Гришка был моим ВГИКовским однокашником. Учился на операторском факультете. Вместе выпивали и колобродили. Помнится, его то отчисляли, то вновь зачисляли. Был он активным посетителем «Парламента», о чём и рассказал читателям журнала. А я прочёл и будто под ностальгический водопад встал – хлынули воспоминания.

«Парламент» – это пивной бар на ВДНХ. Когда мы поступили в институт, старшекурсники привели нас в пивбар и на наш вопрос, почему именно «Парламент», завели нас за кусты сирени и велели прислушаться. Мы слушали – ничего особенного, галдёж, хохот, общий шум.
– Вот этот гул и шум очень напоминают английский парламент!

Мы рассмеялись и приняли это объяснение.

Попадали мы в «Парламент» через забор. Дыра там была на стыке заборов выставки и Института марксизма-ленинизма – он находился прямо напротив нашего вуза.
Считаю прошедшие годы – себе не верю. Всё как вчера: голоса, смеющиеся лица, словно только что расстался со всеми. А минули десятилетия! Жестоко время.

На журнальной фотке седой уже Гришка стоял с женой и детьми на фоне Эйфелевой башни в Париже. И мне вмиг привиделся московский монумент, который мы называли «Мечтой импотента».

С «Мечтой» этой связан случай, крепко меня в своё время напугавший. Договорился я с Нартаем Бегалиным, что он отвезёт меня в Битцевский конно-спортивный комплекс на тренировочную базу – понадобились фотографии лошадей. Нартай учился в мастерской Герасимова и Макаровой на актёрском отделении, а лошадьми занимался, как сам говорил, «от пупка», то есть с детства. Казах ведь был, любил этих красивых животных. Когда у него возникали напряги в институте (он из-за лошадок и съёмок частенько пропускал занятия), Сергей Аполлинарьевич говорил ему:
– Понимаю, Нартай, скучно тебе здесь, тебе степь нужна, простор. Но учиться надо!

В тот день я увидел его на первом этаже института и заорал:
– Нартайка, у меня ещё пара, а потом рванём… Встречаемся у «Мечты импотента»!

Обернулся и ошалел: передо мной – суровое лицо Герасимова. Он шагал прямо на меня, за ним шла Тамара Фёдоровна Макарова. Я умер… Не чуя себя, метнулся в кинолабораторию, она была здесь же, на первом этаже. Но едва мастера прошли, я выпулился обратно и посмотрел им вслед. Показалось, что Герасимов это так не оставит. Он приостановился поговорить с Нартаем, а Макарова медленно прошла вперёд. И вот Сергей Аполлинарьевич повернулся, чуть наклонился, прикрыл лицо папкой, которую держал в руке, и засмеялся. Пошёл всё быстрее и быстрее, но не переставая смеяться. Я к Нартаю:
– Ну чего там?
– А чё? – удивлённо взглянул он на меня. – Мастер спросил, что это за «Мечта импотента», где мы намылились встретиться.
– И?
– А чё? Я сказал, что это громадина, рвущаяся в космос у метро, а он прыснул: «Это вы так монумент Файдыша?» Да не боись, он же всё понимает, он нормальный. Мы ему сказали как-то, что ВГИК – это всего лишь кружок при Институте марксизма-ленинизма, так он хохотал минут пять.
– Ну слава богу, а то я думал…

Но у «Мечты» в тот день мы не встретились. Не удержались, отменили съёмку лошадей и после пары политэкономии примкнули к компании, которая уже навострилась в «Парламент»: Саня Панкратов (теперь – Панкратов-Чёрный), Володя Грамматиков и, кажется, Валера Жереги был. Шли весело. В баре к Нартаю подрулили друзья с портвейном. Нас поприветствовал Гришка Александров, он уже был там. В баре, казалось, зависла половина студентов ВГИКа, портвейн добавляли в пиво.

А потом только и помню: было много всего – друзей, разговоров, девушек, пива и портвейна. Всё завертелось в цветном вихре, будто на карусели очутился. И меня понесло. А куда – бог весть.

Глаза открыл – голубая бездна сияет, и поют-чирикают птички. Надо мной, уткнувшись алыми головками прямо в небо, горели весенние тюльпаны. Их заливал ослепительно-яркий свет утреннего солнца.

Я лежал прямо на земле. Под щекой ощутил кожу своей сумки с надписью «Турист». Встал на четвереньки и… у-у-у – голова пошла кругом. Опять плюхнулся на землю. Но, кое-как собравшись с духом, вновь встал на колени, огляделся, и по груди моей загулял леденящий ветерок.
– Мамочка моя, – напевно протянул я. – Вот это дал!

Лежал я в самом центре цветочной клумбы на центральной аллее Всесоюзной выставки, в мерцающем изобилии алых цветов. Впереди был центральный вход ВДНХ, возле которого роилась толпа милиционеров, а сзади прямо на меня с высокого постамента указывал Владимир Ильич Ленин.

Взглянул я на свои, вчера бывшие белыми брюки и чуть не заплакал. Как же идти в таких по городу? А в голову уже хлынули, словно бурные мутные потоки, ужасные мысли: задержат – выпрут из института как пить дать! Ведь по стране идёт месячник по борьбе с пьянством, а я учусь в институте с идеологическим креном.

Я высунулся и ещё раз взглянул на толпу ментов у входа. Они все были в белых рубашках, с галстуками. И меня осенило: 9 Мая на носу, вот и парадная форма! Ну как я в таком виде мимо них проскочу? Ещё надо выползти из этих тюльпанов…

И вдруг я увидел, что ко мне приближается женщина с детской коляской. Я прекратил думать – бросился действовать. Прополз к краю цветочной клумбы и, когда женщина поравнялась со мной, рванул к ней, придерживая и прикрывая грязные штаны сумкой. Вмиг пристроился рядом и схватился обеими руками, как за спасательный круг, за ручку коляски. Женщина отпрянула от меня, но, слава богу, не заорала. А я залепетал:
– Ой, девушка, я студент, вчера перебрал и вот в тех цветочках очутился. Вы не ругайтесь, разрешите, я с вами просквожу мимо этих красавчиков в белых нарядах?

Взглянул на лицо женщины и сразу всё понял: под глазом у неё красовался фингал, свеженький ещё.
– Ничё, парень, топай, прорвёмся. Давай под ручку возьму, вроде жена…

Меня ждало новое открытие. Я посмотрел в коляску: ребёнка не было, а из-под какой-то розовой тряпки торчали головки пивных бутылок. Я чуть офонарел, подумал, может, это у меня беда с головой случилась, но девушка развеяла мой ужас.

– А меня мой сожитель, урод несчастный, ни свет ни заря послал бутылки собирать, гад. Вот и таскалась, как пропаль. Ох, похмелиться бы надо, а то, чую, подохну! Ничё, дождёмся одиннадцати, а там возьмём. На бутылку «Кавказа» хватит.
– Н-е-ет, лапуль, – ответил я. – К одиннадцати я уже благополучно скончаюсь и мне ничего не потребуется. Так что давай…

Нам удалось пройти через главные ворота, менты на нас не обратили внимания. Как только вышли с территории выставки, я поблагодарил свою спасительницу и рванул к телефону-автомату, прикрывая задницу сумкой.

В кармане каким-то чудом оказалась мелочь, и я позвонил Нартаю. Стал умолять принести мне спортивное трико. Он усмехнулся:
– А-а, на тебе же вчера были белые штанцы! Всё понятно, привезу.

Договорились встретиться в девять у «Мечты». Потом набрал номер Гришки. Он сказал, что одевается и к девяти тоже подрулит. Прикрываясь сумкой и стараясь пробегать за кустиками, я пробрался к «Аллее молодых дарований». Так мы называли берёзовую аллейку у метро. Там плюхнулся на лавочку и стал ждать.

Гришку увидел издалека, он парень «фитильной», хорошо виден. Он-то мне и порассказал, как я вчера собирался с девушкой из Черкасс уехать на Украину. Хохотали. Я пожаловался, что у меня ни паспорта не стало, ни денег, ни студенческого.
– Похмелишься, отоспишься, оклемаешься, а ксивы новые получишь, это фигня. Могло быть зна-а-чи-ительно хуже.

И мы с Гришкой двинули к «Мечте импотента». Подошли к метро, Гришка засмеялся, больше не смог интриговать – вернул мне документы, сказал:
– Я вчера забрал их у тебя, а то ты порывался с этой Одаркой ехать в Канев, на могилу великого Кобзаря… Я знаю, ты мог! Не пойму только, как же ты собирался жить без «Парламента» и «Мечты»? Променял друзей на чорнобриву дивчинку?

Гришка достал из кармана красную десятку, зашуршал ею и многозначительно сказал:
– Вот она, наша похмелка! Ждём Нартайку – и в «Парламент», прямо к открытию, в первых рядах. Ура-а! – и широким артистичным жестом показал на взметнувшуюся металлическую композицию – памятник покорителям космоса.

И мы замерли на минуту, задрав головы вверх и глядя, как блестящая металлическая силища рвётся в синюю бездну.