– Тимофей, очень хочется узнать, откуда взялись ваше бесстрашие, любовь к приключениям, животным.
– Я с детства любил книжки, которые и многие взрослые-то не читают, кстати, очень зря. Например, дневники Николай Николаевича Миклухо-Маклая. Прекрасные повествования Бернхарда Гржимека. Очень любил и люблю Джеральда Даррелла, мне даже довелось с ним пообщаться. В общем, мою детско-юношескую библиотеку составляли всевозможные зоолого-географо-физико-химические книжки, и я мечтал повторить судьбу этих писателей, их героев. А когда подрос, решил положить жизнь на то, чтобы воплотить эти мечты в реальность.
Кажется, что детство – счастливая пора, но если посмотреть отстранённо, это не так! Детство – период полной зависимости, унижений, выполнения непонятных приказов. Никаких неприятностей в семье у меня не было, рос в любви, но что касается школы – терпеть её не мог. Я и сейчас считаю, что десять лет вычеркнуты из моей жизни, я их отбыл, как в тюрьме.

– С чем же связана такая неприязнь к школе?
– Детство моё пришлось на время позднего СССР. Едва вырвав аттестат из рук педагогов нашей школы, я с первого раза поступил в Московский университет и окончил один факультет с красным дипломом, а второй – с очень хорошим синим. В школе я с тех пор ни разу не бывал.
Думаю, если бы тогда мне разрешили школу не посещать хотя бы последние пять лет, я бы, возможно, сейчас стал академиком. Ведь мне хотелось учиться, познавать интересующие меня науки – биологию, химию, литературу. Вместо этого я должен был изучать алгебру и математический анализ, причём все преподаватели в один голос твердили, что это самые нужные в мире дисциплины, без них я не смогу осилить ни один из выбранных мною путей. И вот сейчас, по прошествии восемнадцати лет, хочу ответственно заявить тем бабкам-учительницам, которые ещё живы: мне ни разу в жизни не пригодились ни алгебра, ни математический анализ, поэтому всё, что вы говорили, было враньём.

– Тем не менее, благодаря школьным урокам химии и биологии вы поступили в вуз.
– Не благодаря, а вопреки. Я оказался в университете благодаря тем книжкам, о которых в школе никто и не слышал.



– А может, нелюбовь к школе связана с детскими комплексами?
– В первый класс я пошёл очень худым, прямо синим, просвечивал насквозь, как дистрофик. В школу пошёл с шести лет, а принято было с семи, и эта разница в год оказалась существенной. Моя первая учительница (её звали Татьяна Леонидовна, и я буду рад, если она прочитает о себе правду) на первом уроке всем сообщила, что у нас больше нет мамы и папы, потому что теперь наш папа – это Ленин, а мама – она. Далее она всех по очереди представила, а потом сказала: «А это Тима Баженов, он самый маленький в нашем классе, поэтому я дарю ему соску». И до тех пор пока я не стал разбивать носы своим одноклассникам, у меня друзей не было. Думаю, учительница сознательно устроила мне трудности, а я их не забыл.

– Родителей, наверное, постоянно в школу вызывали?
– Да, меня, случалось, выгоняли из пионеров, а потом из комсомола. Особенно часто родителей вызывали в конце отбывания мной десятилетнего срока, потому что в России уже назревала революционная ситуация и я ходил в школу в куртке с большой надписью «Ельцин» на спине. Это, конечно, раздражало… Да, у меня было детство, полное драк и лишений. Кстати, я ту куртку до сих пор храню.

– Из-за девчонок тоже дрались?
– Лет до семнадцати женский пол меня особо не интересовал. Точнее, мной не интересовались те, кто был интересен мне. Потом как-то всё само собой произошло. Драться уже не приходилось – стало понятно, что и так цель будет достигнута.

– Значит, у вас и школьных друзей не было.
– Я не очень дружил с одноклассниками, но один друг у меня есть, Петя. Наша дружба базировалась на том, что он примерно так же воспринимал школу, как и я, – с внутренним протестом. Но Петя, наоборот, не любил гуманитарные науки, а любил точные и преуспевал в них, правда, как и я, хороших отметок не получал. Сейчас он стал неплохим музыкантом и звукорежиссёром. Мы редко видимся, но, думаю, остаёмся друзьями. Больше у меня школьных друзей нет, я ни с кем не встречаюсь, не переписываюсь и в период расцвета социальных сетей даже не делал попыток найти бывших «однокашников-сокамерников».

– А в университетской общаге удалось пожить? Для многих это самая счастливая пора – пьянки, молоденькие студентки, всякие непристойности. Короче, полная бесконтрольность.
– В общаге не жил, потому что я москвич, но частенько её посещал. Университетских друзей у меня много, и это настоящая долгая дружба. Я всегда присутствовал на этих пьянках, но не пил, потому что вообще непьющий человек – мне не нравятся состояние алкогольного опьянения, вкус спиртного.
Насчёт непристойностей – смотря что считать таковыми. Если вы имеете в виду традиционное, например, для Америки или Великобритании показывание гениталий с высокой башни, то нет, конечно. Мы уже тогда были достойными представителями высокого академического стиля и никакого хамства по отношению к обществу себе не позволяли. Да и по отношению друг к другу тоже. Со многими университетскими приятелями мы как начали общаться на «вы», так до сих пор и общаемся. И при этом дружим. Но, конечно, определённые юношеские развлечения у нас были, теперь они могут показаться детскими и странными. Например, мы устраивали на Ленинских горах дуэли на рапирах. Рапиры делали самостоятельно, из карнизов. В таких боях некоторые получали довольно серьёзные травмы. Моему сокурснику чуть глаз не выбили таким карнизом. Но он всё равно всех победил.

– Видимо, это была подготовка к работе на НТВ, где показывают драки, криминал…
– Во-первых, я считаю глубоким заблуждением, что разборки и драки – это стиль НТВ. Во-вторых, у нас всё было по законам дуэлей – секунданты, всё как полагается. Перед началом поединка отдавали друг другу честь, а потом уже сражались на карнизах. Некоторые из нас даже брали уроки фехтования, а потом передавали свой опыт коллегам.

– Ну, тогда это, наверное, была хорошая подготовка к армии. Службу в рядах Вооружённых сил тоже считаете «тюремным сроком»?
– Нет, армия мне очень понравилась, там я не испытал никакого унижения. Наоборот, мне было всё интересно, я чувствовал, что нужен. Никакой дедовщины у нас не было, а было настоящее мужское дело. Армия – это приятное занятие, вспоминаю о ней с удовольствием.

– Вы же легко могли откосить.
– Да мне как-то и в голову не пришло, что нужно «косить».

– Впоследствии у вас наверняка случались ситуации, когда вы находились на краю жизни. Помните, когда по-настоящему испугались?
– Страхи довольно легко превозмогаются. Для меня основная составляющая страха – это когда представляю себе горе, которое испытают любящие меня люди. Собственно, больше в страхе для меня ничего ужасного нет. Человек ведь ко всему привыкает, в том числе к всевозможным экстремальным ситуациями. Часто вижу, как пугаются люди, наблюдающие за моими действиями или действиями моих коллег. Сам я давно уже ничего не боюсь, просто надо понимать, что нельзя переходить грань, за которой смерть. Если не выключать мозги, всё будет хорошо.
Я испытал неприятное ощущение близкой гибели, когда мы попали в шторм на утлом судёнышке близ берегов Папуа – Новой Гвинеи. Деревянный кораблик метров семь длиной, приводившийся в движение мотором от газонокосилки. Когда мы арендовали судно с такими ходовым качествами, то слабо представляли свой маршрут. Если посмотреть на глобус, кажется, что между Новой Гвинеей и Австралией воды не очень много. На самом деле её там очень много, берегов не видно вообще, и штормит сильно. Капитану, местному чернокожему дядьке, которого мы звали Беня, очень нравилось, что он везёт белых людей. По этому случаю он выпил довольно много контрабандного алкоголя, хотя у них вообще нельзя продавать, покупать и пить спиртное. Никаких навигационных приборов у нас не было, путь неблизкий, плыть часов восемь. Предполагалось, что Беня знает дорогу. Но опустился туман, пришла высокая волна, и стало понятно, что Беня находится в растерянности. Я испытывал ощущения, которые можно назвать страхом. Правда, они были доступны только мне и Бене, потому что весь мой трудовой коллектив почивал сладким сном в трюме. А я сидел на носу, мне поручили прокладывать курс.

– А вы чувствуете, что у вас очень сильный ангел-хранитель?
– Да, я человек верующий и уверен, что Господь помогает мне в моих делах.

– Сколько раз и какие животные, насекомые и прочие гады вас кусали? Мне кажется, вам уже нужно вести дневник укусов.
– Считается, что хороших специалистов не кусают, и скажу по секрету, я обладаю искусством сделать так, чтобы меня не укусили. Но ведь телевидение – шоу, и если на экране ничего не происходит, это неинтересно, поэтому время от времени мы разрешаем зверькам меня укусить. Иногда это происходит по неосторожности, иногда потому, что нужно выполнить задачу, которую без укуса реализовать нельзя. Меня много кто кусал, но руки-ноги пока на месте, так что это всё ерунда. Ведь даже такие «простенькие» звери, как волки, могут так цапнуть, что останешься без руки. Меня они тоже прихватывали. Это очень больно, много крови, плохо заживает. Но это не те травмы, нанести которые они способны в случае настоящей вражды.



– Вы знаете, какие части тела кому подставлять? Есть места, которые не жалко отдать на растерзание?
– На «берегу» кажется, что знаю, но бывает, животное как вцепится ни с того ни с сего! Например, на съёмках в Казахстане ехал на верблюде. Он был довольно строптивый и необъезженный, то есть никого верхом не возил. Для тех, кто на верблюде не ездил, могу сказать, что удержаться на нём трудно, это не лошадь. Во-первых, у него очень широкая спина, во-вторых, горбы, за которые якобы можно держаться, похожи на дряблую женскую грудь и под руками, мягко говоря, елозят. Обычно они покрыты шерстью и можно ухватиться за неё, но стояла весна и шерсть линяла. В общем, особенно взяться было не за что. Галоп у верблюда очень своеобразный, и через мгновение я понял, что буду падать. Мне этого очень не хотелось – высоко, скорость большая. В общем, могли быть серьёзные травмы, поэтому я изо всех сил вцепился в кожу переднего горба. Я не упал, но дальше зверёк совершил то, чего я от него совершенно не ожидал. Верблюд развернул голову вместе с шеей в мою сторону и очень сильно укусил меня за колено. Если вы видели, как верблюд открывает рот, то никогда этого не забудете: у него огромные зубы, практически как у хищника. Вот эти здоровенные жёлтые грязные зубищи он и вонзил мне в коленку. Было неприятно. Хотя лучше уж быть укушенным за коленку, чем свернуть шею, падая с трёхметровой высоты на скорости сорок километров в час.

– Вы говорите, что умеете особым образом общаться с животными, чтобы вас не укусили. Это какая-то специальная техника, ей обучают в университетах или вы сами к этому пришли?
– По-моему глубокому убеждению, животные прекрасно понимают, чего ты от них хочешь, для этого не нужно облекать мысли в слова. Они контактируют на невербальном уровне. Официальная зоология это, конечно, отрицает. Но могу сказать вот что: человек, настроенный по-доброму, попавший в нужный момент в поле зрения животного, любого – дикого или домашнего, – никакой агрессии у этого животного не вызовет. Воспринимать мои слова буквально не следует. Как бы по-доброму вы ни были настроены к бультерьеру, который охраняет дачный участок соседа, скорее всего, контакта у вас не получится. Надо оказаться в нужном месте в нужное время, тогда общение с животным и даже дружба с ним вполне возможны. Но надо очень чётко понимать, волнуется зверёк или, наоборот, спокоен, видит он в тебе угрозу или нет. И вести себя соответственно.



– А как у вас складываются отношения со скользкими хладнокровными животными? Я, например, никогда не забуду ощущение, когда в Африке первый раз прикоснулась к крокодилу. Он вроде живой, двигается, но тело ледяное. Причём от него исходит какой-то могильный холод.
– Хладнокровные не вызывают у меня неприятных эмоций, наоборот, я их очень люблю, знаю о них почти всё. Многие думают, что змеи скользкие, а они совсем не скользкие. Или говорят, будто змеи холодные, но они бывают и тёплыми. Многим не нравятся крокодилы, а я считаю, что это замечательные существа. Лично я благоговею перед крокодилами, понимая, что они пришли к нам из глубин древности.
– А каких животных вы ненавидите и боитесь больше всего?

– Людей.

– В частности, женщин? Почему до сих пор не женились? Считаете всех особей женского пола опасными, злобными и агрессивными?
– Абсолютно нет. Я считаю, что женщины очень приятные и совсем не опасные. Но, видите ли, их очень много и они все такие хорошие, что я никак не могу выбрать.