День был дождливый и плохой. С утра прислали сообщение, что мой текст надо переписывать. В полдень получила трудоёмкое и малоинтересное задание, а к обеду сорвалось интервью, давно стоявшее в плане.

О последнем я узнала у кондитерской. В сердцах бросила короткое ругательное слово и вошла в кафе. Сидя за столиком, смотрела в большое уже украшенное гирляндой окно и физически чувствовала, как внутри, под толстым пушистым шарфом и курткой расползается ядовитая дыра – от свалившихся в последние дни неприятностей на душе муторно и тоскливо. Хотя печалиться по большому счёту не о чем: близкие здоровы, работа есть. А трудности – у кого их не бывает? Как говорила моя бабушка, у одной хозяйки кукуруза гнила, у другой бриллиант мелок.

На мысли о бриллиантах рядом со мной присел человек, я автоматически повернулась к нему и вздрогнула. Это был Михаил Юрьевич, дядя Миша, изобретатель и импозантный мужчина, который лет десять назад по чистому недоразумению работал у нас в редакции сторожем. Я пишу «по недоразумению», потому что Михаил Юрьевич имел высшее образование, приходил на работу в плащах и широкополых шляпах, остроумно шутил, целовал дамам ручки и делал комплименты. В праздники угощал конфетами. Ещё дядя Миша был высоким и породистым.

– Я станичный жеребец, – говорил он, намекая на своё казачье происхождение.

Нос у Михаила Юрьевича был как у Гришки Мелехова – большой и горбатый, а густой кудрявый чуб когда-то отливал вороновым крылом.

Не сказать, что мы были уж очень близко знакомы, но однажды я ездила в родное село дяди Миши – писала об изобретении какой-то там самокосящей косы, он способствовал тому, чтобы меня там хорошо приняли. А спустя годы заглянула к нему домой – дядя Миша коллекционировал старые открытки и ручки. Жил он с Линдой – огромной приятно невоспитанной овчаркой, которая прыгала на входившего и тут же начинала его облизывать.

– Если однажды Линда подаст мне лапу, я ей в ответ не подам! – гордо заявлял Михаил Юрьевич. – Животные и люди должны быть свободными. А если кто-нибудь выполняет твой приказ, значит, ты сломил его волю. Это не наш метод – воля должна быть даже у соломинки.

Дядя Миша мог долго рассуждать, и это всегда было интересно. Мы разговаривали о книгах, советских фильмах, классической музыке. А потом я уволилась, и дядя Миша пропал с моего горизонта.

И вот снова появился – сидит за столиком. Тот же франт, что и раньше.

– Где бы я тебя ещё увидел, красавица? – он перехватил мою руку и поцеловал.
– Вы до сих пор всех называете красавицами. Даже, помнится, вредная лифтёрша тётя Лида была у вас Снежной, но Королевой.
– А как же? В женщине всегда есть что-то красивое. Я вижу это красивое, иногда вижу только его, и в этом смысле я счастливый человек.

Дядя Миша улыбнулся, я заметила крепкие, слегка желтоватые зубы. Попыталась посчитать, сколько же лет Михаилу Юрьевичу. Тогда уже было за семьдесят. Теперь за восемьдесят, получается?

– Восемьдесят пять будет, – шепнул он, будто прочитал мой вопрос.
– Да ладно!
– Клянусь. Показал бы паспорт, если бы носил с собой. Ну а ты что сидишь такая расстроенная?

Я рассказала как есть.

– Скажи честно, ты вспомнишь об этом через год? Нет? Ну а чего тогда тратить нервы? Переключись с работы на жизнь.

Дядя Миша сходил за чаем. Пока он стоял в очереди, я осмотрела его издали: подумала, что не знаю другого старика с такой прямой и широкой спиной.

Вернувшись, он снял пальто и устроился на диванчике.

– У меня сегодня особенный день, – сказал дядя Миша. – Я не был в этом здании с семьдесят седьмого года, с тех самых пор, как пришёл сюда вместе с Чайкой. Сорок два года прошло. Сорок два! Даже не верится, что я такой старый, – он засмеялся, на щеках собрались колючие складки. – Тут раньше тоже было кафе, но обстановка другая.
– А что за Чайка?
– Сейчас расскажу, из меня сегодня рвётся. Только не перебивай. Я, если помнишь, по второму образованию школьный учитель. С первой женой мы расстались миром, впрочем, как и со второй. Я люблю женщин, что поделать. И они меня любят, а когда любовь проходила, не видел смысла быть просто рядом. Детям всегда помогал, брал их на море на лето. Мы поддерживали хорошие отношения, потому что женился всегда на очень добрых и умных женщинах.

Так вот, когда в первый раз развёлся, появилась Чайка. Она была особенная, умная, конечно, красивая и большая – на полголовы выше меня, хотя я, как видишь, не дохлик. Мы познакомились на курсах повышения квалификации. Она подсела ко мне за парту и тут же начала хохотать. Рассмешить её могло что угодно, а смех был хрипловатый, и когда совсем уж заходилась, в её голосе появлялось что-то от крика чайки. Я сказал: «Ты как чеховская Чайка». Она ответила: «Так и есть, а ещё я из Ялты. Привет тебе от Чехова».

В первый же день после занятий мы пошли гулять, и она мне рассказала, что муж у неё моряк-подводник, что он болен и у них не может быть детей. А потом… – дядя Миша осёкся, посмотрел на меня внимательно. – Я могу говорить тебе всё? Тебе уже есть восемнадцать?

– К сожалению, давно. А говорить можете всё, потому что совсем уж неприличного вы точно не скажете.
– Это верно. Я ведь тут, в этом кафе, уже полчаса. Зашёл от дождя, случайно, и теперь воспоминания набегают друг на друга волнами, и мне кажется, если кому-нибудь не расскажу, меня просто разорвёт.
– Говорите. Вы гуляли по городу и…
– И она сказала, что у неё давно не было мужчины и ей очень хочется тепла. Произнесла она это так просто, без ужимок, без желания понравиться, будто сказала, что хочет пить. И меня это тронуло, привлекло – я взял её лицо в руки и поцеловал. Потом позвонил другу, мы заехали к нему, взяли ключи от дачи и отправились за город.

Была ранняя осень, днём жарко, а к вечеру уже не очень. Душ уличный – огромная чёрная бочка на деревянном сарае. Чайка сбросила с себя одежду безо всякого стеснения, как если бы была не человеком, а птицей, и пошла по двору. Этот маленький эпизод – как она раздевалась, как собрала в пучок волосы, чтобы не намочить, как отодвинула ногой сумку с тетрадками, – помню до мелочей.

Мы не спали всю ночь. У меня было много женщин, но такой – никогда. Она просто была естественна, не боялась своего голоса, не тянула на себя простыню. Мы разговаривали, пили вино, что-то ели…

Мне казалось, так свежо и ново не может быть всегда, но мы встретились ещё раз, и ещё. А потом она сказала, что приезжает её любовник и на несколько дней наши встречи надо прервать. Когда он уедет, мы увидимся снова.

– Как?
– Я тоже был несколько удивлён. Да ладно, чёрт, я очень расстроился. Мы друг другу ничего не обещали, но я уже привязался к ней, что-то себе надумал. И тут – любовник. Впрочем, я включил голову. Терять Чайку не хотел.
– Неприятно было встречаться после любовника?

– Сложный вопрос. Я же тоже не святой, всегда изменял жёнам, но старался не причинять им боли, находил объяснения своим отлучкам. А тут впервые изменяли мне, и так открыто. Но я же говорю, в ней всё было естественно… Я переждал любовника. С её стороны ничего не изменилось, а меня резануло больно, уже не мог быть с ней таким же открытым, как раньше.

Когда она уехала, долго не получалось выбросить её из головы – полгода промаялся, а весной, когда уже потеплело, укатил в Ялту. У меня имелся её адрес, но не было телефона, и я не знал, какие у неё теперь отношения с мужем и в Ялте ли он.

Дом нашёл быстро, сел у подъезда на лавочке и просто начал ждать. Прождал недолго, всего полчаса. Она будто почувствовала меня, вышла с авоськой и показала глазами: иди за мной. Я пошёл. В магазине сказала, что муж дома, но за забором есть небольшой овраг, который окружают деревья, там мне ночью и надо её ждать. Я пришёл на место, как только опустились сумерки. Не знаю, как уж ей удалось выбраться, но прибежала. Нет, не было в моей жизни женщины лучше, чем она…

Когда Чайка ушла, я вырубился. Проснулся ранним утром оттого, что меня целовал кто-то большой и горячий. Открыл глаза, а это корова лижет лицо языком, – Михаил Юрьевич засмеялся и отхлебнул чаю. – На следующий день Чайка сказала, что мне лучше уехать. Проводила на вокзал, взяла адрес и пообещала, что если в её жизни что-нибудь изменится, позвонит.

– Позвонила?
– Нет. Я ждал. Правда ждал, и не один год. Порывался снова ехать, но мне показалось, кроме мужа у неё всё-таки был тот парень, который приезжал сюда. Сидеть на скамейке запасных игроков мне не очень-то хотелось. И я жил, у меня были романы, второй раз женился, развёлся.

Так прошло ещё двадцать лет. И вот меня от организации послали на какой-то слёт в Ялту. Конечно, я решил навестить Чайку. Долго искал ей подарок – она была совершенно не меркантильная, ни платья, ни украшения её не интересовали. Но любила хорошие книги. И я купил ей несколько. По дороге в Ялту – а ехали мы на автобусе – места себе не находил, представлял, какая она, как мы встретимся. В военный городок, где она жила, проникнуть почему-то было уже не так просто, но я наврал на пропускном пункте, что надо передать подарки, и меня пропустили.

Дом стоял на своём месте. Даже занавески те же – я хорошо помнил каждую мелочь с прошлого приезда. Но в этот раз Чайка меня не почувствовала: я долго сидел, потом решил подняться. Придумал, что, если откроет муж, скажу, будто из Ростова подруга его жены передала книжки. Позвонил. Руки дрожали, как у мальчика, хотя мне тогда уже было… Много было, под шестьдесят.

Открыла Чайка. В полумраке подъезда мне показалось, будто она всё та же – высокая и красивая. Такой её рисовало воображение. Вышла, плотно закрыла за собой дверь, держала её за ручку, чтобы никто с той стороны не открыл. Сказала: «Я часто тебя вспоминала. Наверное, надо было тогда остаться с тобой». Я не мог ничего ответить, просто смотрел. Она несколько поправилась, но ей это шло. Лицо немного посерело, глаза те же, разве что без огня.

Меня потянуло к ней. Но Чайка отошла к двери и сказала: «Не могу. У меня муж и племянница дома. У тебя нет ничего выпить?» У меня была пара бутылок вина в портфеле. Чайка выхватила одну и спрятала её в халате. Это очень красноречивый жест – когда женщина прячет в халате вино. Не несёт в руках, не кладёт в карман, а прячет. Я понял, что она выпивает. И ещё раз посмотрел на неё более внимательно – да, это было так. «Ну, прощай. Не приходи больше, незачем», – сказала она и закрыла за собой дверь. Там кто-то что-то прокричал, далеко и невнятно.

Я ушёл. Больше в Ялту судьба меня не заносила. Но все эти годы я помнил Чайку. Лучшей женщины, чем она, у меня больше и не было.

– Значит, вы всё-таки любили её? И женились бы?
– Не знаю. А любила ли она меня? Если бы я был её мужем, переживал бы, нервничал. Я-то своих жён берёг, а она в этом смысле безжалостная. Это очень тяжело.
– Получается, любили.

– Ну, что ты пристала как банный лист? Может, и любил. Переживал – точно. И довольно долго. Вот сегодня, войдя в это кафе, вспомнил всё до мелочей, особенно тот первый день на даче. Когда рассказывал тебе, прямо к сердцу подкатывало. А мне нервничать уже нельзя, я, как ни странно, старик. Кстати, – Михаил Юрьевич посмотрел на часы, – мне пора идти, внук просил выгулять собаку. Он влюбляется каждую неделю и всегда говорит, что это уж точно самая важная любовь. Если опираться на его систему оценки, Чайку я любил до смерти. Только нужна ли ей была моя любовь? Сегодня это уже неважно.