Вчера на остановке ждала автобус, чтобы ехать в свой микрорайон. Людей нет, стою одна, включила музыку на смартфоне. Слушаю Владимира Кузьмина, одну из любимых его песен «Влюблённый в музыку». Песня из восьмидесятых, очень ритмичная, с прекрасной аранжировкой. И, конечно, неповторимый, чуть хрипловатый голос замечательного певца.

Вспомнила молодость, танцы до упада. Эх! Встрепенулась моя душенька, стала я в такт музыке притопывать.

Подходит мужчина лет сорока, ставит на скамейку спортивную сумку. Смотрит на меня, в глазах смешинки.

– Балдеете? – весело спрашивает.

Взглянув на него, поняла, что он из тех, кто всегда под хмельком, но равновесие не теряет и разум тоже. Одет чисто, и видно, что вещи не из дешёвых: красивый свитер, качественные модные джинсы, дорогие кожаные кроссовки. Я сразу поняла, что он «москвич» – так в наших краях называют тех, кто мотается на заработки в столицу.

– А то, – подхватываю его тон.
– Любите музыку?
– Люблю. Я меломан.
– И какая вам нравится?
– Музыка моей молодости. А молодость пришлась на восьмидесятые.
– О-о-о! – тянет мужчина. – Кузьмин-то, конечно, на все времена. Я вот хотя и помоложе буду – ну вы уж не обижайтесь на мои слова (он склонился в шутливом поклоне), – но знаю его песни. А дед Вова и сейчас зажигает только так. Хотя я такую музыку не очень люблю, не моё, но не признать его талант невозможно.
– Да что обижаться-то на правду? Конечно, вы моложе. А дед-то, как вы выразились, действительно на все времена. А в наши годы он был одним из лучших. И какая же вам нравится музыка?
Мужчина призадумался.

– Ну, например, группа «Пикник». Знаете такую? – и, понизив голос, запел: – «У шамана три руки и крыло из-за плеча…»

Да так хорошо запел, колоритно, звонко, что из проезжавшей мимо машины водитель высунулся.

Я, еле сдерживая смех, говорю:
– Да вы тоже неплохо поёте, как погляжу. Знаю, конечно, эту группу. Они отличные музыканты, но у них песни сложные, философские. Как-то пыталась слушать – не моё, увы. Я больше люблю музыку лёгкую, танцевальную.
– Легкомысленную, то бишь? – улыбается мужчина.
– Ну, можно сказать и так. Но! – говорю я и поднимаю палец вверх: – Мне нравится из тех, как вы выразились «дедов», Шахрин и его «Чайф». «Аргентина – Ямайка, пять – ноль». Ностальгия, знаете ли.
– Да, – мужик развёл руками, – это круто. Ой, что вам сейчас расскажу. Меня-то из-за этой группы чуть из электрички ни высадили. Уговаривал ментов – мол, с дороги, устал, махнул немного, не без этого, не надо, мужики. Протокол составили, что я спокойствие нарушаю. Заплатил штраф. Да хрен с ним, ещё заработаю. А я тогда погулял.
– Как погулял? В электричке? – улыбаюсь я.
– Ага. Все сидят, кто спит, кто в телефоне копается. Тишина гробовая. А мне не спится, блин. Я встаю и на весь вагон: «Не со мно-о-ой ты, не со мно-о-ой ты, не со мной». Вы представляете?

Я невольно рассмеялась:
– Ну даёте! Чумовой вы, сразу видно. Я тоже из таких, могу отчебучить, мало не покажется. Но, правда, на весь вагон не пела. А голос у вас сильный.
– Да, я в армии запевалой был.
– Вы, небось, и музыкальную школу окончили?
– Конечно, – он ответил так, будто окончание музыкальной школы обычное дело, а для меня, безголосой, это вообще сродни подвигу.

Потом как-то сразу посерьёзнел.

– А я ведь вас помню. Вы меня на учёт ставили, когда из армии вернулся. Давно это было, правда, почти двадцать лет прошло.

Я хлопнула себя по лбу.

– Всё, вспомнила. Вы же «чеченец» наш! Я тогда в военкомате работала.
– Да.

Он замолчал. Я, не зная, как реагировать на такой резкий поворот, тоже молчу.

– Вы тогда ещё спросили, ну, когда ставили на учёт: «А там страшно было?» А я два месяца людей не видел. Вообще. Мы тогда в горах просидели.

Я буквально вспыхнула.

– Боже, какая дура! Неужели тогда так спросила? Вы простите меня, я ещё молодая была. Хотя какое там, за тридцать. И всё равно балда, можно было и промолчать.
– Да ладно, – мужчина махнул рукой, – чего уж там, дело прошлое. Мне двадцать было, тоже дурак дураком. Хоть и попал в эту… (он на секунду запнулся) мясорубку. Когда от меня два месяца никаких вестей не было, мать пошла в военкомат, узнать, где я, что со мной. А офицер там один не стал церемониться, сказал недовольно: ждите, объявится, и всё такое. А мать потом с давлением слегла. Слава богу, жив остался. Жив.

Его лицо сразу стало отстранённым и непроницаемым. Потом сказал как-то тихо и грустно:
– Не страшно там может быть только вот таким, – и покрутил пальцем у виска.

Сел на лавку, свесив руки, и вмиг постарел на десять лет. И я увидела, как из весельчака и балагура этот человек мгновенно превратился в замотанного и смертельно уставшего мужика средних лет, пережившего такое, что нам, обывателям, не приснится в страшном сне.

«И чтобы заработать хоть какие-то сносные деньги, он, побывавший в аду, должен мотаться бог знает куда. А ведь у него голос, музыкальное образование, мог бы стать музыкантом или играть в оркестре. А он с автоматом два года по горам…»
От этих мыслей кольнуло в груди.

Больше мы не разговаривали. Сидели ещё несколько минут в молчании, а потом подошёл автобус.