Эта история приключилась со мной на Радуницу в 2000 году. После литургии настоятель благословил меня отправиться на городское кладбище и отслужить заупокойные литии на могилах усопших православных христиан.

Тогда я ещё только начинал свой пастырский путь. Это был мой первый опыт служения на погосте в день всеобщего поминовения усопших. Кладбище, куда я направлялся, тогда являлось единственным в городе и очень старым. Многие люди, чьи родственники там погребены, подходили ко мне заранее ещё в храме и просили обязательно побывать на могилках. Договаривались и обещали ждать в условленных местах.

Беда только в том, что я никогда прежде на том кладбище не бывал и весьма смутно представлял, где и кто обещал меня дожидаться. Потому, пройдя через главные ворота, тут же оказался в окружении множества цыганских семей, пировавших прямо на центральной аллее. Столы, накрытые всякой всячиной, дымящие мангалы с шашлыками и бутылки со спиртным.

Изрядно подвыпившая толпа, завидев священника, отреагировала шумно и радостно. Пока я пробирался до мест, где батюшку дожидались в первую очередь, пока сверялся с нарисованным на бумажке маршрутом, то и дело ко мне подбегали какие-то люди со стаканами в руках. Они предлагали помянуть их покойничков, приглашали за стол. Я вежливо извинялся, отказывался и бежал дальше.

Вдруг среди целого хора навязчивых предложений выпить и закусить раздалось нечто неожиданное.

– Батюшка, ради Христа, помолись о моих, – робко попросил кто-то из цыганской толпы. Я немедленно остановился и всмотрелся в этих людей.
– Кто просит помолиться? – задал вопрос толпе.
– Я.

Вперёд вышел цыган лет тридцати пяти. Это был парень приятной наружности, аккуратно постриженный и совершенно трезвый.

– Помолись, батюшка, о моих друзьях, – повторил просьбу молодой человек. – Они лежат рядом. Вон там, – и он махнул рукой куда-то в сторону от центральной дорожки.
– Хорошо, ведите, – кивнул я.

Мы подошли к двум холмикам, с не по-цыгански скромными надгробиями. На фотографиях молодые мужчины, обоим лет тридцать.

– Вот, батюшка, это мои друзья, – засопел парень. – Ехали вдвоём и разбились. Помолись о них.

Я достал кадило и начал разжигать уголёк. Зажечь его вне пономарки – это целая проблема. Благо тогда уже появился быстровоспламеняющийся уголь афонского производства, который я и прихватил с собой.

Когда уголёк достаточно разгорелся, попросил цыгана подержать кадило, а сам, отвернувшись, полез в саквояж за ладаном. Пока доставал текст заупокойной литии (тогда я ещё не знал его наизусть), пока открывал коробочку с ладаном, заметил краешком глаза, что кадило вовсю разгорелось ярким пламенем с переливающимися всполохами зелёного цвета. Оттуда повалил густой дым.

В недоумении смотрю на кадило и ничего не понимаю. Когда я успел положить в него ладан? Или это так специфически дымно разгорается чудо афонских угольных технологий? Ладно, надо будет учесть и не пользоваться им в закрытых помещениях. Взял текст литии и начал службу.

Вдохновенно молясь – ещё бы, это моя первая самостоятельная лития на могилках, – я с любопытством наблюдал, как цыган пару раз нырял к кадилу и заботливо поправлял то и дело цеплявшиеся одна за другую цепочки. Я служу, кадило кадит всё тем же зелёным пламенем…

Целый день я провёл на кладбище, поспевая от одной могилки к другой. Сжёг целую упаковку угля, но никогда больше кадило не выдавало столь понравившегося мне пламени изумрудного цвета. Уже под конец, собираясь покинуть кладбище, направился всё по той же главной аллее. И вдруг снова заметил благочестивого цыгана, с которым читал литию о его друзьях. Он встал из-за стола и поспешил в мою сторону.

– Батюшка, – извиняющимся тоном залепетал молодой человек. – Не знаю даже, как тебе сказать… Когда ты служил на могилках моих друзей, я тебе в кадило травки подсыпал. Любили покойнички покурить… Вот и подумал: пусть побалуются. Это ведь ничего, это не страшно?

Так вот откуда взялось это яркое пламя с зелёными всполохами! А я-то думал – издержки высоких афонских технологий. Увидев, как от этой новости я изменился в лице, цыган сообразил, что сделал нечто чудовищное.

– Что?! Это грех? – запричитал он, чуть не плача. – Что же мне делать?
– Что делать? Иди в храм на исповедь и кайся, – вздохнул я.
– В храм? – человек уже рыдал. – Так это только завтра. Я же теперь всю ночь заснуть не смогу! Отец, отпусти мне грех! Отпусти!

Вижу, что не отстанет цыган. Накрыл его дурную голову епитрахилью и прочитал над рабом Божиим разрешительную молитву. И вижу – снова человек счастлив. Благодарит меня от всего сердца и возвращается за стол, на прежнее место.

И что-то тронуло моё сердце от такой неприкаянной простоты. Эх ты, дитя природы!