Надо было срочно найти Петра Петровича. Он один здесь, в посёлке, знакомый, пока больше никого.

А вот, похоже, и он… Точно. Среди тех мужиков, что играли на перекрёстке в шары.

– О, вот и Ярик проснулся, – сказал Пётр Петрович Завьялов. Он жёстко прищурился, а потом подкинул мыском ноги свой шар.

До того шар был не виден, он утопал в снегу, терпеливо ждал своего часа, словно межконтинентальная ракета в шахте, а теперь взвился – диаметром сантиметров двадцать, деревянный, крашенный зелёнкой – перелетел по воздуху несколько метров и снова нырнул в снег, найдя цель. Раздался звонкий стук, и из снега вылетел другой шар, синий и чуть поменьше.

– Есть! – восторженно крикнул Завьялов. – Мой!

Дымов остановился неподалёку от играющих. На него посматривали с интересом, но молчали. Он был чужой. Завьялов сделал знак: подожди немного. Дымов кивнул.

Он зачерпнул снег ладонями и умылся, растёр лицо хорошенько. От холода перехватило дыхание, сердце замерло. Славно посидели вчера с Петром Петровичем.

А мужики всё играли в шары, с каким-то самозабвением и детским восторгом. «Куда, куда бьёшь, зарраза?» Им холод был нипочём, все в расстёгнутых фуфайках, с голыми шеями в царапинах от бритья, на которые кое-как, небрежно намотаны старые мохеровые шарфы… Выступали друг перед другом. Ну не телевизор же бесконечно смотреть, не водку же глушить беспрестанно. Вот хоть в шары поиграть, тоже дело. Причём игра шла не на деньги, а на сами шары – если проиграл, отдавай. А захочешь завтра прийти играть – сделай новый да покрась. У особо удачливых двор усыпан выигранными разноцветными шарами, как сладким драже…

Тут Дымова вдруг озарило, что все хитроумные политтехнологи и воскресные телеобозреватели, которые видят только тупую «электоральную массу» да подсчитывают возможные рейтинги, на самом деле не знают об этих людях абсолютно ничего. Ничего!.. И чтобы понять это, нужно всего лишь подойти к играющим мужикам и молча постоять возле. Здесь такая бездна, которая всё что угодно поглотит и не подавится. И чувствуется она лишь интуитивно, внешне никак себя не обозначая…

Вдруг появился высокий, всех на голову выше парень лет двадцати. Здоровый, просто даже могучий. Медведь в телогрейке. Голова высоко поднята, из ноздрей пышет пар, как у Конька-Горбунка. Лицо у него, когда он приблизился, оказалось на редкость простодушным и наивным, рот открыт, в глазах огонь азарта. Он спешил играть, и в каждой руке у него было по синему шару.

– О-о, Стёпа идёт!
– Здорово, Степан! Ну, теперь игра будет!
– Новые шары-то, Стёпка? Ты, смотрю, каждый день с новыми. У меня уж твоих столько накопилось – девать не знаю куда. Или мне ими печку топить? – весело говорил Пётр Петрович, встречая парня и с удовольствием охлопывая его плечи. Завьялов и сам был немаленького роста, а этот просто богатырь какой-то, Илья Муромец…

Стёпа смущённо улыбался. Он поздоровался со всеми за руку, бросив шары в снег. Увидел Дымова, застеснялся почему-то.

– Здравствуйте.

Голос у него был высокий, почти как у ребёнка. С огромной медвежьей фигурой это никак не вязалось. Дымов кивнул и улыбнулся. Пётр Петрович представил их друг другу. Почему-то с остальными мужиками пока не знакомил, а тут – явно со значением.

– Это Степан, а это Ярослав.

Дымов протянул Степану ладонь, тот поспешно взялся за неё двумя руками и встряхнул.

– Очень приятно, – сказал Дымов.
– А я вам щенка подарю, хотите? – горячо и обрадованно спросил Степан. – Хороший щенок, лайка!
– Лайка? Мне собака как раз нужна…

Степан просиял, он всё никак не мог выпустить руку Дымова из своей лапищи и так и тряс, пока Завьялов осторожненько не остановил его. И тогда Степан вступил в игру.

Он нежно подышал на один свой шар, исполняя ритуал, трижды плюнул через плечо. Бросил шар в снег, перекрестился… сощурился, перекосил рот, занёс ногу…

Не помогло. Стёпе никак не удавалось попасть по чужому шару, он уж и так и этак пробовал бить, и по-особому, под углом держал ногу, как будто сломанную и неправильно сросшуюся, пыхтел, сердился. Мужики играли с ним из жалости, а он-то душу свою жёг. Но ничего не выходило, вскоре он остался без шаров, как бывало здесь, видимо, каждый день.

Игра пошла дальше, и мужики, посмеиваясь и громко и длинно, зажимая одну ноздрю, сморкаясь в снег, продолжали свой наземный бильярд. Он потрясённо смотрел на чужую игру, оставшись теперь за бортом, на морозе. Вдруг нелепо взмахнул руками и горько расплакался. Сел прямо в сугроб, размазывая прозрачные слёзы по щекам, заросшим редкой белой щетинкой, с обидой заныл.

Смешно и жалко. У Дымова тоже слёзы на глаза навернулись, и он поспешно наклонился стряхнуть со своих штанов какую-то случайно приставшую нитку.

Завьялов подошёл к Стёпе, ласково положил руку ему на плечо.

– Да брось ты, Стёпа, ерунда это всё. Ну хочешь, я тебе свой шар отдам? Смотри, он у меня какой существенный: большой, зелёный…

Степан, всё ещё продолжая плакать, кивнул. И ему дали шар, с которым он вновь вступил в игру.

Ненадолго.

– Эх, Степан, – сказал Завьялов. – Что же ты?.. Ладно, мужики, я пас. Ярик, Стёпа, пойдёмте-ка со мной.

Они втроём отошли в сторону.

– Степан! Ты ведь Ярику щенка обещал, друг любезный! – напомнил Завьялов, усмехнувшись.
– Обещал, – подтвердил Стёпа, усиленно кивая. Взгляд его при этом обратился куда-то внутрь себя: щенка? А, вот, нашёл нужную запись: точно! – Обещал!
– Так пошли.

Дом у Стёпы был деревянный, приземистый и очень широкий – старый, вросший в землю чуть не по окна. Зато свежие пристройки лепились к его стенам и одна к другой, как пчелиные соты. Во дворе же не было ничего, одни только гряды под снегом.

Стёпа был многодетный отец. По дому ползали трое годовалых мальчишек, цепляясь за пол длинными зелёными соплями. И два четырёхлетних пацанчика сидели за столом над тарелками с кашей и молча разглядывали гостей. В руках у них были деревянные ложки. Дети подождали несколько секунд, а потом стали есть – быстро и жадно.

Вот же успел Стёпа! Стрелок, да в яблочко!

Пётр Петрович вынул из кармана горсть ирисок и сыпанул на стол.

– Только после каши! – строго сказала близнецам мать. И они заработали ложками быстрее.

Жена Степана была лет на семь его старше и почти вдвое меньше ростом. Она встретила гостей приветливо, хотя рот её был плотно сжат. Вдоль исхудалых щёк пролегли тени усталости. Понятно – целый детский сад требовал неусыпного внимания. Мария, так звали жену, провела гостей в большую комнату к гигантскому телевизору, усадила и тут же побежала к завопившим детям.

Чужим и незваным здесь не радовались с порога. Было просто некогда.

– Стёпа, а телевизор откуда у тебя? – спросил Дымов.
– Губернатор подарил, – радостно сообщил Стёпа. – Когда Маша первых родила, нам дали двойную коляску и подгузники. А когда вторых троих, то вот привезли и говорят – смотрите на здоровье.
– Ну ясно, как раз выборы были, – кивнул Пётр Петрович. Он уселся на продавленный диван между двумя мокрыми пятнами. Диван специфически пах. Дымов пристроился сбоку, на подлокотнике.

Стёпа побежал ставить чайник. По пути успел мгновенно переодеть ползунки одному из сыновей. Чувствовалась в его движениях привычка, доведённая до автоматизма.

– Маш, где Ванькина соска? – крикнул он жене.
– Стёпа, я же тебе много раз говорила: если в нашем доме пропала какая-нибудь вещь, значит, она либо съедена, либо под диваном, – наставительно отозвалась Мария из другой комнаты.
– Щас, – буркнул Стёпа и полез под диван. Взял и чуть приподнял его одной рукой, вместе с мужиками. – Смотри ты, здесь! Точно. Вот она. Держи, Вань.

Он опустил диван на место, пихнул соску ребёнку и опять побежал на кухню.

Неужели и у меня так однажды будет, изумился Дымов. Да мне этого не выдержать никогда. А как же раньше крестьяне по десять-пятнадцать детей поднимали? И при этом воевать ещё ходили, спасали страну!

– Вот ведь жизнь, – сказал Пётр Петрович тихо. – Нормальные люди родить не могут, а тут – будьте нате. Нищета плодится мигом. И что характерно, дети-то все умницы, это уж сейчас по глазам видно… Из таких семей, между прочим, лучшие люди и выходят.
– Да, – сказал Дымов. – А что, жена его разве тоже?..
– Нет, нормальная баба. До Стёпы была замужем за пьянью тут одним, в годах, пока не помер. Взял её девчонкой совсем – и давай, значит, учить. Ох, бил!.. Сущ-щественно… И всё ведь ни за что, из одного сволочного характера. Суп, мол, несолёный – и кулаком… А она-то терпела, ни слова против не скажет. Муж! Хозяин! Словно рабыня была у него. Видно, любит Бог терпеливых да трудолюбивых. И упрямых… Ну, пьянь-то руки имел не только для драки, видишь, дом старый отремонтировал, пристроил много чего. Как будто знал, что всё это пригодится. И очень вовремя копыта откинул, разом. Вытерпела Мария. Тут ещё мать его живёт, совсем старенькая, она сейчас детям как бабушка, роднее родной… Вот… Дом он Маше оставил. Ну… потом тут неподалёку Стёпа подрос. В армию его не взяли, девки даже и не смотрят – он беситься начал, буянил сильно, а вот Маша его и подобрала. И дети, видать, в неё пошли.
– Ясно, – сказал Дымов. – Значит, всё устроилось к лучшему.
– Это точно. Ей говорили: тебе что, одного ненормального мало было? Второго себе на шею сажаешь? А она никого не послушала, как знала, что всё по её будет. Такая стала женщина крепкая, словно из железа, – иной мужик против неё как глист. Её теперь ничто не возьмёт, на всю жизнь закалка, и любая беда – не беда, как шелуха осыпается…
– А откуда столько игрушек – ведь тоже недешёвые? – спросил Дымов, кивнув на бардак, что царил на полу.
– Маша выигрывает в автоматах. Знаешь такие – сверху спускается лапа и хватает, да только почти всегда мимо. Их специально подкручивают. А Маша вот навострилась, её в нашем магазине уже и не подпускают, так она специально в город ездит, выиграет кучу, а потом продаёт… Голь на выдумку хитра.
– Сам-то Стёпа работает где?
– Кочегаром тут недалеко, в сменах. Деньги никакие. А больше никуда его не берут, разве что грузчиком подрабатывать. Только Мария семью и держит. Она портниха, у них машинка есть, строчит и днём и ночью, каждую свободную минуту…
– Так чего мы тут сидим, мешаем людям? – спросил Дымов. – Им не до нас.
– Чай готов! – громко сказала Мария, на секунду появившись в дверях. Она приветливо улыбалась. За её подол одной рукой держался маленький человек, вторая рука его была во рту, оттуда висела нитка слюны. – Прошу к столу.

Прибежал один из старших близнецов и, смачно жуя сладкий ком, выпалил:
– Дя Петя, мне нлавится илискина вода!
– На здоровье! – кивнул Завьялов.
– А что надо сказать? – нахмурилась Мария.
– Спасибо, дя Петя!

Выпили по чашке чаю, и мужики заспешили.

– Вы женаты? – успела вежливо спросить Мария. На коленях у неё сидело двое мальчишек, третий стоял возле и всё так же держался за подол, мусоля во рту руку; все трое глаз не отрывали от гостей.
– Да, женат, – сказал Дымов.
– И дети есть?
– Пока нет, но мы собираемся.
– Без детей это не жизнь, – сказала Мария сочувственно. – Рожайте поскорее. Радости-то сколько!
– Спасибо, – Дымов кивнул и поставил чашку.

Ему показалось, что разговаривал он с женщиной на поколение старше.

– Выбирайте любого, – сказал Степан шёпотом и откинул с картонного ящика лёгкую тряпицу. – Вот, видите – спят.

Щенят было штук шесть или семь, невозможно разобрать в этом их мягком и тёплом клубке. Они разложили свои морды и уши на спинах друг у друга и казались сейчас одним многоголовым чудом, которое тихо сопело, поскуливало и повизгивало во сне. У Стёпы, как видно, всё усиленно плодилось и размножалось, счастья был полон дом, и всего хватало, кроме ума. Да кто его знает, нужен ли ещё и ум при таком-то счастье.

– Что за порода? – поинтересовался Дымов. – На лайку вроде не очень похожи. Ведь мне нужен сторож, а не комнатное тявкало.

Завьялов взял из коробки одного щенка, и тот тоненько заныл, бессильно свисая с ладони.

– Боец, – сказал Дымов насмешливо.
– А ты, Ярик, не смотри, что он такой пока мягкий. Вырастет – тебя защищать будет, уж я знаю. Давай-ка ещё остальных посмотрим.
– Дядя Петя, – сказал Степан, – этот самый лучший.
– Я тебе вот сейчас дам – «дядя Петя», – Завьялов погрозил Стёпе пальцем.
– Ой, Пётр Петрович…
– «Дядя Петя»! Я тогда тебя стану дядей Стёпой называть, понял? Значит, этот самый лучший? Ну что, Ярик, поверим на слово?
– Поверим, – сказал Дымов. – Но если что, я ведь его верну, как в магазин. Гарантия-то какая?
– Пожизненная, – Степан махнул рукой и сделал зверское лицо.

Мужики рассмеялись.