Я родилась в 1952 году в городе Щербакове (сейчас Рыбинск). Кстати, мои сыновья появились на свет там же, но Сергей – в Рыбинске, а Александр – уже в Андропове, трижды наш город менял название.

1956 год, начало зимы, ночь. Мой восьмилетний старший брат Женя, шестилетняя сестра Маша и я лежим на одной кровати, грудничок Коля у мамы на руках. Отец, инвалид I группы, спит за стенкой. Бывший танкист, контужен, горел в танке, имел много наград, которые мы надевали на майки, играя в войнушку. Он говорил: медали не главное, хорошо, что вы ничего не знаете о настоящей войне.

Страшный стук в дверь, в комнату вошла милиция. На улице стоял «чёрный ворон», специальная милицейская машина. Один из людей в форме приказал маме собираться. Она сказала, что у неё нет тёплого пальто, да и младенца пора кормить, на что получила ответ: пальто тебе там не понадобится, телогрейку выдадут, а сына теперь вырастит государство. Я заступилась за маму, этот милиционер – его все звали Кузьмич – «пошутил», наставив на меня, четырёхлетнюю девчонку, дуло пистолета. Кстати, когда мы случайно встретились спустя 25 лет, сразу узнал меня, я оказалась похожа на маму.

Нас привезли в детский приют, ехали мы долго, далеко. Маше сразу остригли белокурую толстую косу, а с меня сняли цепочку с иконкой Богородицы.

Мы прибыли как раз к завтраку. Дети строем отправились в столовую и стали торопливо есть. Через короткое время вошла женщина. Все встали и дружно проскандировали «Спасибо, Анастасия Ивановна!» и строем вышли из столовой. Мы с братом и сестрой задержались, начали собирать со столов остатки сливочного масла. За это нас наказали, поставив в углы на колени на горох.

В приюте жили дети разного возраста, от малышей до 16 лет. Гулять не разрешали. Нас с Машей не разлучили, потому что я вцепилась в неё и плакала. Женю увезли в другое место, а Колю – в Казахстан, в город Хромтау (это я узнала позже). Из приюта некоторых переводили в детские дома, других отправляли в колонию, старшие ребята устраивались на работу.

Девушки часто запирались в «умывалке», выходили оттуда с губами и щеками, накрашенными цветной бумагой. Из девичьей спальни – вход к мальчикам. Наши с Машей кровати были сдвинуты, мы спали недалеко от раскалённой печи, но ноги всё равно мёрзли, от мальчишек шёл холод, у них почему-то не топили.

По ночам дежурила нянечка в белом халате. Надо было лежать на правом боку, подложив ладошки под щёку. Если заговоришь или пошевелишься – накажут, поставят раздетую на цементный пол в туалете, выключив свет и заперев дверь.

Однажды Маша заболела, начала бредить. Чтобы её не наказали, я отвлекла внимание на себя, повернулась на другой бок. Няня стащила меня за ногу с кровати. В туалете страшно, темно, бегали мыши. Я начала ощупывать стены и обнаружила оторванную доску, разделявшую женский и мужской туалеты.

Отодвинув её, вышла в коридор. Горела тусклая лампочка. Вошла в какую-то комнату, отыскала там одежду, напялила, хотя вся она была не по размеру, – и ушла из приюта.

Светало. От воздуха закружилась голова, я шла не зная куда. Озябла. Ходили трамваи. Теперь думаю, это был Ярославль, почему-то нас туда перевезли из Рыбинска.

Хотелось есть. Попросила у мороженщицы «пожрать», та, глядя на меня, испугалась, хотела кого-нибудь позвать. Я убежала.

Побродив по городу, вернулась в приют, но Машу там уже не застала, её положили в больницу. Оттуда она вернулась бледная и похудевшая, временами ей было трудно дышать. Сестра хотела открыть форточку, но воспитательница оттащила Машу и отбросила. Я вцепилась в её руку зубами. Но почему-то в этот раз на горох меня не поставили.

Перед Новым годом за нами приехала красивая девушка Маргарита – музыкальный работник из даниловского детдома. Нас туда перевели. Немного подвезли, а потом пришлось долго идти пешком. Маша жаловалась, что у неё мёрзнут ноги.
Стоял мороз. Мы забежали погреться в баню. Смотрим – Маша оставляет следы голых ступней. Оказалось, ей выдали старые валенки, у них отвалились подошвы. Банщица дала нам тряпки, чтобы обмотать Маше ноги. После это её долго лечили в больнице Ярославля – мочевой пузырь оказался застуженным.

Позже меня хотела удочерить воспитательница Елизавета Яковлевна. У неё сын погиб. В лесу недалеко от детдома стояли бочки из-под бензина – мальчишки заставили его бросить туда раскалённую консервную банку, произошёл взрыв. Мне, конечно, очень хотелось выбраться из детдома, но я отказалась от удочерения – из-за Маши.

Потом много ещё было разных приключений, странных ситуаций. Например, меня всегда звали Лилей, а в дубликате свидетельства о рождении, который выдали на руки, написано «Лидия». А когда я, уже повзрослев, хотела восстановить кое-какие факты и написала запрос в детский дом, мне ответили, что мы с Машей там никогда не значились, хотя адрес того детдома №39 я до сих пор помню.

Как я потом разыскивала родителей, родню, и они меня, – долгая история. Кстати, нашла и ту женщину, которая проехалась по нашим судьбам, отправила маму в тюрьму. Говорить об этом не хочу, всё равно ничего исправить было невозможно. Бог простит злых и подлых людей.