СВЕЖИЙ НОМЕР ТОЛЬКО В МОЕЙ СЕМЬЕ Действующие лица Геннадий Гладков: Хотите знать, приходил ли ко мне Боженька?
Геннадий Гладков: Хотите знать, приходил ли ко мне Боженька?
02.03.2020 14:48
ГладковВ музыке для кино простота порой работает куда сильнее, чем сложная, академическая тема, – таково мнение композитора Геннадия Гладкова. Сам он умеет облечь мелодию в невероятную музыкальную форму. Но главное ощущение от его произведений – непередаваемая свежесть. Как у человека, который утром первым идёт по свежему снегу.

– Геннадий Игоревич, поговорим о вашей композиторской манере. Вы всегда работаете в какой-то сказочной стилистике, ваши мелодии будто происходят не из реального мира. Откуда они берутся?
– Нет, право, прелестный вопрос! И самому интересно. Думаю, у меня такая судьба – работать не с бытовыми сюжетами, а с чем-то неощутимым, волшебным, красивым и фантастическим. Я избегаю сценариев к фильмам, где разговор идёт о чём-нибудь обыкновенном, пусть даже это важный разговор. Думаю, человек не для того приходит в театр или садится поудобнее в кинозале, чтобы у него перед глазами снова повторилось мельтешенье бытовых проблем, которые он оставил за дверью. А вот когда в сценарии подразумеваются какие-нибудь нездешние страсти, чудеса, волшебство, уход в другой мир – за это я берусь с удовольствием.

Именно так я работал с Марком Анатольевичем Захаровым над «Обыкновенным чудом» и «Домом, который построил Свифт». Такой подход меня увлекал и увлекает. Марк Анатольевич сам в этом плане был моим неизменным единомышленником. Делали мы с ним в театре Сатиры спектакль «Чудак человек» по пьесе драматурга Азерникова. Там вообще не за что зацепиться в смысле волшебства, но мы всё-таки нашли возможность. Есть один герой, у которого спрашивают: с кем ты живёшь? И он не находит ничего лучшего, как ответить: «Я живу с тётей». Представляете?

И вот уже у нас на сцене большой военный хор, с полным оркестром, который мы пригласили, и сто мужских глоток подхватывают за ним: «Тётя, тётя моя – родные края», – словно гимн. Публика в этом месте пребывала в полном восторге, ведь это необыкновенно! Почему посреди совершенно не жанрового спектакля вдруг появляется гимническая «Слава тёте»?

Марк Анатольевич пошёл ещё дальше. Он поставил мизансцену так, что за минуту до этого герой в исполнении Александра Ширвиндта доставал из казённого сейфа не деловые бумаги, а скрипку, и играл на ней, отчего зал просто рыдал.

– Ваша музыка не очень-то весёлая, но очень красивая. Это даёт основание полагать, что вы сам позитивный человек.
– Конечно, многое идёт от моего настроения, любая музыкальная тема только повторяет погоду внутри человека, её написавшего. Простите меня за эту прописную истину. Я имею право грустить, может быть, иногда тосковать. Но у меня нет права навешивать это на слушателя через свою музыку! Вывод: я обязан подавить в себе негатив, перешагнуть через меланхолию и передать людям нечто светлое или печально-светлое. Как у Пушкина. Слушатели это чувствуют, и в этом для меня их высшая благодарность.

– В вашей семье все были связаны с музыкой, но вы первый в роду, кто понял, что музыке надо учиться.
– Могу сказать по складам: образование – обязательно – нужно! Я его получал в три этапа: учился в школе при консерватории, затем в училище при ней же и, наконец, в святая святых – самой консерватории. Десять лет такого труда – это не тире между двумя датами. Я ещё студентом начал профессионально работать – оформил в «Современнике» Олегу Ефремову спектакль «Друг детства» (имеется в виду музыкальное оформление. – Ред.), кое-что написал для «Центрнаучфильма». Работа прекрасно организует молодого человека! Но мне и этого показалось мало, я вдобавок окончил аспирантуру, пройдя таким образом все существующие ступени в постижении композиторского дела.



– И вот вы отучились, поступили в Гнесинку преподавателем, и там вас находит Василий Борисович Ливанов – друг детства и соавтор по совместной работе над мультиком «Самый, самый, самый, самый». Он просит вас по дружбе заняться музыкой для задуманного им мультипликационного мюзикла «Бременские музыканты». Это было как снег на голову?
– Что касается «Бременских», к ним мы с Ливановым подошли сложившимися партнёрами. Я с удовольствием взялся за работу в совершенно новом для меня жанре мультипликационного мюзикла. У Василия Борисовича прекрасное мышление, и он как театральный человек к этому мультфильму очень много чего придумал. Но больше всего солнца в мультик добавил Юрий Энтин своими блестящими стихами. Я до сих пор испытываю удовольствие, вспоминая ту пору и сочинённые им строки. Стихи эти уже давно стали частью заголовков газет, журналов – словом, ушли в народ.

– «Бременские музыканты» писались легко? Ливанов и Энтин сильно навязывали вам своё видение?
– Мой быстрый ответ – нет. Нам повезло, мы не связывали друг друга, а подстёгивали. При командной работе лучшая ситуация – это не когда все друг друга хвалят, а когда оценивают только конечный результат. Только за такую работу не стыдно принимать похвалу.

Я переживал за качество работы, и оно в конце концов меня вполне устроило. Что касается Энтина, надо знать размеры его фантазии! И его способность внушать!.. Мы, например, сами не заметили, как Принцессой в фильме стала его жена Марина. Ливанов как-то забавы ради взял да и срисовал её в сексапильном ультракоротком ярко-красном платье. А потом этот образ уже не выходил у нас из головы, «из песни слов не выкинешь».

– Геннадий Игоревич, в этой серьёзной работе многое для вас было впервые. Вы, например, впервые работали с певцами. И здесь у меня вопрос: первую часть мюзикла спел Олег Анофриев, вторую – Муслим Магомаев. Почему вы заменили Анофриева? Почему пришедший на смену Магомаев отказался от гонорара?
– Ответить на ваш вопрос – значит снова оказаться в том времени… На второй вопрос мне ответить легче, но давайте по порядку. Во-первых, что касается Олега Андреевича, с ним всё стало сложно. Вы знаете, у него вообще-то при всей внешней простоте характер был не из простых. И ему было как-то немножко обидно, что он не автор, а нам и втроём хватало друг друга. Мы решили его не упрашивать, тем более что во второй сказке новый Трубадур уже не тот юноша, которому нужен был лишь пароль к сердцу Принцессы. Он вырос, стал мужественным, ему потребовался голос, достойный этого. И то, что взрослому Трубадуру его подарил сам Муслим Магомаев, – по-моему, одна из находок и настоящая удача всего проекта.

– А всё-таки почему Магомаев отказался от денег?
– Ну, мы же не фирма, много заплатить не могли. Муслим это понимал, и для него вопрос оплаты труда никогда не являлся приоритетным. Он просто отказался от гонорара. Да, вот такие люди нечасто, но попадались мне в жизни. Муслим согласился на наше предложение практически не раздумывая. Он радовался как ребёнок возможности продемонстрировать своим бесподобным голосом не только благородство и искренность, но и похулиганить немного, исполнив партию Сыщика. Деньги ему всё-таки предложили, на что Муслим Магомедович даже обиделся, объяснив, что сам готов заплатить за доставленное удовольствие. И он действительно расплатился, вручив всем нам приглашение на своё тридцатилетие. Вот так это было, а не так, как теперь рассказывают.

Все почему-то думают, будто Муслим странный человек был. И такой великий, что если уж заговорил с тобой, то благодарить надо Силы Небесные! Мы поначалу тоже так думали, но когда познакомились, наша сдержанность уступила место очарованию. Он оказался милым, дружелюбным и готовым на риск. Всё делал с удовольствием, и, кроме благодарности ему, я больше ничего не испытываю.

Кстати, во втором фильме партию Короля должен был петь Муслим, хотя в первом её исполнял я. Но Магомаев уехал на Кубу, да и бюджет картины был не диснеевский. Группе приходилось укладываться в довольно скромную смету, и спеть самому «из экономии» означало реально сэкономить пару червонцев. Как следствие, я вынужден был снова надеть корону и петь. И был очень рад, что это не стало моим провалом. Потом когда приехал Муслим, мы ему показали, что у нас получилось, но он, как ни странно, моё пение одобрил. Вот так я и остался Королём в фильме.

– Двадцатый век закончился. И вот в 2000 году появились «Новые бременские», только теперь это фильм с Трубадуром-Киркоровым. Его не приняла публика. Говорят, из фильма ушла душа. Вы не могли бы это прокомментировать, Геннадий Игоревич?
– Ну, если хотите, я и не ожидал, что получится нечто грандиозное. Для меня это был вызов, на который я не мог не ответить. Это был мой протест, моё отношение к эпохе девяностых! Когда работал над первыми «Бременскими», то материал был вместе со мной, а здесь всё было против меня. Там ведь и сценарий полная чушь, и петь практически нечего…



Я не осуждаю создателей. Понимаете, Игорь, они работали за деньги, а это совсем не то, что делали мы и Муслим, когда моложе были.

– Песни из «Бременских» запела вся страна, и вся страна узнала имя Гладкова. Вас наперебой приглашали для работы в театрах, особенно режиссёры Марк Захаров и Игорь Владимиров. Как вы успевали писать обоим?
– Это была работа на износ. Но это самое необыкновенное, лучшее время моей жизни. Творческий накал и планка профессионализма были настолько высоки, что я вспоминаю это как непрекращающуюся учёбу. Мне выпало счастье работать с первыми! Например, Миша Боярский впервые появился у Игоря Владимирова в Театре имени Ленсовета. Он пел в «Укрощении строптивой» и «Дульсинее».

А вторая половина этого дуэта – потрясающая актриса и певица Алиса Бруновна Фрейндлих. Она пела гениально! Сейчас она, к сожалению, не поёт, но не потеряла голоса. Я с удовольствием продолжаю приглашать её в свои работы, она соглашается приехать, но петь отказывается. Под тем предлогом, что её прокуренное сопрано может работать только в нижнем регистре, но после Образцовой ей нечего в нём делать.
Спектакль «Люди и страсти», где она спела с Боярским, – просто лучшая история. Но, увы, как и всякая сказка, однажды она закончилась. Игорь Петрович (Владимиров. – Ред.) понял, что театральная жизнь дуэта стремится к продолжению за сценой. Он отказался от музыкальных номеров, но спасти его брак с Алисой это уже не помогло.

Для меня они великие люди. Спели потрясающе. Когда у меня началась болезнь нашего века под названием диабет – у меня так болели ноги, что я не знал, на какую стенку бросаться от боли. Меня спасла музыка, их пение. Я так и написал им на пластинке, которую подарил: «Спасибо за ваше лекарство!»

– Окончательно ваш талант раскрылся в спектаклях и фильмах Марка Захарова. Начиная с 1970 года он работал лишь с двумя композиторами – вами и Алексеем Львовичем Рыбниковым. Это тоже случайность?
– Нет, конечно. Марк Анатольевич пригласил меня на пьесу, которую ставили он и Александр Ширвиндт. С Ширвиндтом я уже был знаком, потому и пригласили. Спектакль должен быть лёгким, считали они. И, вероятно, учли моё легкомыслие. Так что я в нём с удовольствием поработал. Оказалось, что людям нужен такой спокойный, без придуманных сложностей, очень жизненный рассказ о них же самих.

– Ваше с Алексеем Львовичем негласное «соцсоревнование» зашло далеко. Марк Анатольевич работал с вами практически поровну, никому не отдавая предпочтение. За вами числятся «Обыкновенное чудо», «Формула любви», «12 стульев», «Убить дракона»… Такая конкуренция, вероятно, шла обоим на пользу. Но я задам более узкий вопрос: чем Захарова привлекали вы, а чем – Рыбников?
– Ну, как легко догадаться, этот вопрос скорее к Марку Анатольевичу, который уже не с нами, так что ответа не будет. С Рыбниковым – для меня просто Лёшей – мы очень хорошо и давно знакомы. На выпускном с ним на двух роялях исполняли мою симфонию, а председателем комиссии был не кто иной, как сам Дмитрий Дмитриевич Шостакович! Лёша мне очень дорог, я радуюсь всем его успехам, и очень бы хотелось надеяться, что и он моим тоже.

– Я слышал, что с Захаровым никакие вольности в творчестве были немыслимы, можно было лишь служить проводником его идей.
– Концептуально у него было два варианта решения музыки к фильму. Когда у меня на руках уже был готовый текст (нотный. – Ред.) и я собирался показать ему песню или номер, он спрашивал: «Ну как, Боженька к тебе приходил?» Я отвечал: «Не знаю, послушай». Он всегда объяснял: «Мне не нужно от тебя консерватории. Ты напиши так, чтобы это было легко исполнять и слушать».

Но ведь то, что в его понимании легко, для композитора – неимоверный труд! Видимо, это и следует называть «кнутом Захарова». Но у него был и «пряник», красивый с виду: «Ведь ты можешь лучше! Получилось хорошо, я согласен, я могу взять это в картину, но ты можешь придумать ещё лучше».

В отличие от Игоря Петровича Владимирова, импровизировавшего прямо на сцене, у Захарова всё было размечено заранее. Он сначала объяснял фильм, не слезал с меня, а уже потом с помощью моей музыки начинал его строить. Так что в работе с Захаровым я не допускал самодеятельности – его чутьё было точным.

– Известно, что вы не сторонник компьютерного творчества, работаете вручную. Но на домашних фото вы – в окружении аппаратуры. В то время как ваши коллеги по цеху, Дашкевич и Крылатов, довольствовались возможностями фортепьяно. Артемьев тоже избегает синтетического звука. Что вас побудило перейти на электронику?
– Честно могу сказать: иногда поступали такие заказы – их впору назвать «заказиками», – где «поднять» оркестр согласно бюджету было просто немыслимо, у заказчика не хватало денег. Тогда я переходил на альтернативную электронику. Но строго придерживаясь основополагающих принципов: струнные должны быть струнными, медные и прочие – такими, как им положено. Мыслил я оркестрово.



– Однажды вы сказали, что композитор не имеет права быть снобом – он должен слышать, чувствовать и понимать музыку, которая несётся из окон, иначе его самого не поймут. Это одно из ваших правил?
– Нет, знаете, сейчас мне кажется наоборот. То, что доносится с танцплощадок, дискотек… Мне кажется, перед употреблением эту музыку специально обрабатывают химически. Так что я люблю слушать классические записи, которых у меня много… И этим лечусь, это очищает душу и не даёт мне возможности уйти туда, где ничто особо не радует.

– Наверное, вы судьбе благодарны, ведь она привела вас к Ливанову, Захарову, Владимирову. А впереди вас ждал Данелия, которому для «Джентльменов удачи» никто другой был не нужен. И ещё у вас был режиссёр Ян Фрид, с которым вы успели сделать так много, в том числе «Собаку на сене»…
– Знаете, а вы за меня всё сказали, хоть и не всё перечислили. У меня весьма много подарков судьбы, но главное – я всегда должен был работать, мне ничто не давалось просто. Напротив, чем легче кажется результат, тем более серьёзные усилия от меня потребовались. Судьба очень наказывает, если начать её использовать как лошадь, которая тебя везёт, а ты её не кормишь и лишь хлыстом угощаешь. Когда много работаешь, тебе и успех нравится, потому что он не сверху свалился, а потребовал от тебя мастерства, мук творчества, преодоления сомнений…

– По труду и честь?
– А в вашей работе разве не так?

– В нашей – по-всякому. Мне осталось поблагодарить вас за возможность прекрасно провести время в вашей компании. Спасибо за всё.


Расспрашивал
Игорь КИСЕЛЁВ
Фото из личного архива

Опубликовано в №8, март 2020 года