама схватила с вешалки папин махровый халат с капюшоном и накрыла им пса. Мы его хорошенько помассировали вдоль и поперёк и выпустили в коридор. Овец потрясся ещё и стал валяться-извиваться на коврике в прихожей, чтобы просушить спину.

Вскочил, повсюду сунул нос и, не найдя своей Асточки, метнулся на кухню. Сел перед Хоревой, положил ей на колено мокрую когтистую лапу и выбросил язык красной тряпкой. Мол, вот я какой красивый. Корми меня теперь колбасой! Но она не торопилась.

– Аль, глянь, какой стал. Молочный шоколад. С проседью.
– Красота. Шерсть сантиметров пятнадцать-двадцать будет. Ишь ты, меринос. Вот это локоны. Ну почему у меня нет такой шевелюры?

Хорева картинно прикурила и не сразу потушила спичку. Она смотрела на Овца. Думала. Потом, не торопясь, задула огонёк, взяла кругляшок колбаски и задумчиво скормила псу, успев другой рукой откинуть с его глаз кучерявую чёлку.

– Копия покойного сыночка моих соседей. Такой же вертлявый, и цвет шерсти – один в один. Да и ростом почти с того. Давай им сосватаем кобелька? Хватит им убиваться. Они себя там до инфарктов доводят. Пусть лучше им занимаются. И будет всем счастье. Смотри, какой блестящий стал и душистый. А ну-ка… Есть в доме ножницы? Тащи.
– Пройдоха ты, Галка! – хохотнула мама. – Вот шельма!

Хорева положила руку маме на плечо и низким голосом запела:
– Так прощаемся мы с серебристою, самою заветною мечтой, флибустьеры и авантюристы по крови, упругой и густой…

Они пели на кухне «Бригантину» и смеялись. Я помчалась в комнату и выудила из коробки самые острые ножницы. Мама пощелкала ими в воздухе, подмигнула мне, и я возликовала в предвкушении. Обожаю приключения!

– Я подо льва его сейчас заделаю, – сказала Хорева. – Эй, салага, есть картинка с пуделем?
– Есть, капитан!

Настроение какого-то праздника, игры, азартного веселья витало в доме. Я притащила собачий календарь за прошлый год. На каждой странице – новая порода.

Хорева несколько минут курила и внимательно разглядывала то красавца пуделя с обложки, то нашего барбоса. Потом решительно потушила окурок, достала из сумки расчёску, и понеслось.

Расчёска сразу потеряла половину зубьев. Хорева отбросила её и накинулась на псину так. Она запускала в мех пальцы и стригла, стригла, стригла – на пол падали длинные кудели. А я их собирала и складывала в пакетик. В хозяйстве пригодится.

Мама подкармливала Овца кусочками колбаски, и тот стоял смирно. Стригла Хорева лесенкой. Но всё равно получалось здорово. Мне даже показалось, что Овцу приятно. Он терпеливо жмурился и дышал, показывая дрожавший язычок, подставляя Хоревой то бок, то попу, словно его раньше регулярно стригли.

И вот из этой бесформенной копны шерсти вдруг вылепилась весёлая пуделиная морда.

– Вылитый Артемон из «Буратино»! – захлопала я в ладоши.
– Слушайте. Так, может быть, это и есть настоящий пудель? – сказала мама. – Кто из вас наблюдал пуделей в их, так сказать, натуральном виде?
– Никто.
– Я – только стриженых.
– Спину до серёдки не стриги, сверяйся с картинкой, – волновалась мама.

Кольца ножниц больно намяли и натёрли Хоревой пальцы. Но вот наконец она разогнулась. Уперев руки в поясницу, потянулась, потом растёрла красные рубцы.

– Готово.
– Очаровах!
– И не узнать.

Она придирчиво оглядела пса с ног до головы и сунула в улыбчивую пасть очередной колбасный кусочек.

– Копия сынка их. Такое сокровище пропадает. Как хотите, а я иду звонить соседке, – решительно сказала она.

Из комнаты доносилось, как Хорева расписывает достоинства Овца. Мы с мамой переглянулись: что же будет? Хорева вернулась радостная:
– Едут.

Она взбила пышной пеной уши и кончик хвоста, прошлась массажной щёткой по грудке и холке Овца и осталась очень довольна.

Через час – звонок в дверь. Овец первый бросился в коридор. В квартиру вошли пожилые муж и жена, сразу видно – богатые. И наш красавчик как прыгнет, как лизнет её, потом его, будто век знаком, ужасно соскучился и вот наконец дождался.

– Ай-ай, осторожно! Торт! Здравствуйте все!

Торт поплыл над головами на кухню.

А пёс ещё так артистично волчком крутанулся и на задние лапы встал, улыбка во всю физиономию.

– Ой, какой! Гриша! Это действительно королевский пудель, ты зря сомневалась, Галочка. Вылитый наш Масик! Словно братишка его родной! Берём?
– Берём, Софочка. Да, очень похож! – муж принялся его гладить и мять, присев на корточки, а Овец стал методично обрабатывать языком его крупный нос. – Дай лапу! Другую.
– Мам, смотри! Он умеет давать лапы! – подпрыгнула я.

А пёс старался, гнал обаяние на всю катушку.

– Ай, молодец! – сказала Софочка и раскрыла свой ридикюль. – Я и поводочек с ошейничком Масичкиным взяла. И комбинезончик. На улице такая слякоть. Надевай, Гришаня. Чего ждать.

Утомлённый таким вниманием, пудель завалился на спину и разметал по полу шёлковые уши. Не без труда его облачили в комбинезон, надели ошейник.

– Чуть-чуть великовато. Ну, ничего. Откормим тебя.

И вот наш Овец в красивом зелёном костюмчике и плетёном кожаном ошейнике радостно топчется у входной двери.

– Спасибо, спасибо! Сто хватит? – Гриша полез за кошельком в карман.
– Да вы что. Это же подарок, – сконфузилась мама.
– Софья Михайловна, не надо денег, это по дружбе, – шепнула Хорева.
– Подарок? Гриш, вот ему и имя: Дар, Дарлинг, Дарий, Дарюша, Дарочка. Как тебе?
– Пусть будет Даром. Хорошее имя.
– Детка, на вот тебе.

И Софья Михайловна положила мне на ладонь блестящую монету.

– Примета такая: нельзя бесплатно брать животных. Это не простые десять рублей. Юбилейные.
– Ух ты! Золотой! – сказала я. – Буратинство продолжается!

Внизу кто-то требовательно засигналил.

Гриша сказал:
– Это я виноват. Оставил машину прямо у подъезда. Спускайтесь за мной, – и затопал вниз. Следом счастливчик – Овец Артемонович Дарлинг и его новая хозяйка в каракулевой шубе.
– Погодите, я с вами! – крикнула Хорева и быстро впрыгнула в сапожки, застегнула молнию на куртке. – Кать, ты только никому. Во дворе не трепись!

Я кивнула.

– Ну, всё. Чмоки-чмоки! Я побегла. Звони!

Дверь за ней закрылась.

Мама сказала:
– Катька, ставь чайник. Распаковывай торт. А я мигом, только цепь эту поганую вынесу на помойку. Чтобы никаких улик.

Мы пили чай с тортом и придумывали разные картины новой жизни Овца. Как он на море поедет, какие ему в наследство игрушки достались от Масика, как он женится на белой королевской пуделихе… Вот повезло собачке!

А рано утром я проснулась с тревожным чувством, что всё это был сон. Потому что услышала знакомый звон колодезной цепи за окном. Я сползла с кровати и осторожно отодвинула штору.

Вокруг детской площадки бегала глупая девочка. Она нашла на помойке и надела на себя проклятую колодезную цепь. Грохочущий змеистый хвост за всё цеплялся и застревал. Тогда девочка дёргалась всем телом, стараясь высвободиться, и жалобно подвывала.