Утро было безветренным, душным, и мама поначалу воспротивилась моей поездке на речку.

– Чую, будет гроза. Промокнешь, простудишься, а завтра в школу. Не дай бог под молнию попадёшь. И учебники с тетрадками, поди, не готовы.

В ответ я буркнул, что «не маленький», выразительно пнул укомплектованный с вечера портфель и добавил – хочу попрощаться с летом. Тем более через две недели предстоит лечь в больницу удалять гланды по предписанию военкомата.

– Чтобы засветло был дома! – сдалась мама, и я примирительно обнял её и поцеловал.

Три километра на любимом велике покрыл за полчаса: крутить педали в липком влажном воздухе было утомительно-тошно. Рыбаков на реке не оказалось, и я подумал, что мама, как всегда, права. Поплавок безжизненно торчал рядом с пожухлыми кувшинками у входа в омут. Это место чрезвычайно богато разнообразной рыбой.

Захотелось окунуться неподалёку, на песчаном перекате, смыть липкую усталость, но неожиданно подул прохладный ветерок. Тут же на горизонте громыхнуло, и я увидел зловещую лиловую тучу, вываливавшуюся из-за лесистых холмов. Когда вспыхнула ветвистая молния, понял, что влип. Запоздалый грохот вывел меня из оцепенения. Надо было в самом буквальном смысле слова спасаться.

Заросли жидкого осинника и руины заколоченной мельницы никак для этого не подходили. И тогда я увидел мелиоративный экскаватор с огромным ковшом, похожим на руку пришельца из «Войны миров», ползущего к реке напиться, – но сил не хватило, и «марсианин» издох с протянутой к воде стальной пригоршней. О том, что в железо запросто может угодить молния, я не подумал. Да и думать особо было некогда: едва забрался под ковш, хляби небесные разверзлись.
Удочка и велосипед остались на берегу, зато походную сумку я прихватил с собой. В ней, кроме рыбачьей оснастки, лежали бутерброды и литровый китайский термос, который мама заставила взять едва ли не силой.

Но не успел я с благодарностью вспомнить маму, как в убежище ввалилось огромное мокрое серое существо и завопило:
– Вовка? Вовка-шельмец! А я гляжу, чей у омута велик валяется… Ну, здравствуй, сынок!

Существом оказался дядя Витя из соседнего подъезда – загорелый, как индеец, заядлый рыбак, знающий в речке каждую плотвичку и пескаря. Если бы Фенимор Купер писал роман о речке нашего детства, то дядя Витя стал бы как минимум мужественным вождём апачей.

Сосед снял прорезиненный дождевик и постелил на землю сухой стороной кверху.

– Перекусим чем бог послал.

Бог послал мне мамину булку с маслом и плавленым сыром, а дяде Вите – чёрный хлеб с салом, чесноком и перья зелёного лука с уже оформившимися луковичками. У меня термос с горячим чаем, у дяди Вити армейская зелёная фляга. Её сосед и открыл прежде всего.

– Моё изготовление. Тяпнешь, сынок? Молодца! А много я тебе и не дам.

Снаружи полыхнуло так, что ковш осветился. Через секунду земля содрогнулась от грохота.

– Повезло, – улыбнулся сосед. – Ну, за жизнь! В армии нас учили: дважды в одну воронку снаряды не падают.

Фирменный самогон на ореховой скорлупе обжёг носоглотку.

– Давай-давай, закусывай! И чайку, чайку, – заботливо торопил дядя Витя, наливая себе в тусклую алюминиевую кружку. Выпил одним махом граммов сто пятьдесят, но больше наливать не стал.

Мы жевали бутерброды, пили чай. Гроза затихала, но дождь всё стоял сплошным серым занавесом, закрывшим речку, мельницу и лес на другом берегу.

– Завтра Первое сентября, – сказал я, чтобы не молчать.
– Да, – кивнул дядя Витя. – И ты пойдёшь в десятый класс, а через год поступишь куда-нибудь и уедешь. Или в армию. Хотя нет, чую, поступишь, и у тебя начнётся новая жизнь в большом городе. А у меня всё останется как есть – райцентр и эта речка.
– А что в этом плохого?
– А ничего, сынок. Просто в моей жизни ничего нового уже не произойдёт.

Вглядываясь в пелену дождя, я думал о том, что полгода назад дядю Витю бросила жена. Просто уехала неизвестно куда, не простившись, когда муж ушёл на работу. Говорят, оставила записку. Что в ней, дядя Витя никому не рассказывал.

Неделю сосед пил, а потом всё стало как прежде: работа, лес, речка. Женщины во дворе шушукались, что от хороших мужей бабы не уходят. А чем дядя Витя плох? Надёжный, сильный, умелый. Спустя много лет придёт осознание, что на речке, в лесу и на вечерних посиделках на закопчённой кухне он заменял мне отца.

Вглядываясь в водяную пелену, я невольно процитировал:
Дождь льёт, и, кроме жизни прожитой,
Закрыв глаза, я ничего не вижу…
– Твои стихи, сынок? – спросил дядя Витя.
– Расул Гамзатов. Тот самый, который о журавлях.

Дядя Витя вздохнул:
– Это как раз обо мне. Вглядываюсь и ничего не вижу, кроме прошлого.

Дождь прекратился внезапно. Мы выбрались из-под пригоршни ковша и долго смотрели на вспухшую от ливня мутную речку.

– Теперь можно попытать счастья, – сказал дядя Витя и вдруг толкнул меня в плечо. – Смотри, Вовка!

Пробуксовывая в грязи, кренясь то влево, то вправо, по раскисшему просёлку прямо к нам полз милицейский «уазик». Ну, конечно же, начался ураган, и мама поставила на уши отца. Папа выпросил на работе машину и поехал меня спасать.

Открылась дверца, и вышел сержант Зенкевич по прозвищу Зоркий Сокол – высокий, худой, носатый и одноглазый.

– А ну, садитесь! – скомандовал. – Мамка дома икру мечет. Нашёл погоду рыбачить!

Сержант погрузил мой велик в багажное отделение. Пройдут годы, и в полицейских машинах это место отгородят решёткой, используя как «обезьянник». Удивительно, но тогда в этом не было никакой нужды.

Дядя Витя ехать с нами отказался, повторил, что самое время попытать счастья.

«Уазик» натужно выл, буксуя по просёлку. Я сидел рядом с водителем, а Зоркий Сокол глядел на дорогу единственным глазом, улыбался и был удивительно похож на индейца – делавара или гурона. Ну, куда же деться от Фенимора Купера?

Много лет спустя я вспомнил эту поездку и подумал, что одноглазого прямодушного чудака в сегодняшнем мире не посадили бы за руль служебной машины. Да и в нынешней полиции такому места не нашлось бы.

Дома мать отпаивала меня горячим чаем с мёдом и причитала, что, слава богу, всё обошлось и вообще я всё зря затеял – день пропал напрасно. А можно было почитать хорошую книжку, настроиться на школу и тому подобное.

Отец явился с работы под вечер, погладил меня по голове и ничего не сказал.

Когда стемнело, я всё же улизнул в соседний подъезд к дяде Вите. И мне повезло: сосед жарил на сковородке до фирменной корочки свежий улов – увесистых плотвиц и окуньков.

Дядя Витя усадил меня за стол, положил на тарелку горячую прожаренную рыбку, налил себе из зелёной фляги то, что не допил на реке. Взвесив в руке стакан, глядя в загустевший за окном сумрак, изрёк:
– Понимаешь, сынок…

Он всегда так говорил, прежде чем сообщить нечто важное.

А три дня спустя училка литературы Лидия Антоновна поручила написать к следующему понедельнику сочинение на тему «Как я провёл последний день лета». Весь выходной я корпел над тетрадкой, благо за окном сеял мелкий холодный дождик, но уже без грозы. Сначала хотел выдумать нечто этакое, а потом просто взял и описал тот день, каким он был. Утаил только глоток самогона из зелёной фляги.

В понедельник мы сдали свои творения, а в среду Лидия устроила классу грандиозный разнос.

– Неучи, лодыри! – орала училка, гневно вздымая огромный бюст оперной певицы. – Тупые бездари!

Лидия открывала поочерёдно сочинения, вычитывала бездарные ляпы, швыряла тетрадку в автора и бралась за следующую. Вот и моя тетрадь.

– Гуд! – воскликнула Лидия громоподобным голосом, и я до кончика носа погрузился под парту, как улитка в спасительный домик. – Ты меня просто убил, Гуд! От тебя я такого не ожидала!

Исполинская фигура двинулась к моей парте и занесла тетрадь над обречённой головой.

– Это единственное, – провозгласила Лидия, – единственное из всего класса, что действительно интересно читать. Нет, с этим, конечно, можно поспорить и даже не согласиться, но я прочла три раза подряд. Три раза! Ты меня убил, Гуд. Ставлю четыре с плюсом. Титовой (это наша отличница) – тройка. Всем остальным колы! И радуйтесь, что эти отметки не пойдут в журнал. Можно сказать, это факультатив, оценка вашего развития, экзамен на зрелость. Идиоты, неучи, бездари!

Вспоминая тот урок, всегда думал: чем же таким особенным я мог контузить нашу монументальную Лидию Антоновну? Просто описал день своей жизни, каким его увидел, почувствовал, запомнил. Да, пятёрок за сочинения в нашем классе Лидия не ставила никому, кроме Таньки Титовой. Танькина мама работала в роно, а папа в райторге. Спустя год золотая медалистка Танька с треском провалилась при поступлении на филфак. Поступила только с четвёртой попытки и вернулась в райцентр преподавать литературу.

А вот моя тетрадка с сочинением потерялась после переезда. Всё перерыли с мамой и не нашли. Жаль. Нет, я хорошо помню, о чём писал, но как же хочется сегодня поискать между строк – что же там было такого бронебойного?