В детстве мне редко делали подарки. Да что там, всего-то два раза и было дело. Первый раз, когда мне исполнилось десять лет, мои двоюродные сестрёнки Галя и Таня пришли к нам со своей мамой тётей Аней и подарили мне чайную чашку с блюдцем. Как же я радовалась! До сих пор помню то чаепитие в мою честь.

Но и другой подарок от моей любимой бабы Тони, который она сделала нам, своим внучкам – мне, Гале и Тане, – стал незабываемым событием моего детства.

В то лето гостили с сёстрами у неё в Лесной Даче. Мы с Галей ровесницы, Таня младше на три года. Играли во дворе – строили себе шалаш из длинных прутьев и каких-то покрывал, когда на крыльцо вышла бабушка, торжественная, в белой кофте и чёрной юбке. Это был её единственный выходной наряд. Уж куда она в нём в тот день ходила, мне неведомо, наверное, по какому-нибудь случаю к соседям, а может, в сельпо. Короче говоря, в люди. А в затрапезном виде она в люди никогда не ходила. Кстати, это передалось и моей маме, работавшей электросварщицей. Она шила себе одежду на заказ в ателье, благо фигуру имела точёную и была просто красавица.

Так вот, вышла бабушка на крыльцо и говорит:
– Девки, нате вам пятёрку, купите себе ситчику на платья.

И протянула целых пять рублей. Я не поверила своим глазам. Чтобы пойти в кино, мы с Галкой яйца воровали у бабушки и сдавали в сельпо по шесть копеек или в буфете под стопочками по одной копейке находили и брали, за что нам доставалось. А тут целых пять рублей! Да я в руках таких деньжищ ещё ни разу не держала.

Нашему счастью не было предела. И мы начали мечтать, как распорядимся таким богатством. Решили брать не в нашем сельпо, ну, как-то не солидно, а на следующий день идти в Благовещенку, что в семи километрах от Лесной Дачи. Там и деревня намного больше, да кроме магазина есть столовая, а ещё туда автобусы из Мариинска ходят.

На следующее утро, как раз накануне Ивана Купалы, позавтракав хлебом с молоком, надев выходные платья и обувь – так-то всё лето бегали по деревне босиком, – мы с Галей, преисполненные радости от предстоящего путешествия и покупок, отправились пешком в Благовещенку. Уже зайдя за лесок, услышали топот и крик:
– Вы чё без меня-то, я тоже хочу в Благовещенку!

Нас догнала Танюха, босая и в помятом платье. Мы вовсе не собирались брать её с собой, но она плакала и говорила, что всё равно пойдёт за нами. Делать нечего, пришлось взять её с собой.

Солнце закрывали плотные серые тучи, но птицы ещё пели. Справа ветер волнами гнал колосящуюся пшеницу, слева стоял дремучий лес. Неизвестно, кто вдруг выскочит оттуда, ведь нас часто пугали сохатыми да рысями. Как сейчас помню, взрослые говорили – не дай бог в лесу сохатого встретить. Кто это такой, я не знала, думала, какая-то нечисть, мы и сами часто пугали друг друга россказнями обо всяких там леших. Хотя когда однажды из леса вышел маленький лосёнок, мы с ним играли, он резвился и скакал, а потом я от него ушла, и, видимо, вовремя. Когда я рассказала об этом взрослым, мне почему-то никто не поверил.

Чтобы не так страшно было идти, мы начали придумывать, кто какой фасон платья себе выберет. Мне очень нравились платья солнце-клёш, я уже мысленно видела себя в таком.

В мечтаниях незаметно дошли до Благовещенки. Очень проголодались, но решили, что сначала надо купить материал, а на оставшиеся деньги уже пойти пообедать в столовую. Мы не взяли с собой из дома, как нам советовала бабушка, ни хлеб с прошлогодним жёлтым салом, ни картошку в мундире – хотели соответствовать торжеству момента.

Выбор тканей в магазине оказался не слишком богатым. Однотонный цвет мы сразу исключили и сошлись на ситце, где на белом фоне были маленькие, но очень яркие и весёлые цветочки. Я протянула продавщице пять рублей и сказала:
– Дайте нам, пожалуйста, вон того ситчику на три платья.

Продавщица посмотрела на наглаженных нас с Галкой и помятую босоногую Таньку и спросила:
– Это сколько же вам метров-то надо?
– А вы прикиньте, – говорю. – Но чтобы платья красивые были, одно – солнце-клёш.

Размотав большой рулон и отрезав несколько метров, продавщица свернула ткань и упаковала в серую бумагу. Свёрток я положила во взятую с собой авоську. Сдачи нам дали несколько копеек.

На наше счастье, в магазин зашла женщина из Петровки, где жила вторая бабушка Гали и Тани. Она узнала девочек и спросила, что те делают в Благовещенке. Услышав, что у нас не осталось денег на обед, привела в колхозную столовую и накормила.

Сытые и довольные мы пошли обратно в Лесную Дачу. Но, к сожалению, не запомнили, с какой стороны зашли в Благовещенку, и двинули в другую сторону.

Шли долго. Ветер начал усиливаться, молодые деревца гнулись до земли, по небу поползли зловещие серо-чёрные тучи. Вдруг мы совсем рядом услышали стук топоров и сдуру решили, что это разбойники. Припустились бежать. Неслись, пока не обнаружили, что дорога из наезженной грунтовки превратилась в тропу, заросшую травой.

Тут раздались топот копыт и мужские голоса. Со страху бросились в высокую траву на обочине, а когда голоса стихли, мы сообразили, что заблудились, и решили идти обратно в Благовещенку. Уже почти у самой деревни нам встретились мужчина и женщина, которые показали, в каком направлении идти.

Обратный путь оказался не таким лёгким – резко потемнело, лес устрашающе зашумел, в чёрном небе засверкали первые молнии. Громыхнуло так, что заложило уши. А я до жути боюсь грозы и обычно лезу под стол до её окончания. Ливень обрушился, да так, что мы вмиг промокли насквозь. Авоську с купленной тканью несла я.

Дорога превратилась в скользкое глубокое месиво, уже нельзя было увидеть, где ямки и канавки, мы шли посередине, соскальзывали, падали, снова вставали и двигались дальше. Когда же прошли последний пролесок, за которым показался бабушкин дом, решили не идти в обход по дороге, а срезать напрямик, по кочкам, но едва не увязли в болоте и с большим трудом добрались до дома.

Уже был вечер. Увидев нас, грязных, мокрых, уставших, бабушка ахнула:
– Да где ж вас черти-то носили?

На нас налипло столько грязи, что даже не было видно обуви. А Танька вообще шла босиком. Бумага в авоське промокла и порвалась, комок ткани был сплошного серо-чёрного цвета.

Сбросив с себя всю мокрую одежду, мы помылись и переоделись в сухое, а бабушка накормила нас варёной картошкой со свежим хлебом из печки. Запивали мы эту вкуснотищу ещё не совсем остывшим парным молоком.

А уже потом в тазу я стала застирывать купленный нами ситчик. Когда бабушка увидела его, в сердцах сказала:
– Вот б…ги, чего делают, в нашем сельпо у Надьки такой же лежит!

Но у нас уже даже на разочарование не было сил.

На следующее утро мы с Галей на поляне между домом и баней разложили весь купленный материал. Сложив его втрое и разрезав на три куска, я решила на глазок скроить и тут же сшить себе новое платье. Ведь настал день Ивана Купалы, на речке все обливали друг друга, и мне хотелось произвести фурор, явившись в новом наряде, которого ещё никто не видел. Что-что, а упёртой я была с детства.

Разложила на траве свой кусок ткани, на глазок, глядя на старое платье, скроила верх, да не просто так, а с заниженной талией. Затем отдельно скроила солнце для низа, сшила всё на живульку, вот только проймы с рукавом и горловиной никак не получалось обработать. Но платье я сшила!

И давай мы с Галькой отплясывать по такому случаю на поляне. Аккурат в это самое время с речки шли бабушка с двумя вёдрами на коромысле и Танька с ведёрочком – они таскали воду в баню. Бабушка поставила вёдра на землю, развернулась и с коромыслом пошла к нам с Галкой.

Конец веселью, Галка пошла за вёдрами. Они с Танькой платья себе, конечно, не шили, им потом модистка сошьёт. Ну а я во что бы то ни стало должна была показать деревенской ребятне свою обновку.

Поскольку на Ивана Купалу все на речке друг друга обливают, я тоже взяла с собой металлическую кружку с ручкой и отправилась туда, предвкушая впечатление девчат от моей обновки.

Но стоило только спуститься к воде, как меня в тот же миг из полного ведра окатила уже взрослая, по моим понятиям, Любка Миркидонова. Ну как же так? Ещё никто даже не видел моего нового платья, а оно уже висело на мне мокрой тряпочкой. От неожиданности и горькой обиды я расплакалась и пошла домой.

Но стоило мне дойти до дома Родиных, как вдруг кто-то как даст мне под зад! Я просто опешила: кто же это такой смелый? Резко повернувшись, увидела, как круторогий баран пятится назад, чтобы с разбегу боднуть меня ещё раз. Но тут я первая подлетела к нему и с криком «Ах ты гад!» принялась лупить его по рогам железной кружкой. Тогда впервые в жизни увидела, как от ударов летят искры.

Баран на время очумел. Мы стояли и смотрели друг на друга. Затем он, по-видимому, пришёл в себя и начал пятиться назад, чтобы с ещё большей силой атаковать. Я разгадала его манёвр и со всех ног пустилась бежать. Баран упорно гнался за мной.

Бабушкин дом был крайний, но стоял не в линию с другими домами, а выступал вперёд, как бы встречая всех идущих. В окошке я увидела бабушку в платочке, прикладывавшую руку к глазам и разглядывавшую происходящее.

Я начала орать что есть мочи:
– Баба, открывай ворота!

Но она меня не слышала, а только ещё пристальнее смотрела на дорогу.

Бегала я очень быстро, не зря меня с лёгкой бабушкиной руки прозвали Самолётом. Но в тот день я узнала, что могу и неплохо прыгать.

Не сказать, что ворота были уж очень высокие, но и не низкие, на спор я бы их ни за что не перепрыгнула. А тут просто перелетела, и, главное, вовремя. Баран ударил рогами ворота так, что даже вертушка отлетела, но тут уже подоспела бабушка с хворостиной и прогнала агрессора.

– Это Марихин, – сказала она, – видать, приблудился где и в стадо не попал.

А я посоветовала бабушке подать на Мариху с бараном в суд, не то я этого барана зарежу. Бабушка согласилась.