Мы поднимались в лифте. Я и дама с верхнего этажа, с которой мы были знакомы на уровне «здрасьте-здрасьте». Блинчик берета на кудряшках, потёртый цигейковый полушубок, полные яблочные ножки в ботиках – налитые, помадно розовеющие даже сквозь чулочный капрон. «Свинюшка на копытцах», – фыркнули мальчишки, выскользнувшие навстречу из лифта.

Кабинка была тесная. Мы упирались носами в стену, где кто-то восхищённо, от чистого сердца и полноты эмоций, поделился: «Марта знатно трахается!»

Аналогичная надпись на дворовом асфальте о любвеобильности Марты уже месяц потихоньку стиралась под ногами жильцов.

– Вот паразиты! – дама не пожалела белейшего кружевного носового платочка, чтобы оттереть жирно выведенные синим фломастером буквы.
– Бросьте, вам-то что?

Она вскинула на меня глаза, кажущиеся коровьими, беспомощными из-за наращённых пластмассовых ресниц.

– Марта – это я.
– Никогда бы не подумала! – искренне призналась я. Прозвучало двусмысленно, как антикомплимент.
– То есть не то чтобы… Я не имела в виду… Вы как раз даже наоборот, – замямлила я. Но дама оценила мою моральную поддержку и пригласила к себе выпить кофе с пирожками.

Марта жила с тихой матерью. Пока мы сидели на кухне, только раз нечто мягкое, тряпичное прошелестело в коридорчике и спустило воду в туалете.

До этого я видела их двоих, прогуливавшихся в сквере под ручку: обе крупные и сутулые, с кудлатой старомодной «химией» на головах. Даже каблуки у них были стоптаны одинаково, сильно внутрь. Такая манера носить обувь говорит о крайне нерешительном, робком характере.

У Марты носик уточкой выдавался вперёд, как козырёк над подъездом. Он и портил, и неожиданно придавал её лицу симпатичный, уютный и гостеприимный вид. Навевал смутные ассоциации: домик, дверь под колпачком-маркизой, вас заждались за столом, накрытым крахмальной скатертью… И пахнет пирожками и кофе.

Откуда столь редкое имя? Мама мучилась токсикозом и, как дембель, буквально отсчитывала месяцы, каждое утро крестиком зачёркивала прошедший мучительный день. С календарём спала в обнимку и решила: если будет девочка – назвать в честь месяца, в который родится. По подсчётам выходила – звонкая, нежная, весенняя Апрелина.

До апреля не дотянули две с половиной недели. Пришлось регистрировать грубым, как у скотницы, именем Марта. Но обещание есть обещание, тем более данное судьбе.

Если соскрести с человеческой жизни накипь, всякие наросты, как ракушечные слои с днища корабля, – останутся в чистом виде отношения «мужчина – женщина». Всё наверчено-накручено вокруг них. Политика, экономика, искусство, наука…

Подруги Марты вышли замуж, и развелись, и ещё раз вышли замуж и развелись. Марте не фартило.

Ну, нос носом, но ведь с современной косметикой можно из всего сделать конфетку. Тут высветлить пудрой, там затенить тональным кремом, а сверху присыпать эдаким мерцанием…

Тем более работа на виду – в регистратуре районной поликлиники. Однажды Марта отложила одному поэту по телефону дефицитный талончик (вообще-то по телефону не положено). «Не забудете? Пятнадцатого числа в пятнадцать пятнадцать. Три раза по полтора». В благодарность он принёс маленькую шоколадку и дождался с работы.

Бродили по городу, поэт декламировал стихи. Погода чудесная, клюквенный закат, настрой самый романтический… И вдруг бац – плакат во весь торец многоэтажного дома: «Сосу за копейки!» И изображена девица с пылесосом.

Романтическое настроение куда-то улетучивается, стихи не читаются, руки расцепляются и независимо засовываются в узкие карманы (у него) и испуганно вплетаются в ручки сумки (у неё).

Прошли немного, и снова зазвучали стихи: «Ты Аэлита среди женщин, и тень трепещущих ресниц…» Но на пути громадный щит: «Скажи нет геморрою!»

Может, у человека с этим связаны ассоциации, больное место: работа сидячая, посиди-ка за клавиатурой ночи напролёт…

И напрасно Марта заглядывала в капризное усато-бородатое поэтическое лицо.

– Зайдёмте, попьём чайку?
– Благодарю, дела.
– Давайте завтра, такие чудные стихи.
– Эм-м, вряд ли.

Гулять по циничному современному городу, нацеленному на грубое потребление, – непосильная ноша для наклёвывающихся нежных, ранимых отношений возрастной пары.

Да, вот такие мелочи и ломают судьбу. Хотя… Никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь.

Ей стукнул тридцатник, по случаю чего она позвала подружек в караоке. Там, что на неё не похоже, перепила шампанского. Выплыла на пятачок подиума, одёрнула синтетическое платье. Дешёвая ткань стреляла электричеством и тесно облипала все до единой соблазнительные складочки.

Без микрофона Марта исполнила частушку, которую кричали в бабкиной послевоенной деревне:
Через пень, через колоду,
Через райпотребсоюз
Помогите ради бога,
В старых девках остаюсь!

Сбросила туфли и, хлопая по груди и бёдрам: «И-эх! И-эх!» – пошла отжигать, дробить полными ступнями в чулках, отчаянно бить чечётку, будто вознамерившись продолбить пол. Прыгал сбитый набок Мартин пышный начёс, прыгали живот и грудь №6, прыгали серьги и тяжёлые аметистовые бусы. Не выдержал, выскочил из-за столика, скинул пиджак, мелким бесом вприсядку закрутился плюгавый мужичок с мокрой прядью через лысину.

Мужичок оказался свежеразведённым генеральным директором нефтехимического завода. Ехал мимо на своём «Бугатти», увидел подвальчик с изумрудной светодиодной вывеской. Вспомнил студенчество, нестерпимо захотелось холодного пива с луковыми колечками…

Марта его сразила: он любил крупных, «простых», из народа, представительниц прекрасного пола. Подруги отчаянно завидовали невесте. У них-то мужья, дай бог, имели 30–40 косарей в месяц, кое-кто и вовсе сидел на шее у жён. А Марта – раз, и сразу в дамки.

– Моя королева! – обращался жених к невесте и в предвкушении безраздельного обладания интимно трогал её за различные места.

Марта то и дело срывалась и в развевающейся фате неслась в конец стола. Там из-за обилия столовых предметов стеснялась есть её мать.

– Мама, всё хорошо?
– Ой, хорошо, дочка, дай бог! Услышал молитвы.

Спустя время Марта, кошкой ластясь к мужу, заговорила, какую комнатку они выделят маме на 600 квадратных метрах загородного особняка.

– Разве нам плохо вдвоём? – проворковал генеральный и нежно потрепал её ниже спины. Ну, не мог он спокойно проходить мимо Мартиных прелестей. – Договорились: эту тему больше не поднимать, моя королева.

До Марты доехало, что королева-то она королева, но – английская, без права голоса. Также было решено, что супругу нефтяного магната компрометирует работа в какой-то регистратуре.

Впрочем, дома скучать было некогда. Только уберёшь пять спален, четыре гостиные, две кухни, три ванные, три туалета, три холла, кабинет, бильярдную, гардеробную – и принимайся заново. Не забудьте о зимнем саде и рыбках в аквариуме 2 х 6 х 1,5.

Потом готовка ужина (обедал муж в ресторане). Готовила Марта замечательно: мама научила «чувствовать еду».

Дьявол кроется в мелочах, в минутах: когда держать на сильном огне, а когда убавить на нет, когда подсыпать соль, лучок, а когда специи. Сколько держать в открытом виде, а сколько потомить под плотной крышечкой… Чем вкуснее витают в воздухе запахи, тем хуже стряпуха. Запах нужно поймать, прихлопнуть, не дать вырваться, чтобы он пропитывал пищу, а не кухню и улицу.

С Мартой у педантичного Генерального всё было просчитано: бесплатная горничная и домработница, бесплатная повариха, бесплатная постель… А на представительские встречи всегда можно заказать девушку с журавлиными ногами из эскорта.

И однажды наступила пора, когда, как известно, даже пень в весенний день берёзкой снова стать мечтает. На сухой древесине распускаются листочки, а на мужских лысинах пробивается молодая поросль благодаря дорогой процедуре пересадки волос. Муж насытился стерильной чистотой комнат, вкусной и здоровой пищей, покорной Мартой с 12 ночи до 8 утра. Втюрился в малолетку – классика жанра.

Подруги сочувствовали, говорили, что у всех мужиков, даже у олигархов, вместо мозгов – сгусток семени. Что в мужчине, бросающем старую жену, всегда просвечивает какая-то внутренняя нечистоплотность, гнильца какая-то, слабость на передок…

Совсем другое дело – когда благородные, светлые и лёгкие, как символ любви до гроба, старички бредут к конечному пункту назначения, поддерживая друг друга под дрожащие локотки.

За десятилетний бескорыстный труд муж оставил Марте что-то, тысяч 450, – а ведь мог бы и в чём была за ворота выставить. Армия прожжённых, щёлкающих зубами юристов готова порвать любого, покусившегося на капитал хозяина.

А никто и не покушался. Марта была так ошеломлена и раздавлена стремительностью событий, так беспомощна в разводных, тем более в денежных делах… В последнее время она деньги и в руках-то не держала. За продукты расплачивалась копеечной картой. Сумма в 450 тысяч ей казалась астрономической, неподъёмной.

В банк она явилась с большой сумкой на колёсиках, а на улице таилась мама и смотрела, не пасутся ли рядом злоумышленники. В воображении (целых четыреста! пятьдесят! тысяч!) рисовалось дерзкое нападение, маски, чёрные шапочки с прорезями. «Это ограбление! Всем лечь лицом вниз!» Выстрелы, трупы, погоня, скрип автомобильных тормозов, увозящих полмиллиона…

Банковская операционистка улыбнулась огромной хозяйственной сумке и отсчитала тоненькую пачку, перетянула канцелярской резинкой. И даже сердобольно предоставила пустую кабинку, где испуганные женские пальцы пересчитали: точно 450 тысяч, ни рублём меньше.

Разделили и разместили в лифчиках.

В соседней кабинке – было слышно – какой-то бизнесмен получал однодневную выручку в три миллиона наличными. Сунул в карман и вышел вприпрыжку, насвистывая.

Марта не оставила робких попыток встретить суженого. Случались редкие встречи, витал призрачный амурчик с луком наизготовку и целым колчаном невостребованных стрел, доносился слабый зов, овевал увядающие щёки ветерок надежды…

Сидя в родной регистратуре, подклеивала карточки, увидела в графе «занятие» – «муж на час». И телефон. У неё как раз сломалась старинная шкатулка, где она держала сломанные золотые серёжки и цепки, бабушкины украшения, документы.

Вызвала мастера. Пришёл мужчина, и не скажешь, что слесарь: модный узорчатый свитер, штиблеты, брюки – о складку можно порезаться. Только халатик поверх надел.

Был канун Дня святого Валентина, у Марты на кухне стыло целое блюдо ватрушек в форме сердечек. Попили чаю, выяснили, что оба одиноки, что обожают Ирину Понаровскую и терпеть не могут другую певицу Ирину, которая старуха уже, а одежда и даже лицо неприлично блестят, будто вымазаны не то слюнями, не то этим. Ну, этим…

Мужчина пристально взглянул на покрасневшую Марту. Возможно, это было зондирование, осторожный тест на дальнейшие отношения. Он кашлянул, разложил свой чемоданчик и принялся врезать миниатюрный замок. Марта, чтобы не молчать дура дурой, возьми и игриво-подобострастно хихикни:
– Теперь, если что пропадёт, подумаю на вас.

«Муж на час» неожиданно обиделся. Замер, задумался и быстренько собрал инструмент.

– Ну, тогда вызывайте другого мастера.

И только его и видели, а Марта мысленно била себя по румяным щекам. С горя съела все ватрушки и набрала лишний килограмм.

…И синяя надпись в лифте восстанавливалась с завидным упорством: кто-то бдительно следил за Мартиной нравственностью. Так что они с мамой уже и не выходили без тряпки в сумке.

Подружка подсказала: знакомиться вживую – позапрошлый век. Нынче люди ищут друг друга виртуально. Помогла зарегистрироваться в сети – и буквально в ту же минуту Марте приветливо замахал ручкой человечек. Внешность невзрачная, бухгалтерская: очочки, проплешинка, нос фасолиной. Иностранец.

Интересовался, знает ли Марта инглиш. Марта не знала, и френд перешёл на картинки. Сначала это был роскошный мерцающий букет из роз. Марта обомлела: никто никогда ей таких не дарил. Ну и пусть виртуальные – всё равно приятно.

Потом в окошечке чата зажглась свеча, появились торт и бутылка вина. А где вино – там и поцелуй в щёчку. Следующая картинка смущала: запрокинув девушку, френд страстно осыпал её поцелуями.

Марта вспыхнула, захлопнула интернет-страницу. А когда открыла – «жених» завалил её сердечками и тысячами «сорри, сорри, сорри». Она благосклонно простила, однако пылкий лысик тут же вернулся к объятиям и влажным поцелуям.

Попыталась удалить извращенца – не тут-то было. Он не только не удалился, а вместо благообразной бухгалтерской физиономии на картинке закачался толстый мужской член баклажанного цвета – Марта и в жизни-то подобного не видела. Предпочитала миссионерскую позу под одеялом, с выключенным светом и зажмуренными глазами.

Ужасный баклажан ни в какую не желал удаляться, а всё покачивался перед носом. И она поскорее покинула опасную зону. Подписалась на женскую группу с котиками, цветочками, вышивками и кулинарными рецептами. Украдкой как-то заглянула: видно, баклажан покачался-покачался, соскучился да и исчез сам собой.

Был последний рабочий день, 13-е число. Они с мамой в ранних апрельских сумерках вышли из супермаркета. Кусты рядом затрепетали, сбивая тяжёлые снежные шапки. Кто-то оттуда порскнул, выхватил из маминых рук сумку – и брызнул прочь. А что вы хотите в пятницу, тринадцатого?

Марта не выделывала заячьих петель, а неслась тяжёлым артиллерийским снарядом напрямую (спасибо школьному ГТО). Вором оказался щуплый взъерошенный мальчишка, как выяснилось, из соседнего подъезда. Поставленный перед дилеммой – в участок или к родителям, – указал свою квартиру как миленький.

Прохожие останавливались, неодобрительно смотрели и даже наводили смартфоны на двух корпулентных женщин, тащивших худосочного ребёнка. Ребёнок явно с опытом, орал как резаный: «Я их не знаю, это педофилки!» Но мама шла сзади и предъявляла интересующимся красноречивую сумку с оторванной ручкой.

– Ну-ка, ну-ка!

Марта заметила, что размазываемые по лицу слёзы и сопли подозрительно синие, и пальчики будто в чернилах, и даже нос синий. Из грязного джинсового кармана торжествующе извлекла улику: синий маркер!

– Зачем ты это писал?
– Хотел и писал! Для прикола.

Запыхтел, злобно дёрнулся, но Марта держала его крепкой, натренированной домашней уборкой рукой и хорошенько встряхнула, чтобы не трепыхался.

По мере приближения к квартире ворёнок стихал, смирялся. Старушка на лестничной клетке высунула костяной носик через цепочку, торжествующе прошамкала: «Будешь ишшо яшшики с газетой палить, проклятушший?» – а Марте в спину: «У них вся семья пропашшая!»

Долго не открывали, потом с грохотом подкатилось что-то тяжёлое. На них негостеприимно глядел небритый мужик в тельняшке, из инвалидной коляски. В нос ударил затхлый запах, дым: что-то подгорало на плите.

И какие же всюду свирепствовали пылища, грязища и общая неприбранность! Горы разбросанной одежды, болтающаяся на одном гвозде вешалка… У порога валялась обувь всех сезонов, включая осеннюю, с окаменелой глиной на подошвах и сухими прошлогодними былинками. А окна, господи, будто в молочных потёках. Они с мамой держались подальше от стен, чтобы ненароком не засалиться.

– Не трожь пацанёнка! – грозно сказал Марте густейший бас. – Не твоё! Грабли убрала, я сказал.

Марта поняла, что тут дело безнадёжно. «Пойдём, мама». Они уже закрывали дверь, когда в спину им ударил тонкий, умоляющий визг:
– Папочка, не надо! Пожалуйста, не надо!
– Будешь ещё шкодничать? Будешь? Будешь?!

Мальчишку, уложенного через колено, со всего маху лупил по белевшей во тьме костлявенькой заднице добротный солдатский ремень. Господи, там лупить-то не по чему.

Марта развернулась, выхватила всхлипывающее тельце – и сама попала под раздачу, схлопотав по руке тяжёлой пряжкой ребром.

Они с мамой неделю ходили как на работу, отскребали и отмывали мужицкую берлогу. Юрка (так звали мальчика) в это время ползал и закрашивал серым акрилом надпись на асфальте.

Вот бы так же можно было отскоблить, отмыть запущенную детскую душонку. Отец потерял обе ноги под пах в Чеченскую кампанию. Мамка сбежала, превратилась в призрак, фантом – а с фантома какой спрос.

Приступая к генеральной уборке, Марта боялась, что покатятся из потайных мест бутылки. Не покатилось ни одной. Потом боялась на сгибах хозяйских локтей увидеть следы от уколов: говорят, после горячих точек на это дело подсаживаются.

– Гриш, рубаха у тебя сопрела.
– Какое сопрела, неделю не ношу.
– Да я как раз стирку затеваю.

Стала помогать снимать, вдыхая запах здорового мужского пота. Нет, чистенькая рука, без дырочек и кровоподтёков. И даже не курит. И работает от инвалидного общества: крутит разноцветные жгуты, провода. В наушниках слушает аудиокниги и, как нынче принято, ведёт собственный блог.

Поселившийся в квартире запах чистоты и выпечки с ванилью и корицей потихоньку вытесняет неживую затхлость. А вчера, когда вместе делали уроки, Юраша впервые назвал её тётя Марта. Голову как бычок наклонил, и уши пламенели – хоть спичку подноси. До этого-то вообще никак её не звал.

Она лежит рядом с Гришей… Вдруг грохот лифта на их этаже. Марта не дышит от страха, сердце у неё сильно бьётся.

«Это органы опеки. Или ювенальная полиция, – думает она, дрожа всем телом. – Или Юрашкина мать требует сына к себе…»

Она в отчаянии, и кажется, что несчастнее её нет человека во всём свете. Но проходят секунды, слышны голоса: это соседи вернулись домой из клуба.

И от сердца мало-помалу отстаёт тяжесть.