Каждое живое существо стремится обзавестись своим домиком, будь то нора, пещера, гнездо или ракушка. Человек также озабочен жилищным вопросом, но, в отличие от животных, которые точно знают, что им нужно, хомо сапиенс находится в вечном поиске своего места под солнцем. И даже если оно уже имеется, человек постоянно в нём что-нибудь перестраивает, переклеивает и перекрашивает, а между ремонтами просто передвигает мебель с места на место, пытаясь угадать, уловить, почувствовать ту единственно верную ноту, ведущую к полной гармонии между шифоньером, диваном и собственной личностью, облачённой в домашний халат или пижаму.

А некоторые безумцы создают внутри своего жилища совершенно иные миры, существующие вне времени и пространства.

Один мой приятель, будучи тогда студентом режиссёрского факультета ВГИКа, держал в своей маленькой однокомнатной квартирке половину Луны. Большущий макет выпуклой поверхности Луны с кратерами и прочими подробностями ландшафта, который он приютил у себя дома после съёмок какого-то музыкального клипа, лежал на полу и занимал почти всю комнату, мешая нормальному передвижению. Всякий раз, когда хозяин дома пытался пройти от дивана к столу, ему приходилось ступать по Луне, как астронавту Армстронгу. Тапка застревала в кратере, а в пятку ощутимо впивался какой-нибудь лунный пригорок.

А вот товарищ моего милого превратил второй этаж своей дачи в военно-исторический музей, нечто вроде Бородинской панорамы, только сороковых годов прошлого века. Всё свободное время этот зрелый пятидесятилетний мужчина колдует над реконструкцией разнообразных сражений Второй мировой: застрявшие в грязи макеты танков, горящие избы, покрытые мхом землянки, бегущие в атаку солдатики, немецкие мотоциклисты, разорванные взрывами тела погибших. А по стенам комнаты стоят манекены в военной форме советских и немецких солдат, висят макеты винтовок, каски, награды, карты наступлений. На этажерках – магнитола и настоящий рабочий патефон с коллекцией трофейных грампластинок.

Когда мой сын наигрался подаренным ему в детстве танком на дистанционном управлении, мы отдали танк этому товарищу, и он был счастлив, как дитя. Перемазал его грязью, присыпал песком, посадил в него солдатиков. Уверена, когда его никто не видит, он с упоением играет своими оловянными бойцами: «Ого-онь! Ур-р-ра! Тр-ра-та-та-та!»

Мой милый заразился от своего товарища декоративно-прикладным творчеством. Внутри его дачного дома уже не осталось ни одной свободной стены, все они увешаны бог знает какими поделками, не дом, а краеведческий музей. Теперь он перебросил силы на участок у дома. Во время карантина сотворил там велопарковку из елового сухостоя и домик Бабы-яги с пришвартованной к нему ступой с метлой и шахматным коньком на крыше. Вечерами милый зажигает в домике плошку со свечой, и ёжкины окошки зловеще светятся.

Признаюсь, поделки милого меня порой пугают, особенно сморщенное седло от старого велосипеда, которое напоминает череп коня Вещего Олега. Также милый откопал где-то в лесу проржавелую печку-буржуйку, любовно ошкурил её и покрасил, поставил в сенях, пристроил к ней фальшивую трубу, а внутрь буржуйки набросал углей, оклеенных битой ёлочной игрушкой красного цвета. Когда зажигается потайная лампочка, создаётся эффект тлеющих угольков.

Но, честно говоря, я тоже из этих, присвистнутых. Мой дом не устраивал меня с раннего детства. Вернее, даже не дом, а его местоположение на карте страны.

Я разрывалась между двумя городами – Москвой и Новороссийском. В столице я жила и училась все девять прохладных, дождливых, морозных или слякотных месяцев, а три вожделенных месяца каникул проводила у бабушки в городе своего лета. И если, находясь в Москве, страшно тосковала по искрящемуся солнечному морю, сизым горам и ночной трескотне цикад, то, оказавшись в Новороссийске, так же сильно начинала скучать по Старому Арбату, липовым аллеям внутри Садового кольца, величественным фонтанам ВДНХ.

Ночами, лёжа в московской постели, я мечтала, что в углу моей комнаты, между окном и письменным столом, существует потайная дверь, за которой каменные ступеньки спускаются прямо к морю города вечного лета. Чаще я мысленно сбегала через эту дверь одна, после школы, вместо домашних уроков, но иногда, расщедрившись, брала с собой за компанию одноклассниц Катьку или Соню. Но по одной, потому что вместе они дружить со мной не хотели и всегда ревновали друг к другу.

Когда я подросла, мои аппетиты тоже выросли, я решила, что мне нужен собственный большой дом на Юге. Этот дом должен выглядеть так: стоит в отдалении от города, на высокой скале над морем, спуск к пляжу представляет собой аквагорку, чтобы прямо с веранды в купальнике скользить на захватывающей скорости в тёплые волны.

Но если спускаться с такой высоты – сплошное удовольствие, размышляла я, то подниматься обратно по бесконечным ступеням – настоящее мучение, особенно под палящим солнцем! Надо что-нибудь придумать…

Тогда я ещё чуть-чуть обнаглела и пристроила на скале эскалатор. Я понимала, что такого не бывает в реальности, это только мои юношеские фантазии, и как же я была поражена, когда спустя многие годы, отдыхая с сыном в Хорватии на Адриатическом побережье, увидела, что к одному из многочисленных отельчиков лагуны, расположенному на возвышенности, тянулся тот самый, придуманный мной эскалатор! И хотя это был совсем не наш отель, я потащила сына кататься на эскалаторе своей мечты и повизгивала от детского восторга.

Утомлённые солнцем отдыхающие, привычно поднимавшиеся после жаркого пляжа в свои прохладные номера, поглядывали на меня с лёгким презрением и думали, наверное: «Вот деревенщина, впервые, что ли, видит движущуюся лесенку?» Откуда им было знать, что сейчас я Герберт Уэллс и воочию столкнулась с материализацией своего давнего фантастического изобретения!

Ещё у моего придуманного дома была двойная крыша: я нажимала кнопочку, и глухая верхняя часть разъезжалась в стороны, обнажая стеклянное покрытие, сквозь которое по ночам я могла любоваться звёздным небом. Иногда я открывала крышу днём, когда шёл дождь, и частые сильные капли стучали по стеклянному потолку, разбегались ручьями, не проникая в гостиную. Я оказывалась словно внутри водопада.

Думаю, все романтические изобретения, существующие в реальности, тоже родом из детства. Мой друг Мишка рассказывал, что, путешествуя с товарищем по какой-то заморской стране, он специально забронировал на одну ночь номер в необычном отеле, в котором они спали на матрасах в пустой тёмной зале, а над их головами был потолок-аквариум. Всю ночь в подсвеченной воде над ними завораживающе плавали разноцветные рыбины и страшно элегантные акулы.

Однако детская мечта с потайной дверцей в углу комнаты, ведущей в другой город, недавно осуществилась в моей нынешней квартире.

На зависть всем заключённым внутри своих домов на карантине я могла безнаказанно прошвырнуться в Испанию и посидеть в кафешке за бокалом вина. Дело в том, что в углу моей комнаты действительно расположилось летнее испанское кафе со столиками, вазонами и даже уличным фонарём. Вечерами фонарь зажигается, бросая мягкий свет в глубь переулка, ненавязчиво играет джаз, и пространство внутри комнаты расширяется самым фантастическим образом.

Конечно, кафешка – это фотообои, но фонарь-то настоящий! Его придумал и соорудил мой милый из водопроводных труб, металлического абажура и гигантской лампы.

Сегодня в моё окно на седьмом этаже заглянули два Карлсона в оранжевых жилетах и касках. Они поднялись на люльке, чтобы обновить и перекрасить фасад нашего дома, а увидев мою кафешку, сказали: «Ух ты ж!»

Пока я писала рассказ и переговаривалась с Карлсонами за окном, мой гостеприимный сын Стёпка напоил их чаем и накормил конфетами, за это Карлсоны согласились не замуровывать нас плёнкой наглухо, как всех остальных несчастных жильцов, а милостиво прорезали в плёнке щели, чтобы окна открывались и мы могли поить их чаем и кормить конфетами.

И если доморощенные романтики творят иные миры внутри своих стен, то отчаянные бродяги ищут счастья за пределами родного дома. Бог знает, сколько кровей в нас намешано. Бывает – родился человек в берёзовом краю, а сердце его совсем на другом берегу.

Вот и моя подружка Олеся, коренная вроде бы москвичка, родилась и всю свою юность прожила в доме близ Пушкинской площади, а несколько лет назад перебралась в Лондон и теперь утверждает, что чувствует себя по-настоящему дома. И ведь не думала никогда об Англии. Грезила Парижем, как многие девчонки, но волею судьбы занесло её в Туманный Альбион, и теперь она вся такая чопорная леди.

Другая моя подружка, Светка, можно сказать, сапожник без сапог. Познакомились мы в театре, где я когда-то играла, а она исполняла административные функции. Потом Светка переквалифицировалась в риелтора. И так увлеклась этой своей новой профессией, что не только другим жильё подыскивала, но и свои квартиры меняла как перчатки. Всю Москву обжила за годы и поняла наконец, что её место – у океана.

Теперь сдаёт свою квартиру, а на эти деньги снимает маленький домик в Индии, в Гоа. В Москве живёт только в летнее время, уж слишком жарко в Индии в эти месяцы. Но в период карантина всё-таки застряла в своём Гоа – нет рейсов, на Родину не пускают.

Сначала бодрилась – ничего, у нас сезон манго, подножный корм. Всё дёшево, океан, опять же, бушует под боком, правда, бегать купаться можно только часов в шесть утра, пока местные стражи порядка не просыпаются и не разгоняют нарушителей карантина по хибарам. Ещё через месяц взвыла: «Да видала я этот океан с их мангами в кошмарных снах! Домой хочу, под дождичек московский!»

Мне знакомо это адское пресыщение. В детстве я обожала карусели, особенно цепочные, – летишь с ветерком, задирая сандалии над кронами деревьев, и всегда обидно, что сеанс такой короткий, а мелочи в кармане остаётся только на газировку из автомата. Но однажды нам с подружкой чертовски подфартило – что-то заело в механизме цепочной карусели, её никак не могли остановить. В восторге мы летали уже пятый круг, пятнадцатый, двадцать второй, пока служители парка искали мастера, а на тридцать каком-то кругу нас с подругой стало тошнить.

Я потом год не могла смотреть на карусели!

Вишенкой на торте в моей коллекции бродяг и авантюристов, кочующих в поисках своего места под солнцем, станет Нора Винтер – моя однокурсница по ВГИКу.

Нора была отважной и сумасшедшей девушкой! Если Нора чего-нибудь хотела, то это неминуемо падало к её ногам. На актёрский факультет она поступила к нам на втором курсе, на коммерческой основе, годы тогда были самые смутные, девяностые, ВГИК нуждался в деньгах и богатеньких студентов принимал охотно.

Актёрскими и писательскими талантами Норка не блистала, но была гениальным продюсером самой себя. Захотела снять кино с собой в главной роли – собрала съёмочную группу и сняла. Захотела написать книгу – издала. Ей понравился спектакль, поставленный нашим педагогом по пьесе Гарсиа Лорки, где я исполняла заглавную роль, – она бортанула меня с этой роли, ввелась сама, арендовала малую сцену Театра имени Пушкина и играла спектакль в своё удовольствие.

Однажды на студенческой свадьбе Норке приглянулась невеста в белом платье, и она решила взять её себе. Невестой была я и осознала, что происходит, только когда Норка властно загребла меня в свои объятия в каком-то вгиковском закутке и принялась целовать по-мужски. По счастью, на выручку пришёл мой жених, они немного подрались с Норкой, и та потеряла ко мне интерес.

Для меня всегда было загадкой – откуда она брала столько денег? Нора обладала серебристым «БМВ», который довольно лихо водила в свои двадцать лет, трёхкомнатной квартирой в Кузьминках, роскошными модными шмотками и транжирила средства, как пьяный купец.

Мой друг и однокурсник Мишка, страшно увлечённый Норой в ту пору, говорил, что Норку снабжал деньгами её бойфренд Марчелло, наполовину немец, наполовину итальянец. Марчелло занимался в России теневым бизнесом, перегонял и продавал иномарки. За какие-то неуплаченные немыслимые налоги его в итоге посадили в немецкую тюрьму. Мишка уверял, что виной всему Нора, она, как леди Макбет, толкала его на всё новые и новые преступления, бесконечно требуя денег.

Нора была русской немкой из Казахстана. После перестройки её родители уехали в Германию, получили приличные подъёмные и пособия, которыми щедро делились с дочерью. Норка продала трёхкомнатную квартиру в Кузьминках и на эти деньги купила себе некое подсобное помещение внутри арки дома досталинской постройки на Бульварном кольце. Я побывала там и испытала культурный шок.

Вообразите себе: арка дома, внутри которой дверь. Дверь с улицы ведёт сразу в Норкину квартиру. Тут же, напротив входа, ванна на львиных ножках. Говорят, притащили с какой-то интеллигентской помойки и перекрасили под бронзу. Над ванной огромное зеркало в золочёной багетной раме, а рядом унитаз. Всё это в самом центре квартиры, огорожено неубедительной ширмочкой – хоть мойся, хоть испражняйся, ничего, мы отвернёмся. Также по центру квартиры красовалась квадратная колонна – несущая опора дома. Мы тогда ещё не знали таких стилей, как хай-тек и лофты, а у Норки всё уже было.

Какое-то время Нора отсутствовала на занятиях, а спустя неделю явилась на сценическую речь очень странная. Мы сидели на стульях полукругом, Норка напротив меня, я вглядывалась в неё, и что-то меня смущало. Я попросила однокурсницу Таньку поменяться стульями, села бок о бок с Норой и прошептала ей в самое ухо:
– У тебя другой нос?
– Отвянь! – сказала Нора.

Я отвяла минут на пять, пока мы разминали речевой аппарат упражнениями «ди-би-би-би, де-бе-бе-бе, дя-бя-бя-бя», но снова не выдержала и простодушно привязалась к Норе.

– Норка, я ж не с ума сошла! У меня глаз-алмаз, в прошлом я гримёр, а у тебя новый нос!
– Иди в жопу, гримёр! – прошипела Нора.

Честно, я была не гадина какая-то, чтобы так намеренно вязаться к женщине, тайно сделавшей пластическую операцию, но пластика тогда ещё была в диковинку и я искренне не понимала, что с Норкиным носом. Хотела убедиться, что у меня не глюки, – неделю назад нос был сапожком, а сегодня – благородная линия переносицы.

Норка была красивой бабой, но с фигурой ватерполистки: с плечами, мускулатурой рук, довольно плоской грудью и узкими бёдрами, длинными стройными ногами. Словом, девка-гренадёр. И при такой фактуре Норку почему-то вечно тянуло на роли голубых героинь в студенческих отрывках: то она играла Нину Заречную, то чахоточную Пат из «Трёх товарищей», то хрупкую Мону из «Безымянной звезды». Партнёры на её фоне смотрелись как-то несерьёзно.

Но мужики укладывались перед Норкой штабелями. За ней бегал какой-то американо-индийский продюсер из Болливуда. Специально пересёк океан, чтобы затащить любимую великаншу в койку, хотя сам был мелкий и плешивый. Норка в койку не шла. Болливудец снимал лучший номер в колхозной гостинице «Байкал» неподалёку от ВГИКа, приходил к нам на занятия и плакал, потрясая дорогим кожаным органайзером, в котором строго вёл своё деловое расписание, примерно такое: «1.09 – переговоры со Спилбергом, 3.09 – монтаж на студии «Уорнер бразерс», 6.09 – 20.09 – гостиница «Байкал», Нора, Нора, Нора!!!»

Норку не интересовали многочисленные поклонники, она была помешана на своём Марчелло, единственном мужчине, который от неё бегал, причём по всему миру.

По всему миру Норка его и ловила. Однажды поиски любимого занесли её в Барселону, где как-то походя она очаровала некоего испанского графа, владельца замка. Граф, сошедший от страсти с ума, заточил её в своём замке, желая сделать Норку графиней. Любая другая девушка приняла бы за счастье такую участь, но только не строптивая Нора!

Норка поцарствовала в замке какое-то время, но, узнав, что Марчелло перебрался в Новую Зеландию, однажды ночью сбежала от графа, чуть ли не по связанным простыням из высокой башни.

Всё это может показаться бессовестным враньём, но если бы вы лично знали Нору, вы бы не сомневались в правдивости моих слов.

Иногда Норе удавалось настигнуть Марчелло в какой-нибудь стране, и как-то между делом она родила от него дочь, которую быстро сбагрила на воспитание двум своим фрейлинам, нашим однокурсницам, и моему другу Мишке. Грудной ребёнок представлял собой помеху для Норы, увлечённой погоней.

Всё закончилось, когда Марчелло посадили за махинации с машинами. Бедный затравленный Марчелло на несколько лет освободился от Норкиных преследований в немецкой тюрьме. Всё закончилось для Марчелло, но не для Норы. Вошедшая во вкус путешествий и случайных жилищ, Норка полностью отказалась от стационарного проживания где-либо, сдавала свой лофт в арке, а сама снимала номера в отелях, разъезжая по миру в поисках приключений. Компанию ей составляла уже подросшая дочь, которую Норка учила: «Никогда не привязывайся к дому, девочка! Весь мир – наш дом».