Путь от моей квартиры до ближайшей «Пятёрочки» занимает три минуты пятьдесят секунд. Плюс-минус двадцать секунд – в зависимости от того, насколько быстро приедет лифт. Проверено.

Магазин открывается в девять ноль-ноль. Лекции я читаю на удалёнке – онлайн, если на транснациональной фене. Обычно с десяти тридцати и до вечера.

Поэтому примерно без минуты девять я кормлю котов, которые, когда завидят свои пакетики, тут же начинают истошно исполнять гастрономические серенады, танцуя вокруг мисок бог знает какое кошачье фламенко, – и чалюсь в магаз. Это моя семейная обязанность.

Жена ещё вечером составляет мне список того, что нужно купить. Квадратная жёлтая бумажка со списком прикрепляется магнитиком с надписью «Кения – жизнь без забот» в верхнем правом углу дверцы холодильника. Всё чётко. Главное – ритуал. Хотя, конечно, мистическая связь покупок в «Пятёрочке» с Кенией, где мы были лет пятнадцать назад, более чем загадочна. Но так сложилось.

Жена в девять утра ещё спит. Потому что она вообще долго спит, но зато поздно ложится, у неё свой рабочий график. А я, наоборот: встаю в четыре-пять, вгоняя в краску всех на свете петухов, а упостелиться норовлю в восемь-девять, вгоняя в краску всех гостей, моих и жены.

По причине такого несовпадения мы с ней довольно редко видимся. Но это не мешает ей ежевечерне – одно из любимых словечек Анны Ахматовой – прикреплять для меня к холодильнику приказ семейного командования о моём завтрашнем утреннем марш-броске за провизией.

Есть и ещё одна причина моего пристрастия к раннему посещению магазина. Дело в том, что уже давно, года два назад, я заметил, что именно в это время с железной регулярностью магазин посещает очень смачная парочка, дедушка и бабушка. Обоим лет по восемьдесят пять. Оба с палочками, что, впрочем, не мешает им передвигаться по магазину быстрее меня. Вроде легендарного Ручечника из фильма «Место встречи изменить нельзя».

Он – большой, обширный, я бы сказал, просторный. Даже сейчас видно, насколько в нём много силы. Грудь – надутый парус, голос – заводский гудок сталинских времён. А что было во времена его молодости? Трудно представить. Легендарное прошлое.

Она – маленькая, сухонькая, но с археологическими следами удивительной привлекательности на лице. Что-то такое из «Девчат».

Наша первая встреча в «Пятёрочке» состоялась так.

Девять часов …дцать минут. Они – к сожалению, я так и не знаю, как их зовут, назову условно «Данте» и «Беатриче» – стоят на кассе впереди меня. Я, соответственно, за ними.

Беатриче торопливо копается в кошельке.

– Сейчас, сейчас, дочка, – это она кассирше.
– Ничего, ничего, бабуль, – улыбается та.
– Сейчас, моя сладкая… Киса моя.

Потом, взглянув на меня:
– Извини и ты, сынок, старую дуру.
– Да что вы, я…
– Конечно, дуру. Что с меня взять? Никак эти бумажки-то не разгляжу, уж больно тысяча и пятьдесят похожи. Сейчас, сейчас, доченька… И ты, сынок, извини, – опять совершенно юный взгляд в мою сторону. Из «Девчат».

Тут над ней иронично нависает Данте и заговорщически подмигивает мне:
– Ну что? Увидала, как говорится, пожилая молодого – взволновалася? Давай-давай, Мавзолеиха моя, ищи шустрей валюту. Или сохнешь уже по молодому-то? – снова подмигивание в мою сторону. – Заприметила младого – растерялася. А? Засосала тебя, Шахерезада ты моя, преступная страсть? А? Признавайся, как на Лубянке. Засосала?
– У-у-ух, чёрт ты семихвостый, сгубит тебя твой язык. Вот, доченька, пятьдесят, и вот ещё пятьдесят.
– Это как тебе лет, что ли? – не унимался Данте. – Сто? Как Кащеевой невесте?
– А тебе, Кащею, сколь? Поболее моего-то на три. У-у-ух… игла ты в яйце. Муха ты це-це.

И опять, острым, советским, я бы сказал, глазком глядя на меня:
– Всё, расплатилась я. Спасибо тебе, сынок, за терпение.
– Да я…

Данте:
– Влюбилась бабка в пионера, как в синхрофазотрон – фанера.

Откуда у него этот фольклор? Сам сочинил? Чудеса.

С тех пор я регулярно встречаю стариков в утренней «Пятёрочке». Данте периодически именует меня то «соблазнителем», то «искусителем», то «разлучником», то «прелестником», то «совратителем». Один раз даже назвал меня «Дантес моей души». И всё с той же иронической улыбочкой и неизменным подмигиванием.

Точно так же и свою супругу он называет как угодно, но упорно не по имени: «Шахерезада», «Венера», «Семирамида», «Дульсинея», «Чучело колхозно-огородное», «Любовь миллионов», «Волоокая лань», «Чукча ты моя кучерявая», «Счастливое моё недоразумение», «Сладкая обуза», «Тяв-тяв не по делу»…

А Беатриче, «Волоокая лань», она же «Тяв-тяв не по делу», встретив меня, каждый раз скажет что-нибудь вроде:
– Здравствуй-здравствуй, Прекрасный Ясноглазый Принц, сегодня в нашу «Пятёрочку» сливу свежую завезли, бери.

Или:
– Привет-привет, Кризис Среднего Возраста ты мой светлоокий, очень тебе рекомендую «Боржомку».

И каждое утро, вставая в свои четыре-пять, я с нетерпением жду девяти. Чтобы ещё раз увидеть этих прекрасных людей. Без которых не было бы ни меня, ни моей страны, ни моих детей.

Ни моих внуков. Которых очень жду.