Алексей Григорьевич всегда задерживается у рядов главной городской барахолки, где торгуют церковным антиквариатом и иконами. Здесь его знает каждая собака, торговцы первыми здороваются.

– Миш, как сегодня?
– Да как обычно, – отвечает барыга с поседевшей бородкой. – А вчера китайцы «Спаса Нерукотворного» купили. Так долго его рассматривали под лупой. Пытались торговаться: «не васимьясяцы век». Но ты же меня знаешь.
– Нашего брата за фук не возьмёшь, – усмехается Григорьич. – Мы с тобой ещё восьмидесятые помним.
– Точно! – смеётся Миша, сверкнув фиксой.

Григорьич консультирует владельцев антикварных магазинов, берёт образа на экспертизу – тем и живёт.

Мы стоим у рядов, напоминающих иконописные лавки. Каких здесь только нет образов! И строгий «Илья Пророк», и «Одигитрия», и «Казанская», и «Троеручица», и даже «народные иконы», написанные крестьянскими самоучками в XVIII веке.

Вот наклоняется тщедушный интеллигентный старичок – то ли старый учитель, то ли художник. Подходит экзальтированная дама, оценивающе всматривается в пурпурные одеяния Богородицы, словно размышляет: подойдёт ли такой цвет к гостиной или лучше убрать образ в спальню? Двое иеромонахов-старообрядцев внимательно исследуют лики на предмет старого письма.

– А ведь я когда-то сам здесь стоял, – вдруг вздохнул Григорьич, показав на дальние ряды. – И в мороз, и в жару, всё прошёл, всё застал. И пьяниц помню, сдававших бабушкины образа за копейки, когда не хватало на выпивку, и самих бабушек помню, которые в девяностые отдавали иконы, потому что пенсия кончилась, а до конца месяца надо дотянуть. Эх! Да и воров не забыть. Этих сразу вычисляешь: бегают глазки-то, даже когда человек невозмутим. Да и образа, ладаном насквозь пропахшие, сами за себя говорят: обчистил «клюкварь» церквушку где-нибудь на отшибе. Тогда ещё не в каждом храме сигнализация была. Я с такими дел никогда не имел, но находились коллеги, которые принимали «товар». Ментов тогда мало кто боялся.
– А милиция к вам приходила, искала пропажу?
– Бывало, но редко, – кивнул Алексей Григорьевич. – В случае если украли историческую ценность. А если обнесли храм в каком-нибудь захудалом райцентре – кто же пойдёт искать? Поэтому торговали и ворованным, никто особо не стеснялся. Здесь ведь хоть и ушлая публика, но своих никто не сдаст.
– Почему же вы тогда перестали торговать иконами?

Григорьич замолчал.

– Трудно сказать. Может, времена изменились, а может, осознал, что не моё. Я ведь на самом деле от этих, с бегающими глазами, недалеко ушёл.
– Неужто по церквям лазили? – изумился я.
– Упаси Бог! – замахал руками собеседник. – Но занимался другими делами. Быть может, даже худшими.

В восьмидесятые Григорьич активно промышлял в деревнях в поисках старинных икон.

– Эта мода возникла ещё при Брежневе, – начал рассказ бывший «иконник». – Тогда первые проницательные выдвинулись в село. Прихватывали порой удивительные лики. Ситуацию спасало лишь то, что большинство деревень ещё были живыми, ведь в избу с людьми не залезешь. А вот позже начался бедлам. Сельчане перебирались в города за лучшей жизнью, а потом появлялись мы. Шарили по избам, чердакам, забирали всё ценное. С охоткой пришёл и дьявольский азарт. Перестали чураться забредать к живым хозяевам, обманом выносили избы. И я обманывал бабок, чего уж говорить.

Бывало, зайдёшь с двумя-тремя товарищами к одинокой старушке, представишься комиссией из города или собесом. Двое – бабушке мозги полощут, «бумаги» просят подписать на пособие или увеличение пенсии, а остальные по избе шарят. Даже вспоминать не хочу.

В девяностые вообще начался беспредел, к нашему бизнесу подключились братки. Вламывались в дома к старикам и выносили всё что могли. Понятное дело, заявлений никто не писал. Сейчас этого нет, все деревни давно вычистили, а тогда не боялись и в самую глушь забираться.

– Неужели вы нигде не встречали отпор? – прервал я Григорьича. – Иной дедушка ведь и из ружья мог шмальнуть по незваным гостям.
Мой собеседник кивнул.

– Бывало, но очень редко. Рубль гнал нас вперёд, а ведь надо ещё успеть опередить конкурентов. Но происходили порой странные случаи, одному я сам стал свидетелем, о других рассказывали знакомые мужики. Возможно, тогда меня и отвратило от этого дела. А может, потому до сих пор и на свете живу, кто знает.

Однажды мы зашли к одной бабушке. Сгорбленная, как коромысло, едва ходит. Я «развлекал» старушку, а кореша аккуратно освобождали от икон соседнюю комнату. Подали мне условный знак: улов отличный, пора завершать радиопередачу «Сельский час». Стали мы с бабушкой прощаться. Товарищи уже ушли, а я почему-то задержался на пороге. Взглянул на старушку, и так мне её стало жалко! Но нужно было уходить. «Вот вам аванс, а полностью пособие позже выдадут», – соврал я, вручил бабушке сто тысяч и отчалил. Не бог весть какие деньги в середине девяностых, но всё-таки. Хотелось хоть небольшой камешек с души снять.

А спустя пару лет заметил кое-что любопытное.

Никто из тех, кто со мной отправился к той бабке, не прожил и года. Один погиб в автомобильной аварии, другой по пьянке остыл, от палёной водки. Причём отравились все собутыльники, а вперёд ногами вынесли только того другана. Третьего за несколько рублей убил случайный наркоман, сходивший с ума без дозы. Вот и не верь после этого в совпадения.

Но рассказывали мне и о других случаях. В некоторые не поверил бы, если бы не люди, которые о них поведали.

Мой приятель Боря в одной вымершей деревушке нашёл настоящую «золотую жилу» – она оказалась не тронутой нашим братом. Боря с коллегами прошерстил все дома, нашёл немного образков, так, мелочёвка. Как он говорил: хотя бы бензин отбили.

Только собрались уезжать, как один из мужиков сказал:
– Вон ту избу забыли.

И ткнул пальцем на заросшую бурьяном глухую развалюху. Пригляделись компаньоны – не изба это, а то ли большая баня, то ли амбар.

– Да ну на фиг, – сказал старший. – Время только тратить.
– Вы всё равно тачку будете прогревать, а я загляну, – не унимался мужик.
– Иди, раз у тебя шило в заднице, – усмехнулся «бригадир».

Исследователь направился к странной избе, юркнул внутрь, а остальные принялись грузить нехитрую добычу.

Вдруг тот мужик выскочил из «избы» как ошпаренный и завопил:
– Мужики, сюда!

Прибежала «бригада», смотрит, а их кореш вынимает из пола полусгнившие доски. А под ними иконы, штук шесть или семь, старинные, в окладах, кое-где даже с каменьями. Сразу видно – церковные. Наверное, кто-нибудь из местных спрятал их от чекистов да сам сгинул.

Бросились переносить нечаянное сокровище в машину.

– А что делать с прежним барахлом? – спрашивает один.
– Выкидывай на хрен.

Освободили багажник, загрузили иконы. Старший сел на водительское место, повернул ключ зажигания, а машина не заводится.

– Блин, ведь только что прогревал!

Открыли капот, проверили. Свечи в порядке, вроде всё нормально, а машина стоит. Так до темноты и провозились, пока кто-то не сообразил:
– Нечистое дело. Надо вернуть иконы.
– Сдурел, что ли? – набросилась на него вся «артель». – Да мы за год столько не найдём!

Проваландались ещё пару часов, и старший приказал:
– Всё, выгружаем. Делаем, как он сказал.

Только отнесли последний лик на место, как машина завелась. Обрадовались мужики, загрузили багажник прежними иконами, а тачка снова заглохла. Как же они ругались! Пришлось им всё возвращать, пока совсем не стемнело. Только тогда деревня их отпустила.

Но знаю ещё одну историю, и вот там как раз происходило нечто совсем страшное.

Был у меня добрый знакомый по иконному «ремеслу», дядя Олег. Хороший мужик, бывший сельский учитель, искусствовед. Но девяностые ещё и не тех перемалывали своими жерновами. От безденежья дядя Олег занялся иконным промыслом.

Его помощь была бесценной. Мы, ещё молодые лабухи, Спаса от Николы Угодника отличить не могли, а он прекрасно разбирался и в сюжетах, и в примерном времени написания лика.

«Выбрались мы как-то втроём в одну глухомань, – рассказывал мне дядя Олег. – Куда ни заглянем, всё пусто. То ли до нас здешние избы вычистили, то ли жители с собой всё добро до последнего гвоздя прихватили. Ходим туда-сюда, уже устали как собаки. Вдруг Колька забрался в очередной избе на чердак и кричит: «Мужики, есть!»

На чердаке стоял гроб, явно выструган давным-давно, но почему-то выглядел как новый, даже не потемнел. А в нём лежат иконы, завёрнутые в ветхие рушники. Все в очень хорошей сохранности, старинного письма. На некоторых образах Богородицы мафорий выписан необычной красной краской, цвет яркий, аж пылает. Смотрю на образа, но никак не могу определить, к какому периоду их отнести, к какой школе или региону. Ни на что не похожи. А краски играют – никогда такого не видел.

Так я понял, что мы набрели на настоящее сокровище, цены которому нет. Явно лики кисти забытого, но великого мастера, который использовал неизвестную технику письма.

Потом слышу голос третьего нашего собрата из соседнего дома: «Нашёл!» Под матицей оказался вырезанный тайник, а внутри иконы – Спас Вседержитель и Спас в силах. Тоже краски необычные, золотые, пурпурные – сверкают словно живые. Колька кричит: «Я в другие дома загляну!» А я всё никак глаз не могу отвести от икон.

Отношу образа к «уазику» и вижу нечто ужасное. У дома ярко-красные одеяния Богородицы пылали, а у машины стали чёрными. Протёр глаза – нет, мне не показалось. Тут и третий приятель приносит пару икон и показывает: «Олег, смотри: краски потускнели». Золотые одеяния Господа действительно стали серыми, как грязный снег. Что за чертовщина?

Но не это меня больше всего испугало. Я увидел, что вместо благословляющего жеста Господа его длань на другой иконе теперь сжата в кулак, а Книга Жизни закрыта! Объяснения резкой перемены цвета, хотя и с трудом, я ещё допускал – например, неизвестные краски могли резко состариться. Но как объяснить изменение всего символического ряда иконы? Этого просто не могло быть!

– Бросай их, и валим отсюда, – говорю товарищу. – Где Колька?
– Я его больше не видел.

Швырнули мы странные доски прямо на обочину, давай звать Колю. Но тот словно растворился. Зашли в несколько домов – пусто, на крики – тишина. Куда мог деться? Потом стемнело, и стало так жутко, что мы убрались из этой деревни восвояси. Решили заехать за Колькой утром.

Добрались до ближайшей полусдохшей деревеньки, заночевали в брошенном доме. Но там, по крайней мере, не так страшно – в нескольких дворах светились окна. На рассвете снова выбрались в «иконную» деревню. Но сколько ни ходили, Кольки и след простыл. Так мы его и не нашли, как в воду канул.

Что интересно: выброшенные нами жуткие иконы, которые должны были валяться на обочине, тоже исчезли. Хотя я наверняка знал, что по той дороге никто, кроме нас, больше не проезжал и не проходил. Там накануне прошёл дождь, дорога разбухла, но на ней не осталось ни единого следа. Даже наших вчерашних».