Кто из нас в детстве не подворовывал? Признайтесь, ну хотя бы разочек все поддавались искушению.

Я была девочкой честной, денег у мамы не таскала, даже сдачу из магазина приносила до копейки. Но пара-тройка грехов есть и в моей биографии.

Помню страшную историю в раннем детстве, было мне года три-четыре. Жили мы тогда в коммуналке, три комнаты – три семьи, из детей, правда, только я. Двери в наших комнатах не запирались, и вот однажды я осталась без взрослых в большой квартире. Мне было скучно. Поваляв звонкую куклу-неваляшку, накалякав карандашами нечто абстрактное в книжке со стихами Агнии Барто, накормив из игрушечной посуды пластмассового голыша Борьку, я стала без дела шататься из комнаты в кухню, включать и выключать воду в кране. Приоткрыла мусоропровод, который располагался в нашем старом доме прямо на кухне, покричала туда: «Ау-у! Дураки! Все дураки! Какашки!» – эхо в мусоропроводе было отличное.

Но развлечения закончились, а взрослые всё не возвращались, и я не знала, что ещё занимательного придумать. Выйдя в длинный коммунальный коридор, тихонечко толкнула соседскую дверь, и она открылась. Заглянула в комнату – никого. У меня захватило дух!

Нет, в той комнате я уже бывала, и не раз, соседи приглашали в гости, чем-то угощали, но теперь, когда комната стояла пустой, она показалась мне волнующей и таинственной. Я шагнула внутрь. Вся привычная обстановка приобрела теперь иной, сказочный вид. Сначала я робко рассматривала тёмный старинный буфет, показавшийся мне колдовским замком. Фарфоровые статуэточки балерин тихонько перешёптывались, семейство слоников куда-то брело, большое кресло, застеленное плюшевым покрывалом, превратилось в королевский трон, хрустальная ваза с пластмассовыми розами на полированном столе искрилась в солнечных лучах из окна, как застывший фонтан, чеканка на стене, на которой дяденька в звериной шкуре боролся с тигром, гудела и рычала. В лакированном серванте за раздвижными стёклами стояли старые книги, и вдруг мой взгляд упал на маленькую шкатулочку. Волшебный ларец! Что же в нём спрятано?

Дрожащими ручонками я отодвинула стекло серванта, переложенное бумажкой, чтобы не дребезжало, достала расписную фарфоровую шкатулочку, открыла её – там хранилась мелочь: копейки, двушки, трёхкопеечные монетки и даже один пятак.
Со мной случилось нечто невероятное, глаза загорелись алчным огнём! Деньги в принципе меня тогда не интересовали, гуляла я всегда со взрослыми, ни в мороженом, ни в газировке, ни в сладостях мне никогда не отказывали, личный капитал мне был попросту ни к чему, но тут я испытала страшное необъяснимое искушение – старинный клад!

Я ссыпала часть мелочи, сколько поместилось в маленькую детскую пригоршню, поставила шкатулку обратно, задвинула стекло и пулей вылетела из чужой комнаты.

Ворованные деньги я спрятала между двумя матрасами своей кровати. Несколько дней жила, как в кошмаре, меня мучили стыд и страх. Снились ужасные сны: ко мне приходят дяденька в звериной шкуре и тигр с чеканки, злые, гневные, они хотят меня убить. Я стала плаксивой, плохо ела.

Понятное дело, что пропажу четырёх-пяти монеток соседи вряд ли обнаружили, а мне казалось, что все уже всё знают, но молчат. Тем более что мама не раз говорила: «Кутенька, запомни, всё тайное рано или поздно становится явным!»

Измучившись, я выжидала момента, когда меня снова оставят одну дома и соседская дверь окажется незапертой. Я хотела проникнуть туда, чтобы вернуть деньги в шкатулку, но случая всё никак не представлялось. И вот однажды соседка, хозяйка проклятой комнаты, подкараулила меня в кухне, поманила к себе пальцем, и я похолодела. Но, к удивлению, соседка не набросилась на меня с упрёками, не схватила за ухо, а, ласково улыбаясь, протянула мне упаковку импортной жвачки, которая в 70-е годы считалась великой роскошью.

Я уставилась на жвачку и разрыдалась. Соседка очень удивилась, погладила меня по голове, хотела утешить, но я с рёвом вырвалась из её объятий, бросилась в комнату, достала из-под матраса мелочь и, вернувшись в кухню, молча протянула ей. Соседка рассмеялась, сказала, что за жвачку платить не надо, это подарок, и тогда я призналась ей в своём грехе.

Соседка была молодой, но мудрой. Конечно, она изобразила серьёзное выражение лица, с уважением отнеслась к моему раскаянию и пообещала, что никому не скажет о воровстве, а жвачка – это теперь награда за то, что я всё-таки оказалась честной девочкой.

Этот урок я запомнила на всю жизнь и, когда у меня появился сын, постаралась использовать свой опыт.

Как-то раз выгуливала семилетнего сына Стёпку и его товарища Витьку. Во дворе мы играли в бадминтон, раскапывали клады, заранее мной закопанные, сходили в киношку, а потом забрели в косметический женский магазинчик, где мне нужно было купить кое-что из дамских штучек. По пути домой я заметила, что Витька крутит в руках какой-то яркий шарик. Приглядевшись, поняла, что это ароматизированная соль-шипучка для ванны, которой был наполнен пластиковый лоток у кассы в косметическом магазине.

Одержимая благородным порывом, я провела с мальчиками воспитательную беседу, прочитала лекцию о том, как нехорошо воровать, и сказала, что мы возвращаемся в магазин, кладём на место шарик и извиняемся перед кассиршей. Парни уныло поплелись за мной.

В магазине, вся такая мудрая и правильная, я вернула соль кассирше, объяснила, что мы случайно прихватили этот товар и забыли расплатиться, затем предложила ребятам выбрать себе по шарику, которые им нравятся, и честно их оплатила.

Довольная собой, я повела мальчиков обратно во двор, мы разошлись по домам. Но спустя некоторое время Стёпка сказал серьёзно: «Мама, зря ты тогда снова повела нас в магазин и купила Витьке шарик для ванны. Пока ты извинялась перед кассиршей, Витька полные карманы этих шариков набрал!»

Я почувствовала себя полной идиоткой и поняла, что воспитатель из меня хреновый.

Мне кажется, мальчишки больше девочек склонны подворовывать, и дело даже не в их особенной нечестности, а в какой-то лихости, азарте, кураже перед друзьями. У многих, к счастью, это проходит с возрастом. Но сколько некрасивых историй я слышала от знакомых мамок про их пацанов, какие немалые суммы они таскали у родителей, и, главное, каким изощрённым способом!

В какой-то момент Стёпка тоже стал у меня подворовывать, благо наставников в этом деле в дворовых компаниях хоть отбавляй. Порой, недосчитавшись денег в кошельке, я приходила в отчаяние. Но, в отличие от своих хитроумных товарищей, Стёпка никогда не умел заметать следы и страшно удивлялся, когда я призывала его к ответу.

– Стёпа, всё тайное становится явным! – говорила я ему с интонацией моей мамы. – Ты живёшь с мисс Марпл, я распутаю любое преступление и найду виновного!

Но чаще Стёпкино воровство имело продуктовый характер. Я запрещала ему перекусы сладким и всякими чипсами вместо нормального обеда или ужина. Стёпка знал все мои тайники, где прячутся гадкие чипсы и сухарики, которые я всё-таки вынуждена была покупать, иначе у меня из шкафчика со специями пропадали то «Вегета», то бульонные кубики, пустые упаковки от которых я находила у него за диваном. Я картинно возмущалась, ругала его за приправы, говорила, что это ужас и кошмар, пугала гастритами, но в глубине души понимала сына.

Наверное, у нас в роду были лоси, которые любят лизать соль. В детстве я тоже таскала у мамы эту «Вегету», грызла бульонные кубики и, вскрыв суп-письмо с макаронами-звёздочками, выскребала из них сушёные кусочки мяса.

Налопавшись чипсами и шоколадками, Стёпка отказывался нормально ужинать, говорил, что сыт, и ложился спать, а по ночам я просыпалась от звука сигнализации из кухни и со свирепым видом бежала разбираться. Дело в том, что унас музыкальный холодильник. Если дверцу долго держать открытой, он играл Моцарта, напоминая, что пора закрывать. Но Стёпа с нашим дедом так его доконали, проводя в раздумьях у открытой дверцы по полчаса, что холодильник сорвал голос и теперь только противно визжит, как потревоженные машины на улице.

Сонная и злая, врываюсь ночью в тёмную кухню, испуганный Стёпка оборачивается на меня, освещённый лампочкой из открытого визжащего холодильника, во рту у него торчит сырая сарделька, в одной руке зажат солёный огурец, в другой – шоколадка. Меня разбирает смех. Вспоминаю сцену из его детства, когда я застукала годовалого сына, сидевшего на кухонном столе со всеми конфетами, которые были в вазочке. Они торчали из его рта прямо в обёртке, и все руки тоже были заняты конфетами.

Отдельной статьёй в криминальной судьбе сына идёт интерес к моей парфюмерии и косметике, стоящей на тумбочке. Дух исследователя сохранился в нём с детства. Всё новое он тащит в свою комнату, раскручивает, обнюхивает, выбрызгивает, а струю поджигает. Это, я вам скажу, такое классное пламя, как из глотки Змея Горыныча, сама только что попробовала поджечь, и, чёрт побери, моментально новый баллончик дезика опустел!

Меня тоже с детства привлекали взрослая косметика и парфюмерия, хотя это понятно, я же девочка. Но вот однажды я совершила второй свой ужасный грех.

Тогда мне было семь лет. Мы уже переехали в отдельную квартиру и теперь дружили с соседями с верхнего этажа. Я водилась с одноклассницей Киркой Додик, а моя мама – с её мамой, тётей Симой. Семья их была более зажиточная, чем наша, в квартире обнаруживались совершенно необыкновенные вещи. Например, пианино, традиционное для еврейской семьи, а также импортная стенка и безумно красивый немецкий шкаф «Хельга», который мама выкупила у Додиков, когда те собрались эмигрировать в США.

И, конечно, у модницы тёти Симы была масса всякой импортной косметики и парфюмерии, которая изящно выстроилась под стенным зеркалом на тумбочке в прихожей. Стоя в прихожей Додиков у тумбочки с хрустальными флакончиками духов, с дефицитным косметическим наборчиком «Пупа» в красной пластмассовой коробочке, я теряла рассудок. Однажды узрела среди косметики нечто для меня непонятное, но притягательное – крошечная круглая металлическая баночка красного цвета с золотой звездой. Покрутив её в пальцах, попробовала открыть, получилось с трудом, а внутри – густая жёлтая мазь с чарующим ароматом ментола.

– Что это за чудо? Для чего? – ахнув, спросила Киру.
– Это? Да так, «звёздочка», – отмахнулась Кирка, – от соплей, и когда голова болит.

Похоже, для Киры эта мазь была обычной фигнёй, а я такую никогда не видела, она меня заворожила, казалась колдовской, волшебной. Словом, я помешалась на этой баночке. Каждый раз, когда приходила к Кире в гости, «звёздочка» попадалась мне на глаза и неудержимо манила к себе, как кольцо из сказки про хоббитов.

И однажды безумие охватило меня настолько, что, оказавшись одна в прихожей, я зачарованно потянулась к этой баночке и положила её в карман. В голове шумело от страха и стыда, ладонь, сжимавшая в кармане баночку, вспотела, на ватных ногах я вышла от Кирки, спустилась в нашу квартиру, закрылась в своей комнате и стала рассматривать и нюхать «мою прелесть».

Налюбовавшись, решила ей намазаться. Я не знала, в каких местах её наносить, измазала весь нос и так переборщила, что мазь попала в глаза. Дико щипало, у меня хлынули обильные слёзы. В этот момент в комнату вошла мама. Обливаясь слезами, я быстро сунула баночку в карман. Увидев моё состояние, мама перепугалась.

– Кутя, что с тобой? Почему ты плачешь?
– Я… мама… я ударилась.
– Где? Что? Сильно? Покажи!

Мама взволнованно обследовала моё тело, но никаких ран и ушибов не обнаружила.

– А почему это ты так странно пахнешь? – спросила она с подозрением.
– Не знаю, – промямлила я, растирая по лицу слёзы.
– Ты камфарное масло, что ли, нашла? – предположила мама. – А куда дела пузырёк?
– С балкона выбросила, – снова соврала я.

Угрызения совести меня, безусловно, терзали, но в то же время я с восторгом поняла, что не напрасно подозревала у этой мази магические свойства – она волшебным образом способна вызывать слёзы, даже когда совсем не хотелось плакать.

Пытливым семилетним умом я быстро сообразила, что это великолепный инструмент для манипуляции мамой. Когда очень сильно чего-нибудь не хочется или, напротив, хочется, а нельзя, можно намазаться чудесной мазью и пустить в ход слёзы.
На спор в школе я показывала этот фокус одноклассникам, убеждая, что за секунду могу расплакаться, как настоящая актриса.
Но рано или поздно наступает расплата, и в глубине души я её ждала. Как-то раз мама сильно простыла, насморк, температура, и особенно мучительно у неё раскалывалась голова, а дома, как назло, не было даже анальгина. Вечер поздний, аптеки уже закрыты. Мама позвонила тёте Симе и спросила, нет ли у неё каких-нибудь лекарств.

Тётя Сима спустилась к нам с аспирином и каплями для носа и расстроенно сказала:
– У меня была вьетнамская «звёздочка», классная штука – натрёшь виски и затылок, и головная боль стихает. Но не могу найти, куда-то она запропастилась.

Меня охватила паника. Как быть, я не знала. Принести «звёздочку» и отдать её тете Симе значило признаться в бессовестном воровстве, какой позор! Тётя Сима ушла, а мама продолжала мучиться, клала на лоб мокрое холодное полотенце, я места себе не находила.

С опущенной головой и пылающими щеками я подошла к маме и протянула ей волшебную мазь. Мама посмотрела на баночку, поморщилась, но уже не от головной боли, и приказала:
– Поднимись к тёте Симе и верни!

На один этаж я поднималась дольше, чем в нормальном состоянии поднималась бы на десять этажей.
Тётя Сима, лёгкая незлобивая женщина, сразу обо всё догадалась, но даже бровью не повела, а только радостно ахнула:
– Нашлась мазь? Замечательно! Что ж ты её мне принесла, беги маме отдай, пусть лечится!

С той неприятной истории прошло много-много лет, вьетнамские «звёздочки» лежат во всех аптеках и больше не вызывали у меня священного трепета. И вот, будучи уже взрослой артисткой, я однажды снималась в картине, где мне пришлось много плакать. На очередном дубле все слёзы закончились, плакать оказалось нечем, а на крупный план ещё требовалось хорошенько порыдать, я же не могла выдавить из себя ни слезинки.

– Светочка! – позвал режиссёр гримёра. – Тащи, что ли, слёзный карандаш.

Слёзный карандаш – это специальная ментоловая помада, которой гримёры мажут артистов, чтобы вызвать слёзы.

– Ой, а карандаш у меня закончился, – призналась Светочка. – Но стойте! У меня есть кое-что!

Светочка сбегала к своему гримёрному ящику, притащила баночку вьетнамской «звёздочки» и стала меня убеждать:
– Вы не бойтесь, помажьте у переносицы, это не вредно, тот же эффект, что и у карандаша. Даже ещё лучше работает!
– Да знаю я, как она работает, – проворчала я, хмуро глядя на баночку.

Давно отработанным жестом нанесла волшебную мазь в нужные места, слёзы хлынули, но искусственно вызванные стали вдруг мешаться с настоящими. Я вспомнила тётю Симу, Кирку, маму, совсем ещё маленького Стёпку, набитого конфетами, наше с ним ушедшее детство и вдруг заплакала по правде.