В деревне всю ночь мела позёмка. Утром я вышел на порог веранды, огляделся. После непогоды стояла непривычная тишина.

Я повернулся на хруст снега и увидел деда Игната, пробиравшегося ко мне через сугробы со своего двора. Судя по виду, старик собирался наспех, заметив меня в окно. Видавший виды овчинный полушубок был распахнут, один наушник шапки подвёрнут, другой болтался, как ухо спаниеля. Утопая валенками в рыхлом снегу, сосед упорно двигался в мою сторону, помогая себе палкой.

– Дед Игнат, – окликнул я, – помощь требуется? Могу взять на буксир.
– На санках я бы прокатился, – весело отозвался старик. – Только нет их у тебя.

Дед Игнат вновь двинулся к веранде, метя полами снег. Кстати, из-за этого треклятого полушубка старик едва не разругался вдрызг с дочерью, семидесятилетней тёткой Марусей. Дело в том, что уже несколько лет этой древней овчиной прикрывали в сарае створ погреба, а тут вдруг дед Игнат спохватился и надумал её носить. Как ни стыдила отца тётка Маруся, как ни уговаривала не позорить перед соседями, упрямый старик всё-таки настоял на своём и теперь с удовольствием надевал в холода пусть и тронутый молью, зато тёплый овчинный полушубок.

Я дождался деда Игната, пожал ему руку, помог раздеться, и мы прошли в горницу.

Здесь у меня всё обустроено под старину: самотканые разноцветные дорожки, две прялки, несколько сундуков, всевозможные самовары, чугуны, ухваты, древний утюг на углях, массивный стол, покрытый суровой скатертью, широкая лавка, ткацкий станок, сделанный маминым братом Григорием, и другие не менее интересные вещи. Даже стены отделаны под сосновые жёлтые брёвна с настоящей паклей в щелях. Из современной обстановки лишь камин, но и он облицован обыкновенным серым камнем и среди убогой старины особо не выделяется.

Нам с соседом нравится сидеть перед огнём на старой лавке, отполированной несколькими поколениями, вытянуть ноги к теплу и смотреть, как горят, потрескивая, берёзовые поленья, ведя неторопливые беседы ни о чём. Иногда мы что-нибудь выпиваем, жаря на огне шашлыки или купаты на закуску.

– Ничё, жить можно, – в таких случаях всегда говорит разомлевший дед Игнат, попыхивая папиросой.

Какое-то время мы сидели молча, наслаждаясь теплом камина. У нас с дедом одинакового кумачового цвета шерстяные носки. Его дочь тётка Маруся – рукодельница каких поискать – откопала в своём сундуке старый толстый свитер, распустила его и из этой пряжи связала нам подарки на 23 Февраля.

– Дед Игнат, надо тётке Марусе подарок на 8 Марта сделать.
– Пустое, – отмахнулся старик. – Не молодушка уже.
– Как-то не по-людски, получается, – ответил я. – Она для нас вон как старалась.

– Так-то оно так, – старик пожевал губами, потом язвительно поинтересовался: – А скажи-ка на милость, может, ты уже надумал, что подарить? Если цветы – напрасно это. Что она, их никогда не видела? В доме все подоконники горшками заставлены, никакого от них спасенья. А по весне не только луг, а и во дворе всё зарастает ромашками-одуванчиками. Тоже мне удивил.
– Можно духи, – предложил я. – Выбор огромный, например, купим ей французские, «Шанель». Круто.

Старик всплеснул руками и даже подпрыгнул на лавке.

– Вот ты загнул! Скажи мне, куда ей в деревне ходить с твоей этой самой Францией? Надуханится – и к скотине? Говоришь незнамо что.

Я уже начал сердиться.

– Дед, у тебя на всё ответ есть.

– Со мной спорить не с руки, – старик захихикал. – Дело безнадёжное, скажу тебе.
– А если платок? – осенило меня. – Есть такие павловопосадские платки, очень красивые. Жене как-то дарил.
– Вот анчутка, всё-таки подловил! – воскликнул старик и восхищённо хлопнул себя ладонями по костлявым коленям. – Платок в хозяйстве вещь нужная – к скотине там выйти, по двору погулять или спину подвязать от ломоты. Тут я с тобой полностью согласен, против ничего не имею.
– Договорились, – обрадовался я. – С твоего согласия и покупаю.
– Тогда вскладчину, – сказал старик и полез в карман старенького пиджака, где у него в закромах подкладки хранилась заначка, – чтоб одному не было накладно.

Я попытался образумить соседа.

– Дед Игнат, не суетись, они тебе ещё пригодятся. Вдруг тётка Маруся откажется купить четвертинку.
– Если не возьмёшь, ты мне больше не друг, – неожиданно заупрямился старик, не желая, чтобы подарок его дочери был совсем уж за чужой счёт. – До самой смерти буду обходить твой дом стороной.

Пришлось взять у него триста рублей, чтобы не обидеть. Деньги были аккуратно свёрнуты в трубочку и тщательно перевязаны белой швейной ниткой.

Местное телевидение снова обещало к вечеру непогоду. Сразу после обеда, как только другой мой сосед, Валёка, на своём тракторе «Беларусь» немного расчистил дорогу, я на машине уехал в город.

До 8 Марта оставалось два дня, когда я с подарком вернулся в деревню.

На воротах, припорошённых искристым снегом, стрекотала сорока, поглядывая на машину то одним, то другим глазом. Я посигналил, и она перелетела на берёзу.

Дед Игнат вышел на крыльцо. Сосед выглядел озабоченным: полушубок наспех накинут на плечи, шапка чудом держалась на голове, седая борода развевалась на ветру. Пока я парковался во дворе, старик едва ли не рысью покрыл расстояние от своего порога до машины.

– Купил? – спросил он взволнованно и заговорщицки огляделся, словно мы замышляли что-нибудь порочное. – А то я уже весь исчекался, ну как всё разобрали и тебе не хватило.

Широким жестом я извлёк из праздничного пакета подарок и протянул старику.

– Мягкая итальянская шерсть, шёлковая вязанная вручную бахрома, – сказал торжествующе. – Да и название подходящее – «Маруся».
– Ёшкин кот, – удивился дед Игнат, с интересом разглядывая сквозь прозрачную упаковку яркую расцветку платка. – Да ты никак стюшился? Небось громадные деньжищи отвалил.
– Разговорчики в строю, – отшутился я и, чтобы старик снова не выкинул какой-нибудь фортель с деньгами, быстро сказал: – Идём дарить, только цветочек аленький возьму.

Дед спрятал упаковку под полушубок, а я взял розу.

– С богом! – сказал дед Игнат и следом за мной засеменил к своему дому.

Тётка Маруся привычно возилась на кухне, когда мы с таинственным видом появились на пороге и застыли, словно два изваяния.

– Чего это вы? – спросила она, с подозрением вглядываясь в наши непроницаемые лица. – Никак грызнуть уже успели?
– Мария Игнатьевна, – сказал я торжественным голосом, – поздравляем вас с Международным женским днём и от всей души желаем здоровья, благополучия, прожить на радость нам до ста лет, – и ловким движением фокусника выкинул из-за спины руку с розой. – Это вам!

Тётка Маруся явно не ожидала от нас такой чести, сразу зарделась, будто девушка на выданье, потом тщательно вытерла руки о фартук и растерянно приняла цветок.

– Спасибо, милые.

Губы её дрогнули.

Тут настал черёд деда Игната удивить тётку Марусю. Он беззастенчиво отодвинул меня в сторонку, выступил вперёд и осекавшимся голосом начал:
– Дочка моя, то была лишь подготовка, а вот и сам основной подарок, – дед Игнат извлёк из-под полы тулупа платок, который по дороге успел освободить от упаковки.
– Мама родная! – ахнула тётка Маруся. – Красота-то какая, глазам глядеть больно!

Забытая роза осталась лежать на столе, а женщина торопливо ушла в горницу и принялась там по-молодому вертеться у старенького трельяжа, примеряя платок на разный фасон.

– Да что же это я, – спохватилась тётка Маруся, – на старости совсем умом тронулась от радости. Мужики, садитесь за стол, сейчас я вас угощу. Блюла тут водочку к празднику, ну а раз Миша завтра уезжает, сегодня и отметим.

Мы успели выпить по стопке, как тётка Маруся неожиданно вспомнила:
– Ой, у меня же мука закончилась! Вы тут пландуйте, а я побегу к Валёкиной жене, займу мучицы, блинчики вам испеку.

Она поспешно накинула новый платок на голову и, как была раздетая и в валенках на босу ногу, подхватилась по протоптанной тропинке, время от времени оступаясь в снег.

– Чего это она вдруг взалкала? – удивился дед Игнат, наблюдая в окно за дочерью. – У нас этой муки цельный короб в чулане. Ох, и чудны эти бабы. Ну, давай ещё по маленькой.