СВЕЖИЙ НОМЕР ТОЛЬКО В МОЕЙ СЕМЬЕ Действующие лица Василий Ливанов. Народный артист России и Англии
Василий Ливанов. Народный артист России и Англии
24.05.2021 18:43
ЛивановКаждое интервью – это портрет, удачный или неудачный. Надеемся, портрет Василия Борисовича Ливанова выйдет правдивым. Народный артист, человек уникального литературного и артистического дарования, практически не даёт интервью, а спросить его хочется о многом.

– Василий Борисович, в молодости все пытались разглядеть в вас продолжение великого отца, артиста Бориса Николаевича Ливанова. Мой вопрос, возможно, глуп, но я его задам: отец – ваш кумир?
– Вы потревожили мою память о папе, но я вам ничего нового не скажу. Для детей родители – одна из форм собственности. А дети становятся любимыми неприятностями своих пап и мам и их главным достижением. В Википедии прямо так и указывается: народный артист Борис Ливанов – отец народного артиста Василия Ливанова. Я всегда чувствовал ответственность перед отцом, как Гамлет перед тенью Короля Датского. Но слава отца меня стимулировала, а не давила.

И мама, и отец не желали, чтобы я стал актёром, они не хотели семейной инерции и меня берегли. Не ставили на табуретку и вообще всячески отвлекали от сцены – упор был сделан на моей любви к рисованию. После обязательной семилетки я поступил в московскую художественную школу, окончив которую сдал экзамены в академию имени Сурикова, получил проходной балл и… В этот момент понял, что без актёрства не проживу, и поставил отца перед фактом.

Тогда папа сделал страшную-страшную вещь: он, можно сказать, своей рукой отправил меня в Щукинское училище, позвонив своему другу, Рубену Николаевичу Симонову: «Мой Васька поступает в ваше училище. Пожалуйста, послушай его и, если у него нет способностей, гони в шею!» Это была пытка. В кабинете Симонова сидели одни заслуженные и народные, принявшиеся меня гонять по русской поэзии, которую я, слава богу, хорошо знал. Через полтора часа Рубен позвонил отцу: «Он талантливый, пусть учится». Вот так я и поступил, и окончил с отличием.

Отец… Я вам уже столько наговорил, но за этими словами стоит моя большая любовь к нему – отцу, учителю и другу, каких у меня больше не было. Нас почему-то принято сравнивать – чьё творчество огромней? Надеюсь, ответ мы узнаем только на небесах. Мы с отцом открыто гордились друг другом.

– Василий Борисович, а ведь вы были не самым простым ребёнком. Вас в детстве не наказывали?
– Боже упаси: я не помню никаких наказаний, по крайней мере серьёзных. Ко мне обращались как к взрослому, рассчитывая на мой разум.

– А что ещё хранит ваша память о детстве, о доме, о тех, кто дружил с родителями? Ведь вы выросли в Камергерском переулке, вы, можно сказать, «принц МХАТа». Или память хранит другое?
– Ну, почему… Однажды к нам пришёл Валерий Павлович Чкалов. Он напугал меня. Мне было три года, и возникло ощущение ужаса перед его мощью, ростом, командным голосом. Он близко дружил с папой. Мой дед – волгарь, и Чкалов с Волги, это их сильно сближало. Как-то раз накануне дня рождения мамы папа спросил: «Женя, что тебе подарить?» В шутку, конечно, мама попросила: «Подари мне Чкалова». И вот день рождения, собрались гости, вдруг звонок в дверь, за нею стоит Валерий Палыч. «Женя, я ваш подарок!» Так он вошёл в наш дом.

Иное дело Рина Васильевна Зелёная, которая жила с нами в одном подъезде и на правах соседки бывала у нас постоянно. Я её помню с детства, я счастлив, что с ней снимался, мы вместе озвучивали мультфильмы, и даже моему первому мультику «Самый, самый, самый, самый» она подарила свой неподражаемый голос. Но особенно я ей благодарен за «Холмса» – именно она создала атмосферу дома на Бейкер-стрит, настолько вписавшись в эпоху, что нам с Виталием Соломиным ничего не стоило стать ожившими людьми того века. С нею и Брониславом Брондуковым у нас сложился ансамбль, что вообще-то в кино случается редко. Рина Васильевна как человек старшего поколения показывала пример творческой дисциплины. И её юмор всегда присутствовал на площадке. Это помогало не очень уставать, ведь съёмки велись иногда по десять часов. У артистов возникли дружеские отношения, из которых рождается искусство. Когда люди с любовью относятся друг к другу, происходят моменты счастливой жизни.

Ливанов– У вас в доме за столом собирались уникальные личности – например, Булгаков, Пастернак. Увы, в наше время почти закончились люди, знавшие их лично.
– Как говорил отец, в нашем доме перебывала вся советская культура. Всех имён не перечесть! Разговоры шли об искусстве, а не о политике. Тогда и сплетен-то не было, как сейчас… Мнения этих людей отличались оригинальностью, подчас оказывались неожиданными. Для меня, маленького, это было словно школа. И каждый из них вёл в ней свой предмет. Кроме Василия Ивановича Качалова, считавшегося моим крёстным, это и Борис Леонидович Пастернак, изумительный живописец Пётр Петрович Кончаловский, Александр Петрович Довженко – это ближний круг.

Отец был знаком и со Сталиным. Их первая встреча произошла в 1940 году, на вручении Сталинской премии за роль князя Пожарского. Папа и Иосиф Виссарионович на банкете целый час говорили о театре, о готовящейся постановке «Гамлета». Товарищ Сталин почему-то всегда опасался этой пьесы, он спрашивал, каким отец видит своего Гамлета – слабой фигурой или сильной личностью? После часового разговора подвёл отца к накрытому столу и, наклонившись, спросил: «Борис Николаевич, а почему вы не в партии?» Все присутствовавшие замерли. Отец без паузы ответил: «Товарищ Сталин, я очень люблю свои недостатки». И при гробовом молчании зала Сталин расхохотался. На следующий день раздался звонок из Кремля, и чей-то голос доверительным тоном сообщил отцу: «Борис Николаевич, товарищ Сталин сказал, что ему было приятно поговорить с мыслящим артистом».

Сталин вообще был неравнодушен к искусству. В Большом он бывал чаще, но и во МХАТ приезжал, например, посмотреть Булгакова. А особенно любил спектакль «Мёртвые души», сцену вранья Ноздрёва – её он видел не раз.

– Сталин посещал МХАТ инкогнито?
– Сталин проходил в ложу, его нельзя было не узнать.

– А ваш отец не робел играть перед таким зрителем?
– Ни перед кем, никогда! Это ему было не свойственно. Разве что перед Станиславским, его учителем. Отец обладал огромным чувством юмора, в чём вы, надеюсь, убедились. Его острые фразы становились достоянием всей Москвы.

– Если позволите, вспомню ещё об одной звезде, которая не могла у вас не бывать, – Фаиной Георгиевной Раневской.
– Раневскую в нашем доме я не помню. Но мы с ней вместе работали на озвучивании «Карлсона», она была великолепная фрёкен Бок! Вот тогда мы встретились и близко познакомились. Я узнал женщину, общение с которой против вашей воли заставляет принять её игру. И она, и Рина отличались особым остроумием и быстрой реакцией. Наша необъяснимая дружба мозгами нисколько не повредила ни моему, ни её актёрскому мастерству. После окончания «озвучки» она оставила мне письмо, где выразила желание снова встретиться, – оно у меня хранится. Могу лишь кратко заметить, что за стенами обычного театра Раневскую ожидал её собственный театр, и в нём она тоже дослужилась до народной артистки.

– Кстати, она много курила. Вы тоже не покуриваете, а смолите по полной программе, иногда даже трубку. С чего это началось? Может быть, с войны, когда табаком забивали голод?
– Я курю больше семидесяти лет, но не особенно люблю распространяться о том времени. Война, жизнь в эвакуации, потом Победа, одна на всех, которая от Белорусского вокзала прошла по Тверской и остановилась перед нами, мальчишками, в лице паренька со взрослыми глазами – сына полка, заглянувшего к нам во двор. Он курил настоящую папиросу, имел две медали, но, наверное, за право так пофасонить он рисковал жизнью на фронте. Мне было чуть больше десяти, но у меня не появлялось мысли удрать на фронт, как сделал этот мальчишка, хотя я и жил по законам улицы, взявшей моё воспитание в свои руки. Раньше уличные мальчишки меня били за то, что я отказывался воровать у отца папиросы, а после встречи с этим юным героем я сам захотел походить на него, и с тех пор пачка папиных папирос была постоянно в моём кармане. Но я не фанатик курения. Бывали в жизни случаи, когда я пачку бросал и по три года не курил.

– Не курением ли вы обязаны своему голосу, не имеющему аналогов? Сейчас он воспринимается как один из подарков, которые разложила на вашем пути судьба. И нельзя не спросить: вы ещё помните свой природный голос?
– У меня был очень средний такой баритончик, но я был им весьма доволен. И случилась такая история: по воле режиссёра Михаила Константиновича Калатозова на съёмках моего первого фильма «Неотправленное письмо» затеяли эксперимент. Прямо в тайге режиссёр решил провести озвучивание наших голосов для эпизода, где мы бежим по сорокаградусному морозу. Он одел микрофоны в меховые колпаки, а молодых геологов, то есть нас, артистов, пустил играть в чём были. Мы с Таней Самойловой орали-орали, и ничего из этого не получилось, потому что ветер бил в микрофоны. А голос пропал! Врач мне запретил говорить даже шёпотом, целых две недели. А когда запрет снял, я получил новый голос, от которого пришёл в ужас!
Мама переживала так, что капли пила, её надо было саму лечить от невроза. А папа сказал, что я возмужал и что такого голоса больше ни у кого нет. Но это он ещё не слышал Высоцкого. Мы как-то с Владимиром Семёновичем возвращались из Питера в одном купе и не придумали ничего лучше, как поздравить друг друга, произнести тост за наши оригинальные голоса!

Голос – главное для актёра. Я не создал образ великого сыщика, а «родил» его, и это затмило все мои прошлые роли. Единственный, кто прорвался через заслон, – Карлсон. Не готов утверждать, что за каждую работу надо обязательно награждать, но за голос Карлсона, например, награда мне вручена. Я был пожалован встречей с самой Астрид Линдгрен, и она совершенно не «звездилась». Посмотрела наш фильм, не понимая ни слова по-русски, и сказала, что именно так должен разговаривать Карлсон. У фрёкен Линдгрен мне запомнился просветлённый взгляд. Она – как музыка, не мелодичная, но всё равно красивая.

– До 1968 года, пока не засели за «Бременские музыканты», вы снимались в среднем в двух фильмах в год. Для киноактёров это хорошая занятость, тем более что как раз в то время рождалось наше великое кино. И всё-таки мультипликации вы отдали чуть не полжизни. А началась она для вас…
– Да, да, да, с «Бэмби»! С детства это мой фильм на все времена. Увидев его в семь лет, я был потрясён гениальным произведением Диснея, и вот здесь слово «гениальность» действительно применимо.

– После выхода «Бременских» американские коллеги из студии Уолта Диснея получили в вашем лице серьёзного конкурента. Не переменилось ли после этого и ваше отношение к «Бэмби»?
– Нет, не переменилось. Это полотно невероятной доброты, и через очеловеченных животных оно раскрывает нашу роль в окружающем мире. Мне кажется, в мультипликации работать особенно сложно – там соврать нельзя. Чуть-чуть фальши, и всё…

Когда я оканчивал режиссёрские курсы у Михаила Ильича Ромма, разговор у нас зашёл о моей первой работе. Какой ей быть? Я сказал, что работа у меня уже готова – мультфильм «Самый, самый, самый, самый», озвученный Риной. Когда Ромм его посмотрел, он сказал: «Вася, мультфильм режиссёру делать сложнее, чем снимать игровое кино». Диплом у него я получил с отличием!

– Вы, конечно, ждёте вопросов о «Бременских музыкантах» – они принесли вам первую большую славу. Но об этом мультфильме уже много сказано. Не сказано о другом – что работа над «Бременскими» закончилась тремя свадьбами. Счёт открыл поэт Юрий Энтин. Его супруга Марина даже стала прототипом Принцессы. О второй свадьбе вы не расскажете, а заодно и о третьей?
– Вот на чём подловили… Извольте! Как мимо воды нельзя пройти, не напившись, так и я не смог пропустить прекрасную девушку, которая мне «приснилась» с балкона третьего этажа. И я сказал своему другу, который стоял рядом: вот эта девушка будет моей женой и родит мне двоих сыновей. Так оно и случилось. (Елена Ливанова, художник, режиссёр мультфильмов. – Ред.)

– В 1972 году она была свободна от отношений? Или вы её у кого-нибудь похитили?
– Она была молоденькой совсем… Но под моим чутким влиянием на том же «Союзмультфильме» выросла в заслуженную артистку России.

– А третья свадьба?
– Вы о Боярских? Была такая история…



– Это было сложно?
– Запросто. Я ставил «Бременские музыканты» в Театре имени Ленсовета. Мишу Боярского выбрал на роль Трубадура – лучше невозможно придумать в этом театре. А Лариса Луппиан играла Принцессу. Когда она репетировала, я позвал Мишу в зал и сказал: «Посмотри, какая девушка. Пропустишь, а потом локти себе кусать будешь». И как-то Мишу это озадачило. В результате получились муж и жена – Боярский и Луппиан. Они меня зовут «сват».

– Василий Борисович, а ваш театр «Детектив» – это из какой оперы? На эту тему существует много лжи, но очень хотелось бы узнать и правду.
– Рассыпался этот театр, мной созданный, потому что одарённых актёров в него было не затащить, те грезили сериалами, а крайним нашли меня. Такое впечатление, будто кто-то накаркал… Далее пустили слух, что Ливанов спился, что, впрочем, тоже отчасти правда. Даже Иисус на Тайной вечере к кубку прикладывался, с фалернским, если не путаю. А что говорить об актёрах, которые каждый день перевоплощаются в новые персонажи? Ведь некоторые сцены нам приходится переживать, как маленькую жизнь!

По поводу актёрской профессии и алкоголя есть классический пример. Рязанов пригласил Сергея Филиппова в «Карнавальную ночь» на роль лектора. Филиппов немножечко пьяненький пришёл на съёмки. Вначале Эльдар порадовался – вот, думает, как хорошо, готовая сцена. А когда сняли, ничего не вышло, пришлось переснимать с трезвым актёром. Потому что под градусом кажется, что всё сделал замечательно, а на самом деле в таком состоянии актёр не контролирует себя и играет из рук вон плохо. Это блестяще доказал и Михаил Ефремов.

Но и бытующее в отношении некоторых актёров мнение, что они постоянно выпивают, – враньё! Кому-то хочется трепаться об этом, раздуть сенсацию. Конечно, вне работы некоторые актёры выпивают, но я бы не сказал, что это выдающиеся выпивохи. В среднем в нашей профессии алкоголиков не больше чем среди инженеров, врачей или сотрудников внутренних органов, я надеюсь.

– Вы потрясающий писатель, уже оставивший серьёзный след в российской мемуаристике. А какой вы читатель? Сейчас что читаете?
– Писатели – не читатели. И Пушкин читал в основном запылённые тома архивов. Я занимаюсь литературой с 1965 года. Сейчас у меня больше десятка книг – мемуаров, по объёму почти «История государства Российского». В общем, Карамзина я уже догнал, но ещё не опередил. Мои книги часто переиздаются, значит, они интересны читателям.

– Можно ещё один вопрос задать, последний? За последнее время ваше отношение к театру изменилось?
– Нет, мои взгляды на театр не переменились, но переменился театр. Сегодня большинство актёров и режиссёров не ставит задачу сказать новое слово в искусстве. Главное – заявить о себе, отличиться, пусть даже путём скандала. Забыт императив Станиславского, что нужно любить не себя в искусстве, а искусство в себе. А ведь без этого актёр лишается роста. Он должен учиться у своих партнёров, у жизни, которая иногда сама становится партнёром, а не напускать на себя ненужную таинственность. Я никогда особо гримом не «залепляюсь», но у меня Николай Первый и Шерлок Холмс как будто сыграны разными людьми. (Император Николай I – роль Ливанова в фильме «Звезда пленительного счастья». – Ред.)

Следуя Станиславскому, актёр сегодня может стать приличным человеком, завтра – приличным негодяем, а послезавтра – выжившим из ума. В каждом артисте есть место всему – и тому, что не стыдно из себя вытащить, и тому, что не следует выпускать из клетки. Во мне таких человек двадцать живёт, я утром просыпаюсь и думаю: чего мне с этими ребятами делать?

– И что решаете?
– Любить искусство в себе, а не себя в искусстве. Другого способа существования, в любом виде творчества, просто нет!

Беседу вёл Игорь КИСЕЛЁВ, подготовил Владимир КИСЕЛЁВ
Фото: PhotoXPress.ru

Опубликовано в №19, май 2021 года