Идут потомки победителей
29.01.2020 18:33
Вас же запросто могли убить

Идут потомкиГермания, 11 утра. До обеденного перерыва ещё час, но я знаю, что короткий отдых не спасёт. Мы работаем в поле с семи утра до шести вечера под палящим солнцем, и у нас только два перерыва по полчаса – в 9 утра и в полдень. Лучше бы сделали один часовой перерыв в обед, а так это больше смахивает на издевательство.

Сидя в яме, делаю вид, что будто старательно полирую скребком её стенку. На самом деле археологический раскоп давно готов, но высовываться из него не тянет. В яме всё ещё прохладно, а июльское солнце уже печёт – после обеда жара и вовсе перевалит за 35 градусов. Кто сказал, что Германия холодная страна? Саксония на одной широте с южной Украиной.

– Холерны немцы! – чертыхается сосед по раскопу, поляк Томаш. – То не КТЦ-26, то KZ – концлагерь! Так бендже по-российски?
– Так, – киваю я. – Концлагерь и есть.

КТЦ-26 – это название нашего археологического проекта, который собрал молодёжь со всей Европы и даже из-за океана. Территорию, где должна пройти ветка газопровода из России, согласно немецким законам полагается сначала обследовать археологам. Но эта площадь огромна, и рук не хватает, поэтому немцы приглашают на раскопки иностранных студентов. Впрочем, недостаток быстро восполняется, ведь за эту работу неплохо платят – примерно полторы тысячи евро в месяц.

Всего на нашем участке трудится больше двадцати человек. Поляки, русские, пять или шесть немцев, две американки, шотландка и даже одна перуанка по имени Хуанита. Поляки смешно называют её «перувианочкой».

Мы раскапываем свидетельства культуры полей погребальных урн – поселений людей, живших в Центральной Европе около трёх тысяч лет назад. Первое время я орудовал скребком как проклятый, мечтая найти что-нибудь значимое, но удача улыбнулась соседу, немцу Ханеке. Он выудил из земли изумрудный наконечник бронзовой стрелы.

С Ханеке работать тяжело – постоянно молчит. К тому же он сатанист, на чёрной футболке красуется пентаграмма. Я кошусь на неё, а Ханеке поглядывает на мой серебряный православный крестик, то и дело вылезающий из-за ворота майки. Но никто не задаёт друг другу вопросов о религии – за такое могут оштрафовать. Здесь мир и интернациональная дружба.

Небольшой студенческий интернационал живёт в маленьком городке под Лейпцигом. Нас заселили в старенький детский садик времён ГДР. Каждый вечер после раскопок проходит одинаково: у двух душевых выстраиваются очереди, потом вездесущие польки сразу начинают готовить.

Мы с Мишкой не можем даже думать о еде – только о минералке. Заваливаемся грязными в комнату и от изнеможения падаем на кровати. Приходим в себя часа через полтора, зато в душе уже никого. А вечером нас ждёт традиционная попойка с поляками.

Поляки не такие уж и вредные, как мы раньше думали, правда, к нам относятся с симпатией только те, кто постарше. Томаш пытается говорить по-русски, а мы понемногу осваиваем польский. Его подруга Юстина тоже учит русские слова. А вот девчонки, которым 18–19 лет, с нами почти не общаются, только здороваются – на немецком или английском. Выглядит это дико.

Пока польки готовят ужин, с ними тусуется рыжая шотландка Морин Мак-Дональд. Она что-то запекает в духовке и одновременно пьёт пиво, бутылку за бутылкой. Морин терпеливо ждёт, когда её снедь разогреется, сидит на корточках, пока не сворачивается калачиком и не засыпает пьяной. Польки не обращают на неё никакого внимания, переступают, словно через бревно.

Я пытаюсь помочь Морин, но польки останавливают меня.

– Димка, она пьяжина, не дотыкай её!

Вспыхиваю:
– Не знаю, как у вас в Польше, а в России так не поступают. Надо отнести её в комнату.

Я подхватываю Морин на руки и бережно отношу в комнату, кладу на кровать. Шотландка просыпается, изучает меня осоловелым взглядом, потом резко отталкивает. Я и сам спешу уйти.

Вечером мы пьём с молодыми поляками за дружбу. Они научили нас по польской традиции не убирать пустые бутылки со стола.

– У нас всё наоборот, – удивляюсь. – Надо тару убирать, чтобы пусто не было в доме.
– А мы не убираем, чтобы всем было видно, насколько стол хлебосолен, – просвещают польские товарищи.

Когда Томаш выходит покурить, Юстина бросает на меня пылкие взгляды, придвигается поближе.

– Димка, забери меня отсюда, – вдруг шепчет она на ухо, чуть не плача. – Я больше не могу с ним. Вот мой телефон в Польске – позвони, когда вернёшься, найди меня…

Мы выходим в коридор и целуемся, и мне мучительно стыдно перед Томашем, которого я уже почти считаю другом. Потом все пьяные танцуют на кухонном столе, и мы поём песни из советских мультиков. Это единственное общеславянское наследие, которое мы одинаково хорошо знаем.

Две юные американки, Линн и Эмили, всегда хорошо пахнут. Их волосы тщательно ухожены, а в душ они ходят рано утром и минимум дважды за вечер. И даже берут на раскоп какие-то спреи. Пьют самую дорогую минеральную воду.

Однажды я попытался пофлиртовать со стройной Линн, только что вышедшей из душа.

– С лёгким паром! – поприветствовал я её и объяснил, что это значит. И тут же получил чувствительный удар кулаком в солнечное сплетение.
– Больше так не делай, – строго предупредила американка.

Потом я узнал, что американок теперь учат даже подаренные цветы воспринимать как домогательство.

На выходные Линн с Эмили уехали в Лейпциг, а Мишка решил посмотреть, что творится в их комнате. Выданные нам немецким руководством ключи подходили ко всем комнатам в садике.

– Лучше не надо, – предостерёг я приятеля. – Ещё оставишь следы, тогда их вопли будут слышны на Марсе.
– Да брось ты, какие следы? – сказал изнывавший от любопытства Мишка. – Только заглянем – и всё.

Мы легко отворили замок и… Боже, ну и вонь! Переглянулись с Мишкой – никак не ожидали встретить такой беспорядок в жилище американских чистюль. Горы грязного белья, обёрток на полу, пустые пакеты из-под сока, какие-то объедки прямо на постели. И как тут до сих пор не завелись тараканы?

– Это высокое искусство – тщательно следить за собой и жить в таком свинарнике, – глубокомысленно изрёк Мишка.
– Пошли отсюда скорее, – потянул я товарища за рукав.

Больше желания общаться с американками у нас не возникало.

– Молодые люди, между прочим, вечер пятницы на носу, – объявила член нашей команды Галя.
– Что ты предлагаешь? – спросил ленивый Мишка.
– А не махнуть ли нам в Берлин? – предложила Галя план. – Там у меня один хороший знакомый живёт, у него и зависнем до понедельника.
– Супер! – обрадовался я. – Тем более мы уже все окрестности излазили. А давайте Хуаниту с собой возьмём? Все разъехались на выходные, жалко оставлять её в садике совсем одну.
– Хуанита, хочешь с нами в Берлин? – спрашиваем перуанку.
– Си, си! – радостно закивала крохотная Хуанита. Почему-то она тянулась больше к нам, чем к полякам.

Галиному знакомому Марку Григорьевичу как эмигранту из СССР правительство Западного Берлина в своё время выделило квартиру в районе Кройцберг, который со временем превратился в самый большой рассадник криминала немецкой столицы. Этот некогда престижный старинный район около Берлинской стены относительно мало пострадал во время войны, но в 1970-е здесь массово селили турецких мигрантов, а немцы отсюда начали выезжать из-за невыносимого соседства.

Высокие потолки квартиры Галиного приятеля чем-то напоминали интерьер «сталинки». Разве что по старинному камину можно было понять, что дому как минимум полтора столетия.

– По осени в камине так замечательно запекать каштаны, – рассказывал Марк Григорьевич, приняв от нашей компании 450 евро за постой. – Нет, этот район я ни на что не променяю.

В первый же вечер мы отправились гулять по улицам Кройцберга. Было очень тепло, но народу почему-то не наблюдалось.

– Смотрите, это же общежитие анархистов, я столько о нём читала! – с восторгом запищала Галя.

На серой стене давно расселённого здания, которое оккупировала коммуна анархистов-хиппи, красовалась красноречивая надпись: «Границы пролегают не между народами, а между верхами и низами». Мы с трудом удерживаем подругу, чтобы она не сиганула в этот вертеп, изобиловавший наркоманами, троцкистами, бродягами и прочими асоциальными типами.

Кругом пестрели лишь турецкие ресторанчики, но мы нашли немецкую кафешку – надо сказать, крайне заброшенного вида. За одним столиком сидела немка неопределённого возраста и пила вино, за другим расположился старый дядечка, пускавший кольца дыма. В углу стоял еле живой игральный автомат 1980-х. И это некогда процветавший Западный Берлин?

Мы взяли бутылку вина. Смеялись, травили анекдоты, вспоминали пекло на прошедшей неделе. Даже Хуанита улыбалась.

Я достал пачку сигарет, но тут выяснилось, что забыл зажигалку у Марка Григорьевича.

– Простите, огоньком не поделитесь? – попросил я пожилого немца.

Дядька поднял на меня красные глаза.

– Пожалуйста, – он протянул зажигалку.

Я зажёг сигарету и вернул зажигалку, но немец не принял её.

– Возьмите, не стесняйтесь. Вижу, она вам нужнее, у меня ещё есть.
– Спасибо большое, – поблагодарил я пенсионера и вернулся за наш столик.

Перед выходом хозяйка кафе принесла счёт.

– Постойте! – вдруг услышал я окрик старика.
– Вам всё-таки нужна зажигалка? – не понял я.
– Нет-нет, она ваша, – затараторил дядька. – Просто я хотел сказать вам спасибо за то, что обратились ко мне с просьбой, не побрезговали. Если бы знали, как давно я здесь не видел людей. Я почти никуда не выхожу…

Хмельные, мы возвращались по узким улочкам Кройцберга, распевая гимн СССР, и вдруг увидели впереди человек тридцать молодых турок. Но, не замечая их, так и пошли с главной песней прямо на толпу – лишь Хуанита от страха прижалась к моей спине. Удивлённые турки расступились и пропустили, провожая нас ошалевшими взглядами.
– Вы что, совсем охренели? – чуть не кричал дома Марк Григорьевич. – Это же Кройцберг, вас запросто могли убить!
– Не посмели бы, – заявил Мишка. – Вы их не видели. Эти турки чувствовали: вот идут потомки победителей. И примкнувшая к ним Хуанита!
– Боже мой, что за безмозглая молодёжь пошла, – схватился за голову Марк Григорьевич.

Потом ещё было много дней и ночей, проведённых вместе с молодёжным интернационалом, но того окрыляющего чувства счастья, с каким мы возвращались тем вечером в Кройцберге, я больше не испытывал никогда. Разве только раз, когда спустя год нашёл номер телефона Юстины. Но когда набрал, скучный голос по-польски сообщил, что такого номера не существует.

Через несколько лет судьба снова занесла меня в Берлин, и я захотел прогуляться по Кройцбергу. Я шёл по знакомым улочкам и думал: «Как ты живёшь, Кройцберг, Крестовая Гора? Помнишь ли нас? Как поживает любитель каштанов Марк Григорьевич? И жив ли дядька, подаривший мне зажигалку со слезами на глазах?»

Вокруг уже не сновали стайки криминальных турок – говорят, этот район облагораживают. Теперь здесь масса современных клубов, но того старого ресторанчика уже нет, да и общежитие давно снесли. А в квартире Марка Григорьевича живут другие люди – позже Галя рассказала, что её знакомый, большой патриот Кройцберга, при первой же возможности слинял в Мюнхен.

Теперь по улочкам некогда самого опасного места Берлина ходят модные молодые турчанки. Многие не говорят на родном языке, а их немецкий даже лучше, чем у некоторых местных жителей. Глядя на них, я понял, что они наконец-то осуществили мечту всех турок в Германии – стали точно такими же, как немцы, – «культурными», правильными, выхолощенными до предела. Способны ли они радоваться, как мы когда-то? Способны ли быть такими же бесшабашными?

– Привет, котик, – донёсся до меня чей-то разговор на немецком. – Вина сегодня не бери, мы с девчонками идём на концерт. Да, и не забудь ноутбук забрать из ремонта.

Я оглянулся. Турчанка в платке весело щебетала по мобильнику у входа какого-то продвинутого заведения. Судя по вывеске, это был джаз-клуб.

Дмитрий ИЛЬИН
Фото из личного архива

Опубликовано в №3, январь 2020 года