День объявления войны. Мне пять лет. На стене чёрный рупор радио, отец стоял и слушал, а потом заплакал и сказал бабушке: «Мама, война».

Скоро его и других мужчин из нашей деревни призвали на фронт. Остались мы – бабушка, беременная мама, десятилетний брат и я. К осени мать попала в городской роддом, уже везде бомбили и полыхали пожарища. Все родные в ужасе, плакали и не знали, что делать, – город горит, а там наша мама.

Мы с братом додумались и побежали по направлению к городу, пробежали два километра, и вдруг чудо: мама сама идёт нам навстречу в больничном халате и тапочках, новорождённого мальчика несёт на слабых руках в поле халата. Старший брат подхватил ребёнка, и мы поспешили домой. Счастье – мама с нами!

Нам жилось трудно и голодно, тяжело растить малыша. Но вырос хорошим, умным, весёлым, получил профессию лётчика, а недавно его не стало.

В 1943 году я пошла в школу. Сама не знаю, как мы выучились, для занятий не было ничего. Писали на старых книгах, мама где-то доставала чернильный порошок, или сами делали чёрные чернила из сока дубовых листьев, в который клали ржавые гвозди. Учебники – одни на весь класс, только русский язык и математика, все задания выполняли в школе. Чернила зимой замерзали, и мы отогревали их дыханием, держа в ладошках.

В холщовых сумочках носили по бутылке молока и по нескольку картофелин, на переменах обедали. Весной ходили по полям и собирали гнилую картошку, из которой бабушка пекла блины, серые и страшные, их называли «тошнотики» или «кавардашки». Одевались во что попало, зимой на ногах – у кого-то валенки, а чаще стёганые бурки, как телогрейки. Летом галоши-«шахтёрки» с загнутыми носами, подвязанные верёвочкой.

Читала свои записи о тех годах современным детям, благополучным и избалованным, они так и не смогли представить, почему две картофелины считались прекрасным подарком на Новый год.

Ещё в начале войны в наш колхоз приехали беженцы, их разобрали по домам. Осталась женщина с двумя девочками. Мать посоветовалась с бабушкой и взяла их. Жили одной семьёй до самой Победы.

Потом они уехали к себе в Смоленск, оттуда писали маме благодарственные письма до конца её жизни. Те девочки выросли, выучились, одна стала заслуженным врачом СССР, другая работала в лагере «Орлёнок». Только повзрослев, я поняла, что все беженцы были евреями, бежали от ужасов оккупации.

Через нашу деревню всё шли и шли солдаты, усталые, запылённые, в башмаках с обмотками. Останавливались у нас в доме, постоянно менялись.

Однажды среди них оказался красавец-весельчак, мы его звали Саша из Куйбышева. Посадит меня на колени, покачивает и смеётся: «Хороша девка, война кончится, женюсь». Я так гордилась. Но вскоре в огромное поле ржи неподалёку немцы выбросили десант. Солдаты вскочили и помчались туда, завязалась битва, из которой не вернулся Саша из Куйбышева.

Солдаты делились с нами своим пайком, дарили сухари, кубики сахара – мы пили с ними чай, заваренный из сухой моркови.

Однажды походная кухня поделилась с нами царским кушаньем – макаронами, мы их раньше даже не видели. И надо же, только мы поставили полные миски на табуретки, как невдалеке сбросили бомбу. Дом содрогнулся, миски подскочили и покатились по полу. Нас не так напугала бомба, как рассыпавшиеся макароны, мы ползали и собирали их.

Женщины выкапывали в поле картофель. Вдруг недалеко опустился подбитый самолёт, начал двигаться поперёк грядок. Подпрыгивая, по инерции уткнулся носом в землю и перевернулся. Кабина с лётчиком буквально утонула в земле. Женщины откопали его лопатами и руками, вытащили. Не знаю, как доставили самолёт в деревню, зато помню, как лётчик его чинил, а мы играли рядом. Мы приносили ему огурцы, молоко, а он подарил нам блестящую фольгу от какой-то обмотки, ею потом украшали ёлку.

Когда ремонт был закончен, лётчик завёл крылатую машину, покатил по дороге, а мы бежали следом. Самолёт взлетел, сделал два круга, помахал крыльями и улетел. Лётчика звали Борис, потом я так назвала своего сына.

Помню, как к нам пришли немцы, вернее, приехали на мотоциклах. Они расселились по домам, шарили всюду и забирали всё, что считали нужным. У моей учительницы забрали все продукты, зарубили кур, зажарили, сидели и ели. А у неё была старая сердитая мать, она ходила перед солдатами и, думая, что те не знают русского, приговаривала: «Ешьте, милые мои, чтоб вы сдохли, ешьте, мои дорогие, чтоб вас разорвало». Учительница попросила: мама, не надо. И вдруг один немец на чистом русском языке сказал: «Жалко, бабка, твою красавицу дочь, а то поставил бы к стенке».

Мою бабушку немцы заставили лезть в подпечье, где она прятала кое-какую одёжку, прикрытую листом железа от пожара. Ей стало жаль вещичек, она огрызнулась: «Тебе надо, ты и лезь». На неё наставили автомат, пришлось доставать. Всё перебрали, ничего не взяли. Зато собрали все варежки и все пелёнки на портянки. На стене были наклеены газеты, так они рассматривали карикатуры и хохотали.

К счастью, у нас немцы стояли недолго, прибыли наши золотые сибиряки, сильные, статные, в белых полушубках, валенках – и погнали фашистов на Запад.

В нашей школе некоторое время жили французские лётчики из авиаполка «Нормандия – Неман», поскольку их военный аэродром располагался в полутора километрах. Мы часто бегали к ним, знали: они вернутся из полётов, станут есть, покормят и нас. Они были весёлые, быстрые, часто играли с нами в мяч, в салки. Однажды нарядились очень красиво – белые кители, белые перчатки. Не знаю, по какому торжественному случаю.

Наши матери обустраивали около аэродрома ангары для самолётов, мы помогали им таскать ветки и втыкать их, словно это кусты – маскировка от немецких налётов. В домах на ночь завешивали окна, а стёкла заклеивали крест-накрест, чтобы не трескались от разрывов, ведь новое стекло взять негде. Вечерами зажигали не лампы, а маленькие пузырьки с фитилями, «моргаски». Если шили, вязали или читали, садились поближе к источнику света и часто подпаливали волосы.

Отчётливо помню день 9 Мая. Прозвенел звонок на урок, а учительницы всё нет. Вдруг она заходит в класс, смеётся и плачет: «Дети, война закончилась!» Все стали смеяться, кричать «ура!». А те, чьи отцы погибли, легли на парты, горько рыдая. Учительница прошла, погладила их по головам. Тот первый День Победы прошёл через сердце каждого.

Очень трудно жилось нам и после окончания войны. Наш отец целый год работал на восстановлении Ленинграда, вернулся только в 1946 году. А в 1947-м случились засуха и страшный голод. Хлеб давали по два килограмма в руки, за ним стояли огромные очереди. Это в городе, а в деревне и того не было. Бабушка заставляла нас собирать листья липы и конский щавель, мелко рубила и пекла твёрдые зелёные лепёшки. Деревца лип стояли все ободранные.

Бабушка подвешивала хлеб высоко, чтобы мы не достали, а к обеду выдавала по кусочку. Однажды отец лёг днём отдохнуть в горнице, а я на цыпочках пробралась и отломила себе горбушку. Думала, он спал и не слышал, оглянулась – а у него по щекам текут слёзы.

Вскоре папа начал работать в колхозе комбайнёром, заработал зерна, и каких же вкусных красивых караваев напекла бабушка. Это очень страшно, когда в доме нет хлеба. У меня и сейчас он всегда с запасом, а если мало, ощущаю страх и запах голода.

Почему-то некоторые думают: раз в военное время мы были маленькими – лихо обошло нас стороной. Нет, война украла, искалечила наше детство, здоровье, рано сделала нас взрослыми, обрушила на слабые детские тела и души все возможные и невозможные тяготы. Мы, дети войны, невольно оказались на первой линии беды наравне со взрослыми.

Всем желаю добра, здоровья. Только бы не было войны.