– Какая невыносимая боль!
– Женщина, не мешайте работать. Была бы невыносимая – в морге бы лежали, а не в приёмном покое. Не вынесли бы боли.

Всё так и есть. Интернет предупреждал: сожми зубы и терпи. Крик, стон, ойканье, кряхтение и прочие непотребные звуки раздражают измученных, усталых медиков. Якобы пациент спекулирует и таким образом отвлекает внимание от более серьёзных больных. Не та боль, что кричит, а та, что молчит.

Рядом очень полная женщина самостоятельно пыталась из кресла вскарабкаться на каталку. Она не знала, что «скорую» из-за оптимизации санитаров нужно вызывать с бригадой «трезвых грузчиков». Приподнималась на руках, руки подламывались, она с воплем падала обратно. Пожилая санитарка и сестра выглядывали и, убедившись, что больная продолжает «симулировать», исчезали.

Наконец бедняжка, дико вскрикнув, переползла-перевалилась и замерла, не дыша и вытаращившись. Елена Савельевна с ужасом встретилась с ней взглядом и поспешно отвела глаза. А если у женщины позвоночник, спинальная травма? Если она в шоковом состоянии и двигаться абсолютно противопоказано?

С другой стороны, не хватало сестре и нянечке, при их грошовых зарплатах, ещё и в грузчики-тяжеловесы переквалифицироваться, надсаживаться и вывихивать спины, выкручивать руки. Женщинам по трудовому законодательству нельзя поднимать больше семи килограммов.

Елена Савельевна возблагодарила бога за бараний вес.

У Елены Савельевны в жизни было два любимых занятия – сидеть в интернете и гулять на свежем воздухе. В сущности, у неё только и были эти единственные два дела, интернет и гулянье. Компьютерной грамотности её научили на почте, где она служила, иначе бы сократили. И всё равно сократили.

Насидится за компьютером – и на улицу. Обувь «прощай, молодость»: мягкая, удобная, на толстой рубчатой подошве. Нога в ней спала.

Десять километров в любую погоду – Елена Савельевна назло Пенсионному фонду собралась жить долго. Разрумянится, разгладится лицом, насытит каждую клеточку кислородом, сбросит десяток лет. И, усталая, с приятно ноющими косточками, сядет один на один с товарищем-компьютером.

Обложится яблоками, морковкой, орешками, финиками, изюмом – всё недорого, но полезно, – включит приглянувшийся фильм. Это было её пиршество желудка и духа, ежевечерний личный маленький кинотеатр, можно сказать, королевская ложа.
Ради неё единственной устраивался сей маленький кинематографический праздник. Ради неё, Елены Савельевны, сценарист ломал голову над захватывающим сюжетом. Для неё, зрительницы №1, снимались голливудские созвездия. Персонально для неё трудились режиссёры, операторы, ассистенты, осветители, гримёры. Только ради неё одной выделялись миллионные бюджеты. И Елена Савельевна царственно хрустела морковкой.

Хочешь – смотри переживательные сериалы, хочешь – ужасайся квазарами, пульсарами и прочей космической нечистью, хочешь – путешествуй по всему миру. В принципе, она не прочь путешествовать «живьём», но, ради бога, с кем? Перебирала и отбраковывала подруг.

Та – отличная компаньонка и покладистая, но старовата. Ей нужна сиделка и носильщик, а Елена Савельевна не нанималась. Эта – умница, но хабалистая и хамоватая. Да чего там, хамка самая настоящая. Они поцапаются и подерутся уже на перроне, приедет полиция разнимать. Третья – вдохновенная скряга, примется искать самый дешёвый отель и самое задрипанное кафе. И будет в номере варить вонючий доширак в стакане с кипятильником. У четвёртой – элементарное недержание речи. Если Елене Савельевне в обильном потоке слов удастся вставить слово – уже удача. А наедине в купе и гостиничном номере – хоть выпрыгивай в окно.

Есть спокойная Катюша, прелесть, но та после совместной с Еленой Савельевной поездки в Турцию почему-то наотрез отказывается покупать тур на двоих. В общем, как в песне: «А тот сёмый, рослый да весёлый, сам не хотел меня брать».

Она весело перебирала лёгкими, сухими ногами в ботиках, радуясь новогоднему морозцу. И вдруг под предательски припорошенным снегом – страшно скользкий ледяной накат с сильным уклоном. И со всего долговязого роста она рухнула на лёд.

Успела подумать: какая я молодец, правильно падаю. Как учили в группе «Здоровье»: сгруппироваться – и бочком в позе эмбриона. Тогда откуда эта пронзившая боль, и чувство странного смещения, и невозможность встать на ватные ноги? Вот так же мама с шейкой бедра… Только не шейка, ах, только не шейка – гроза, кошмар, ужас и приговор женщинам за 55.

Но какие у нас родные, милые люди! Говорят, за границей прохожие шарахаются от упавшего человека: потом со страховой компанией дел не оберёшься. У нас заахали, набежали, подняли. Прижали салфетку к рассечённой брови, отвели в сторонку, кто-то уже вызывал «скорую».

– Ещё одна, по ходу, звезданулась! Блин, и чего я на неё не поставила? Везучая ты, Танька. Попёрло, донаты закапали.

Школа три недели как на дистанте, на улицах свирепствуют дружинники, хватают и штрафуют: карантин. Деффки усеяли подоконник и придвинутый к окну стол. Хозяйка комнаты, начинающая блогерша Танька, взгромоздилась на спинку кресла. У неё есть всё для онлайна: программа, камеры, микрофон, лампы.

С вечера сгоняла мелкую. Та под окном выбрала участок тротуара с уклоном. Трудолюбиво бегала туда-сюда, поливала накат водой из полторашек, за ночь схватилось. Дворовые пацаны тут же затеяли толкаться на ледяном озерце, довели скользкость до годного состояния. Время от времени мелкая, засунув за щёку чупа-чупс или сникерс, пританцовывая, бежала присыпать снегом, маскировать ловушку.

Если прохожий чебурахнулся, вскочил и отряхнулся – в интернете получалось пять тысяч просмотров, это где-то полтинник деревянными. Захромал – стольник. А за дылду старушенцию, которая барахталась на льду таракашкой и которую усадили на заборчик, не грех бы донатить и по триста.

Вот ещё тётка копытами кверху крутанулась волчком, предъявив миру нежные цыплячьи панталоны. Со всех уголков нашей необъятной Родины полетели восторженные смайлики – приз зрительских симпатий. Кэш мелодично звенел.

– Пакостите помаленьку, мучачи?

Без стука вошёл отчим – тоже на удалёнке. Лёгким шлепком согнал Таньку из кресла, развалился, вытянул мускулистые джинсовые ноги. Подцепила же где-то мать интересного молодого мужика. Танька на него поставила: в эту четверть, сто пудов, затащит её в койку. А нет – ему хуже. За эти вот родственные шлепки по попе закатает самозваного папашу далеко и надолго. Успели ли деффки запечатлеть хлопок по попе как очередное сексуальное растление несовершеннолетней падчерицы? Огрызнулась:
– Чё сразу пакостим-то?
– А вы на большее не способны. Ё-моё, смотрю на вас и удивляюсь. Вас же под микроскопом, как плесень, можно изучать – откуда такие взялись? Или по ярмаркам возить, как гомункулов.

Отчим повертел журнал с лакированной Бузовой на обложке, швырнул на пол.

– Гос-споди, почему у них лица такие плоские? Знаете анекдот? Все думали, что это днище, но снизу постучала Бузова.

Зря он это, про плесень. И Олечку зря на пол бросил. Ладно, чувак. Месть – блюдо, которое хорошо в холодном виде.

А отчим заладил обычную шнягу. Ду-ду-ду, ду-ду-ду. Чтобы жалела мать, хоть капелька благодарности, помощь по дому… На свет родили, кормили-растили, обули-одели, выучили. Вон какие кобылы вымахали, сытые, жопастые.

– А я не просила рожать! – взвилась Танька. – Матери взбрендило ляльку себе завести, а может, папаша презик забыл надеть, – а я за их хотелки отдувайся? Да они за такую подлянку на коленях должны прощения просить и меня всю жизнь содержать. И вообще, не мать меня воспитала, а маленькая бабуля.
– И мы, и мы! – радостно защебетали деффки. – И мы не просили рожать! Игрушек себе нашли. А раз родили гомункулов, то и расхлёбывайте! Предохраняться надо было, таблетки пить, нечего теперь!

Елену Савельевну вывезли из рентген-кабинета на хлипкой, опасно кренящейся каталке. Трясясь от холода и страха под наброшенной курткой, сложив ладошки, она молилась на трещину в белом оштукатуренном потолке: «Только не перелом! Господи, если Ты есть, только не перелом!»

Бог был. Хирург вышел и озабоченно сказал: «Кости, связки целы, но ушиб нехороший. Недельку понаблюдаем в отделении».

И вот Елена Савельевна, для которой один день без ходьбы – вышвырнут из жизни, и вообще пытка, и нож в сердце, – лежит истуканом на койке. Изредка в ходунках проковыляет к раковине и в туалет. Ниже поясницы ощущение – как будто голой попой примёрзла к железу.

Ладно хоть место у окна, почти как у монитора, с видом на оживлённую улицу. Сверстницы Елены Савельевны легкомысленно несутся на каблучках – и вот ведь ничего с ними не случается. Угораздило же Елену Савельевну оказаться именно в этом месте в этот миг.

В группе «Здоровье» тренер советовал: вставая по утрам, радуйтесь щедрому дару, неслыханному счастью, упругим послушным ногам. Помните, что в это самое время тысячи людей не имеют возможности спустить ноги с кресла или койки, не то что бегать и прыгать. Елена Савельевна послушно повторяла слова благодарности. И вот результат.

Рядом бледная девушка, вот уж не позавидуешь. Одна нога на вытяжке, другая в гипсе. За ней ходит старушка в мягкой кофточке, в платочке. На тумбочке книги и иконка. В закапанном фарфоровом подсвечнике-ангелочке теплится крошечная свечечка. Вот ведь тоже. Те, за окном, небось и носа в церковь не кажут, а Бог-то их пожалел, наказал эту монашку. Для Елены Савельевны все, кто молится, – монашки.

– Наказал? – удивилась соседка. – Бог пострадать дал – значит, не отвернулся, не забыл. Болезнь даётся не зря: человека из суеты выдёргивает, приподнимает, с высоты даёт оглянуться. Разве я бы столько передумала, если бы здесь не лежала?

В больнице новости разносятся моментально. В соседнее гинекологическое крыло привезли изнасилованную девушку. Палата слышала, как постовая сестра по телефону ужасалась: «Сразу ввели в медикаментозную кому. Звери!»

«Звери? – думала Елена Савельевна. Она любила смотреть канал «Живая планета» и имела возможность сравнивать. – Вот только не надо оскорблять зверей, пожалуйста. Где вы у них видели насилие, тем более групповое? В природе – лишь кроткая ласка и безбрежная любовь, терпеливое многодневное ухаживание. Даже у примитивных птиц: подарки в виде жирных червяков, брачные песни. Заискивание, обольщение яркими пёрышками, свитыми цветочными домиками-гнёздами… И только робкая, нежная попытка пробуждения в даме ответных чувств. И покорный, полный рыцарского достоинства уход, если отвергли».

Елена Савельевна взглядывала на освещённую трепетным огоньком иконку на соседской тумбочке. «Господи, кого Ты создал по Своему образу и подобию? Ужаснулся творению Своих рук, отшатнулся, отрёкся, открестился, удалился в скорби. Сложил руки на груди: «Живите своей волей».

Самоустранился. Хорошенькое дело!

Если бы Елена Савельевна встретила Бога, она бы точно не стала трепетать в дурацком экстазе. Есть суд Божий, а она учинила бы свой суд, суд Елены Савельевны – да-да. С достоинством, в упор, строго спросила бы Создателя:
– Зачем? Кто Тебя просил, не жилось Тебе спокойно. Что толкнуло Тебя сотворить человека? Любопытство? Эволюционные опыты? Ты, Господи, виноват, потому что это Твоих рук дело. Ты наш Отец, Родитель, а родители до конца в ответе за своих детей. Слепил себе куколку – так не отводи смущённо глаз. Не прячься за удобными обтекаемыми формулировками: «искупление», «первородный грех», «выбор»… – голос Елены Савельевны мысленно крепчал, наливался силой, она даже кулачком по одеялу пристукнула. – О каком выборе Ты говоришь, Господи? Не было и нет никакого выбора. Ты не спросил человека: а сам-то он хотел своего появления? Зачем, зачем Ты сотворил создание, которое мучает себя, мучает других?

И, разделав таким образом Бога под орех, Елена Савельевна гордо бы удалилась.

А соседки не могли понять, отчего у дамочки-задаваки у окна вдруг разрумянились щёки и заблестели глаза.

Отчим уходя крикнул:
– Не забыла, маленькая бабуля приезжает?
– Ура!

Маленькая бабушка – отцовская мама. Есть ещё бабушка с материной стороны – та большая: рост большой, живот большой, голос большой. А эта быстрая, крошечная, повязанная зимой и летом крест-накрест пушистой шалью. Танька её уже в прихожей хватала под мышки, поднимала, крутила. Та каждый раз пугалась, вцеплялась сухими горячими ручками и слабо причитала: «Ох, надорвёшься, детонька, ох, отпусти!»

Всё детство Танька болела, и за ней ходила маленькая бабушка. Эти горячие твёрдые ручки помнит Танька, и по-особому защипнутые капустные пирожки, и сказки на ночь. Бабушка в шевелящихся на птичьем носике очках смешно, тоненько читала:
– Котику-братику! Несёт меня лиса за тёмные леса!

Танька начинала басом рыдать, и бабушка захлопывала книжку:
– Давай другую.
– Эту! – заливалась Танька. – Котику-братику!
– А не будешь плакать?
– Не буду!

Но едва доходили до котику-братику – жалостно краснели и дрожали Танькины бровки, под носом блестели алмазные ручейки. А уж когда несёт меня лиса… – прыскала фонтаном горючих слёз.

Бабушка рассказывала Таньке о своём детстве, как её в школе мальчишки обидно травили за малый рост, а один заступился, назвал Дюймовочкой, – вот он твой дедушка и есть.

Как-то Танька жаловалась бабуле на мать, завела своё:
– Ба, ну чё она… Зачем вообще рожать, если не просили?
– А от любви детки рождаются, от чего ещё. Любили друг друга мама с папой – вот и ты родилась. Любовь ведь не спрашивает.

– В натуре, из-за твоего папаши самое клёвое проморгали. Отмотай назад.

Деффки привстали на цыпочки, вытягивали шеи, облепили окно. Во дворе чернела маленькая толпа. Стояла распахнутая тёмно-синяя машинка-«буханка».

– Бинго, деффки. Конкретно, жмурик, – прошептала мелкая. У неё было чудное лицо, вытянувшееся, замершее, а на нём огромные круглые глаза. Кэш звенел, счётчик крутился, показывая пятизначные цифры.
– Чёрный мешок загружают, – комментировали деффки. – Маленький, детский вроде…
– Бабуля, – сказала Танька. – Заткнитесь, дуры! Бабуля-а!

В одном плюшевом халатике, с голыми ногами, хлопнув дверью, пронеслась по лестнице, выскочила на мороз. Ушастые тапки-зайцы вязли в снегу, скинула, подобрала их в руки и – босиком. Задёргала дверцы:
– Кто? Кого вы в мешке?!

Здоровый дядька в смешной детской шапчонке на макушке, в толстом комбинезоне, растопырил руки, в одной совок:
– Очумела? Песок в мешке! Наледь посыпаем.

И правда, на боку машины написано: ЖКУ. Танька постояла-постояла и захромала назад. В тапках хрустел песок.

…А Елена Савельевна не могла уснуть. Соседка, поломанная девушка, весь день, как и все предыдущие дни, не успевала отвечать на звонки. Всем-то она была нужна, кого-то тихо увещевала, кого-то шёпотом успокаивала. После отбоя перешла на переписку, мягко летала пальчиками по клавиатуре.

А у Елены Савельевны телефон молчал мёртво. И вся палата была погружена во мрак, только соседский уголок освещался свечкой и телефонным экранчиком.