Когда спрашивают, в кого уродилась наша белоснежно-кудрявая девочка, мы с женой улыбаемся и синхронно отвечаем: в обоих. На одной из моих самых любимых фотографий Верунчик с золотыми локонами вызывает у всех один вопрос: чем завивали девочку? Отвечаем: ничем. Выкупали, вытерли головку полотенцем и чуточку расчесали массажной щёткой. Всё своё.

До пяти годиков мы с женой оба были «белоснежными», а я ещё и кудрявый, да такой, что Владимир Ильич на октябрятской звёздочке отдыхает. А вот цвет волос незаметно сменился сначала на светло-русый, потом на пепельный. При этом волосы продолжали виться, но уже не африканскими колечками, а волнами. В общем, мечта любой девчонки.

Наверное, многим из нас в детстве не нравились свои волосы, даже красивые и вьющиеся. Я был из ну очень недовольных. У друзей волосы прямые, все ходили с аккуратно подстриженными чёлочками. Я тоже так хотел, я пытался, но мои волосы непослушно завивались.

Чувство стадности, желание быть как все в детских субкультурах чрезвычайно важны – «белых ворон» дразнят, травят и даже бьют. Я отчаянно вымачивал непослушные волосы сначала в воде, потом во всяческих травяных настоях, надевал на мокрую голову ушанку и терпеливо ждал, когда волосы распрямятся. Дошло до того, что ложился спать в ушанке. Мама решительно возражала, поэтому я прятал шапку под подушку, а ночью надевал. Папа снисходительно посмеивался, а вот от мамы мне начало конкретно прилетать, поскольку педагогически-дипломатические доводы относительно растительности на моей голове она исчерпала.

В конце концов я стал просить родителей стричь меня покороче. Согласились, но чубчик отрастал сантиметра на три и сразу завивался колечками.

И вдруг в восьмом классе девочка-одноклассница сказала обо мне своей маме: «У Вовы очень красивые волосы». Для моей мамы это стало новым поводом перейти в контратаку – убедить упрямого отпрыска в том, что у него не просто волосы, а божий дар. Не скажу, что мама меня дожала, но я впервые прислушался и перестал вымачивать многострадальные локоны.

В начале семидесятых стали очень модными длинные мужские причёски. Я долго боялся, но когда наконец решился, услышал от окружающих, что красив. Это льстило, однако не изживало застарелый комплекс.

Однажды тёплым майским вечером в самом конце девятого класса мы, трое друзей, отправились в кино на последний сеанс. Это была ни много ни мало оскароносная мелодрама «Ромео и Джульетта» Франко Дзеффирелли, штормившая неокрепшую юную душу, требовавшая настоящего продолжения, то есть любви и непременно такой же, как у Шекспира.

Когда вошли в кинозал, ещё горел свет. Добрались до своих мест, уселись в полном соответствии с дислокацией, обозначенной в билетах. Прямо за нашими креслами сидели три взрослые девчонки, явно за двадцать. Стоило прожить на свете ещё полвека, чтобы узнать: разница в возрасте между зрелыми и перезрелыми людьми сглаживается, и десятилетний барьер не мешает иным называть друг друга сверстниками. И дело не только в биологическом возрасте, но и в принадлежности к определённой эпохе. Но в данном случае между пятнадцатилетним подростком и двадцатидвухлетней девицей зияла пропасть космического масштаба.

Едва мы уселись, девушки, не особо церемонясь, начали обсуждать мои волосы:
– Глянь, Алька, какой херувимчик перед тобой уселся.

Захихикали. А потом другая сказала:
– Не то поп, не то дьячок, не то просто дурачок.
– Не заводись, не обращай внимания, – прошептал мне на ухо товарищ и крепко сжал руку выше локтя в знак солидарности.

С девчонками не дерутся и уж тем более со взрослыми. Захотелось пересесть на другое место, но зал был заполнен. Сергей продолжал сжимать мою руку, и тут та самая Алька одёрнула подруг:
– Завидуете? – озорно спросила она. – И я завидую, всё бы отдала за такие волосы. Да что там отдала? Отдалась бы!

И они дружно захохотали.

В зале медленно погас свет. И вовремя, потому что я почувствовал, что становлюсь краснее свёклы, которую отваривала мама к новогодней селёдке под шубой.

А потом был фильм. Тот самый, увлекающий в пучину страсти, с красивыми актёрами, великолепной музыкой и душераздирающей развязкой. И все мы, зрители, целым залом туда нырнули, да так глубоко, что никто не заметил, как Алька, прильнув ко мне сзади, в полумгле ласково перебирает мои волосы. Перебирает и гладит, гладит и снова перебирает…

Её пальчики замирали, когда Тибальт коварно, «из-под руки», ранил на дуэли беднягу Меркуцио, и когда Ромео, отчаянно защищаясь, убил Тибальта, и когда в склепе Ромео воскликнув «Пью за тебя, любовь!», осушил пузырёк с ядом, и когда Джульетта пронзила себя кинжалом возлюбленного. А когда звучала легендарная песня Нино Роты и Юджина Уолтера «Что значит юность», Алька «наигрывала» эту мелодию пальчиками на моих кудряшках.
Алька молчала. Но я чувствую, знаю и до сих пор не забыл, о чём она мне тогда беззвучно говорила.

Когда зажгли свет, люди выходили из зала потрясённые, не разговаривая, не глядя по сторонам. Алька шла впереди меня – высокая, длинноногая, с очень красивой фигурой и прямыми волосами, подстриженными под каре, скрывавшее лебединую шейку. Перед тем как свернуть на Вокзальную улицу, Алька вдруг оглянулась, улыбнулась мне и помахала ладошкой, а потом пошла дальше с подругами, казавшимися рядом с ней маленькими и неказистыми.

Странное дело – мы жили в маленьком городке, но Альку ни до этой встречи, ни после я больше не видел. Может, она приезжала к кому-нибудь в гости.

Прошло три года, и в августе в учебном центре Военно-медицинской академии мужеподобная парикмахерша безжалостно обнулила мои волосы грубой электрической машинкой, поздравила с поступлением, таким образом отправляя меня в новую жизнь – ещё не совсем понятную, но зовущую и завораживающую. Уходя, я оглянулся: парикмахерша невозмутимо сметала мои локоны в жестяной совок. Прощай, детство!

Было жарко. Я отправился в казарменный умывальник и, подставив лысую башку под кран, слушал, как разбиваются о черепушку капли холодной воды.

Год за годом продвигаясь по служебной лестнице, я мог позволять себе многое, но только не длинные волосы, а когда уволился в запас, причёска а-ля «Битлз» уже была неактуальна. Нынешние мужчины и вовсе предпочитают брить головы до блеска, подчёркивая тестостероновое величие.

Недавно, посетив маму и роясь в её фотоальбомах, я разыскал фотографии тех лет и умилённо улыбнулся:
– Не то поп, не то дьячок…
– Что-что? – переспросила мама.
– Ничего, это я просто так.

Вернувшись в Петербург, рассказал эту историю близкому другу.

– Да ведь вы с этой Алькой совокупились тогда, ментально! – хохотнул он.

Мне есть что вспомнить, более того, моя нынешняя мужская жизнь отнюдь не обнулилась и до поры находится под грифом «совершенно секретно». Иногда думаю о том, что если бы я раздарил поровну свои былые чувственные ощущения сотне среднестатистических мужчин, все бы они гордились тем, что прожили бурную жизнь.

Но волосы! Но Алька! Ромео и Джульетта! Три бури в одном флаконе. Ничего подобного со мною больше в подлунном мире не случалось.