Ах, какое счастье – двигаться не думая. Ещё осталось в памяти это ощущение лёгкости и быстроты! Помню, меня поставили на пол тамбура пригородной электрички и велели занять места «на всех». Задача ребёнком была выполнена, взрослые пассажиры, которых я обогнала, возмущались. Ну а наше семейство, расположившись у окна, вновь куда-то ехало.

Помните электрички той, ушедшей, страны? Сиденья из деревянных узких планок, покрытых лаком. Обзор из окон ничто не закрывало, и можно было смотреть по обе стороны движения! Путешествовать в любом возрасте интересно, а в детстве особенно.

Мне тогда было шесть лет. Больше я так не бегаю, осторожно выбираю, где ступить. Хороший день, если не чувствую боли. Лечилась долго. В больницах маленькому ребёнку страшно, а убежать нельзя. После десяти лет скитаний по медучреждениям – хромота и грубые рубцы на бедре. Врачам благодарна: сделали всё, что могли.

Школу я окончила по возрасту, как все, спасибо вам, учителя! Из десяти учебных лет за партой просидела примерно пять с половиной. Остальные годы – дома, или преподаватели приходили в больничную палату. Но какая учёба, когда жуткие боли, а организм отравлен лекарствами? На жалости далеко не уедешь и просто так положительную оценку не получишь. Есть проверочные полугодовые и годовые контрольные работы министерства образования.

Мама как борец за справедливость в каком-то сентябре решила определить меня на класс ниже.

– Ты столько пропустила, как ты там учишься? А вот я схожу, узнаю.

Такая позиция вызвала удивление у классной руководительницы, ведь даже более слабых учеников переводили в следующий класс. Спасибо этой женщине – когда я в очередной раз попала в больницу, она сама съездила и взяла у медиков справку, позволившую мне перейти из восьмого класса в девятый без экзамена.

Выпускной десятый я проходила с тростью. Что это такое в 17 лет! Правда, народ вокруг подшучивал, с какой гордостью вышагиваю. Держаться помогал совет, что у человека с уверенным видом и хорошей осанкой и внутреннее состояние лучше. Меня всегда выручало умение настроить себя. Когда меня этому научили – помню, а вот как это работает, до сих пор не разобралась, похоже на самогипноз.

Получила профессию библиотекаря. Но это работа для женщин с хорошо зарабатывающим мужем. Чтобы показать наряды и с людьми пообщаться, пришлось уйти. Работала страховщиком.

А потом общественный строй в нашей стране круто изменился, и не так, как мы учили в школе: первобытнообщинный, феодализм, капитализм, социализм, и вершина всего – коммунизм. Повернул вспять из развитого социализма с колбасой за 2.20 в озверелый капитализм, высмеивавшийся в журнале «Крокодил» 1979 года. Короче говоря, осталась я без работы.

Состояла на бирже труда, отучилась на курсах частных охранников. Собачья должность во всех смыслах: надо вовремя погавкать, за это тебя кормят, а за непонятливость могут и пнуть.

По ходу моего повествования не забываем, что я хромаю. И это не изменить, не вылечить. При выборе рабочего места конкурировать со здоровыми просто невозможно, даже если интеллектуальные способности выше. В очередной раз оставшись без работы, услышала, что государство определило квоты на количество рабочих мест для инвалидов.

Но если для работодателя ты хромая старая тётя, не имеющая бумаги об инвалидности для квоты, то для медика, от которого зависит, дать ли инвалидность, – ухоженная, прилично одетая дама не особо несчастного вида. Сильно жаловаться я даже во врачебных кабинетах не умею, привыкла жить с болью, сравнить-то не с чем, забыла за сорок с лишним лет, как это – без неё.

Инвалидность мне долгое время не давали, показывали нормативы в толстенной книге. Не дотягивала до необходимых цифр.

Будем честны: человеку с проблемным здоровьем сложно не только заработать на жизнь. В быту вы можете услышать насмешки, бестактные вопросы насчёт личной жизни, на тебя постоянно кто-нибудь глазеет. Хорошо, если место в автобусе уступят.

Семью создала, родила двоих детей, живут отдельно, есть внуки. Два года назад от тяжёлой болезни умер муж, прожила с ним 27 лет. Отпуск брала половинками: в начале мая посадить все на даче, в конце августа переработать урожай и собрать детей в школу. Настоящий отдых был только один раз – санаторное лечение на курорте Белокуриха. Муж меня не уважал, рядом с детьми его тоже не помню.

Первые пять лет замужества уезжала с малышами на лето в деревню, мать держала корову, свой огород. Это были девяностые, на зиму нам от моей матери привозили мясо, соленья-варенья и картошку. Потом мама умерла.

Мы купили дачный участок и уже сами выращивали овощи. Лишней копейки в доме не было. Если заработанного совместно не хватало, виновата оказывалась я: не могу распределить расходы. Деньгами на одежду нам с детьми всегда помогала моя старшая сестра. Муж работал посменно, по пути домой выпивал – и на диван, до следующей смены. Домашние дела по минимуму, лишь бы кран не капал.

– Тебе надо, ты и делай.

Дача интересовала его только как источник овощей и способ прикрыть походы на сторону.

В нашей стране люди, которым и надо бы разойтись, часто являются заложниками квартирного вопроса. Терпела.

Так откуда же у меня проблемы со здоровьем? Где начало, какова причина? Доискалась. Картина сложилась не сразу, частями. Сначала из памяти всплыла фраза хирурга:
– Где у вас девочка так травмировалась? Если бы сразу лечили, до такого бы не дошло.

Почитала медицинские статьи об остеомиелите со словосочетанием «инфицированный перелом», и как гром обрушилось воспоминание об одном случае из детства. Через сорок лет память выдала, представляете? Почему не раньше? Мозг прячет, блокирует тяжёлые воспоминания, выключает сознание при сильных болях и переживаниях.

А тут вдруг вспомнилось, как меня пнул отец. Было это в городе Сердобске Пензенской области. Лежал пьяный, играли, я подбегала, трогала его за руку и отскакивала. Не ожидала, что он может ногой ударить. Упала. Убежала за занавеску в другую комнату, сидела там, задыхаясь от боли и рыданий. Мама особо и не пожалела. Вот если знаешь, что муж в пьяном виде – зверь, зачем ребёнка к нему подпускаешь?

Следующая картинка. Лежу, смотрю на левое бедро – там чёрный синяк и вниз к колену красное пятно, а мамочка, сюсюкая, советует:
– Не смотри, доченька, пройдёт.

Потом помню совещание родителей.

– Надо в больницу.
– Толя, а если расскажет? – и ещё её слова: – Надо переехать.

Переехать! Вот главный смысл жизни моей матери. Построить дом на новом месте. Продать. Переехать. Помню Сорск – это Хакасия. Красноярский край, затем Казахстан, потом несколько промышленных городов, где не задержались. Станица Кубанская, вновь Сибирь, посёлок железного рудника Сердобск, село Петровка Пензенской области, и обратно в Хакасию, в Абакан.

Помню, как оставили Казахстан. Мама потом рассказывала: якобы посмотрели фильм «Кубанские казаки», понравилось, вот и решили рвануть в те края. А на самом деле отец подпил и погонял мать на глазах у соседей по улице. Опозорились, вот и переехали. Матери казалось, что от неприятностей можно сбежать, как в детстве.

Её стиль – вечно двигаться, действовать на эмоциях, не думая о последствиях. Думать хотя бы немного заставила только моя болезнь. Как лечить и на что, чем жить и где? Мать работала посменно, держала домашнее хозяйство, огород. Почему одна? Когда меня свалила болезнь, отец запил, и они развелись. К этому времени мы уже снова жили в Сибири. Отец был родом из Центральной России, туда и вернулся.

В Сердобске папа меня пнул, где-то год травма не давала себя знать, а в Абакане я уже не могла ходить, девять месяцев пролежала в больнице. Потом регулярно лечилась в стационарах, хирургических отделениях. Подолгу не вставала, носила гипс, заново училась ходить, перенесла несколько сложных операций.

Где жили, как болела и лечилась – рассказала. А вот почему так всё сложилось? Всему виной невнимание к детям. Ну, как мать могла безразлично отнестись к страшному синяку на моём бедре? Всё случившееся со мной, увы, не случайность, а закономерность. Есть и более мелкие детские травмы, которые помню.

Например. Мне было лет пять, соседи уехали на несколько дней и попросили мать до их возвращения кормить злющего цепного пса чёрной масти. Она взяла меня с собой, не учтя длины цепи. Пёс кинулся, успел тяпнуть за ногу. Помню следы зубов на икре. Отцу она объяснила, что я сама напросилась покормить собачку и не там стояла. Я потом долго боялась собак, особенно чёрных, пока взрослой не вспомнила этот случай и не поработала над собой.

Однажды мама заставила меня поиграть-побегать за щенком по чужому саду. Там были спилены ненужные деревца, а в траве пеньки незаметны. Запнулась, разбила подбородок. Остался шрам. Мать перед отцом оправдывалась, что он на лице ниже границы видимости. Оно, конечно, так, но подбородок с тех пор несимметричный.

Или утро перед детским садом. Таз стоял перед печкой, дверца раскалена до светло-алого цвета. Мать одной рукой из ковша лила воду, другой меня умывала. От дверцы шёл жар, я прижимала руки к себе и говорила, что боюсь. В ответ звучал злой голос:
– Чего ты боишься? – и дёрнула мои руки вперёд.

Ожог был на четверть кисти. Я сидела за столом, плакала, мать не пожалела, стояла молча. Тут же пришёл отец, сказал мне:
– Не реви, заживёт, – а матери: – Это ты из-за меня её так?

Мама начала оправдываться, что я «просто дёрнулась». Ага, вырывалась в сторону раскалённой дверцы. Мама всегда умела себя выгородить. А белое пятно на правой руке до сих пор видно.

Мать умерла, когда мне было 28 лет. Она была очень работящей, активной, умела рукодельничать, остались картины, вышитые крестиком, салфетки в разных техниках вязания.

Думаю, отца тоже нет в живых. По профессии он был водитель. Помню, как учил всех дома играть в шахматы – жаль, я по малолетству не освоила. Знал сапожное и столярное дело. У него был красивый дембельский альбом, фотографии солдат среди скал. Уезжая, забрал всё, случайно осталось только фото его младшего брата с женой.

В запасе у меня есть и мнение со стороны, хвала интернету! Нашла двух девочек, двоюродных сестёр, которые учились со мной в одном классе.

Перед Новым годом попросила одну из них поздравить её тетю и сказать, что помню, как она мне в детском саду крахмалила юбочку из марли для костюма Снежинки. Я помнила разговор и просьбу воспитательницы – накрахмалить юбочку не только дочери, но и мне. Моя мама всегда отказывалась от подобных нагрузок, об этом воспитательница и сказала той женщине.

Был новогодний праздник, вокруг нарядной ёлки танцевали Снежинки. Потом я подбежала к маме и услышала шипение:
– Ты зачем надела? Я же этого не делала! – и тут же нормальным голосом: – Надо же, кто так хорошо сделал? Давайте, я вам заплачу.

И вот, как оказалось, эта тётя Маша меня не забыла и эту историю тоже. Её племянница сообщила, что та, в свою очередь, передавая мне привет, сказала:
– Какая умненькая и мужественная девочка!

Что эта женщина всё помнит, я не удивлена. На одном внеклассном мероприятии, куда я пришла на костылях, чтобы не отрываться от жизни и порадоваться за одноклассников, она, помню, прошептала:
– Всё-таки угробили девчонку.

Это письмо – первая полноценная попытка рассказать о пережитом. Шесть лет после того, как вспомнила всё, я не могла ни с кем поделиться, самой никак не верилось. Ведь жизнь могла быть совсем другой!

Читателям хочу сказать: сочувствовать мне не надо, лучше напишите о себе. Жизнь – она ведь такая, что нарочно не придумаешь.