Отравившись нахимиченной клубникой, моя дочь попала в токсикологическое отделение Центральной клинической больницы. Мы привезли её туда едва дышавшую, покрывшуюся безобразными красно-бурыми пятнами и зловещей сыпью по всему телу. Все были страшно напуганы и ни на шаг не отходили от неё несколько дней. Но, слава богу, благодаря усилиям врачей и нашим кошелькам, опорожнённым на лекарственные «коктейли» и капельницы, всё обошлось. И теперь она настаивала на выписке, просила забрать её домой, хотя внешне ещё напоминала политый уксусом мухомор.

– Ну пожалуйста, заберите меня отсюда, – ныла дочка, обещая дома добросовестно принимать все лекарства и соблюдать строгую диету. – Нет больше сил терпеть эту Монтсеррат!

Монтсеррат – девица, укушенная ядовитой змеёй и привезённая в Баку две недели назад из Барды. Родственники, оставив её в больнице и убедившись, что опасность миновала, уехали и с тех пор не навещали девушку. Сказали, заберут, когда окончательно выздоровеет, – приезжать часто в такую даль, ясное дело, накладно. Вот она и скучала на больничной койке, листая дочкины журналы, восторженно комментируя иллюстрации и красочные фотоэтюды с условно одетыми мужчинами и женщинами под предположительно южными небесами. При этом она умудрялась напевать песню собственного сочинения:
– Никто не подобьёт гвоздя
В мою подкову-у-у!
Никто не насыплет соли
В мой пло-о-ов!
Никто не даст ячменя
Моему ишаку-у-у!
Никто не нальёт воды
В мой каза-а-ан!
Ох, змея, змея-а-а,
Ты не тело моё отравила-а-а.
Ты мне всю жизнь отравила-а-а!
Почему назвали меня Гаратель?
Лучше бы назвали Гарагю-у-ун!

Конечно, песня была несерьёзной, и соседка по палате вовсе не хотела докучать изнеженной горожанке. Наоборот, пыталась развеселить. Но больничный фольклор бардинки не производил впечатления на мою дочь и лишь раздражал однообразием тематики.

Хотя посетители смеялись до упаду над красочными образами, создаваемыми жизнерадостной деревенской девушкой.

Другая её песня была полной противоположностью предыдущей:

Не без таланта девица, ничего не скажешь. За день до выписки моей дочери бардинку наконец забрали родственники, приехавшие в Баку по своим торгово-рыночным делам. Заодно, так сказать, и её прихватили. Она уезжала скорее с сожалением, чем с радостью, ведь возвращалась к привычной трудной деревенской жизни. Моя дочка, к удивлению, тоже загрустила. Без девушки-певуньи в палате стало тоскливо.

Уже стемнело, когда мы собирались уходить, складывая в пакеты вещи, ненужные в связи с грядущей выпиской.

– Осторожнее, вот так, – поправляя подушку и простыню, приговаривала санитарка, устраивая на освободившейся койке девушку, переведённую из реанимации, где та провела два дня.

Девушка была бледная до прозелени, с чёрными кругами вокруг глаз и совершенно бескровными губами. Её звали Мехин.

– Теперь всё будет хорошо, – утешала медсестра двух заплаканных женщин, – ещё и посмеётся над собой, глупышка. А жестокости и бессердечию скоро сама перестанет удивляться. Жизнь научит.

Капельница медленно выплакивала содержимое литрового флакона в вену Мехин. Сейчас она спала, и мать, ещё молодая женщина, утомлённая страхом за жизнь дочери, поведала нам о происшедшем.

Мехин встречалась с одним парнишкой, у них была любовь. По крайней мере, дочь в это верила. Но родители того парня, Ильгара, категорически воспротивились браку, у них на примете была другая невеста, родственница-землячка. Ильгару и Мехин пришлось расстаться, и вскоре он женился на той, которую назначили ему в жёны мать с отцом.

Мехин долго переживала эту разлуку. Но жизнь не стоит на месте, и она согласилась выйти замуж за сватавшего её дальнего родственника. Он хотя и гораздо старше неё, но очень достойный и хороший человек, надёжный. Поженились.

Но после свадьбы жених повёл себя как-то странно: ушёл спать в другую комнату, с невестой был хотя и вежлив, но холоден. А через несколько дней протянул ей записку.

– Читай, – подавляя гнев, сказал он. – Я ждал и думал, ты сама всё расскажешь, я бы простил. Но обмана не потерплю. Месяца через два разведёмся, чтобы не было пересудов. Всё-таки я не хочу портить тебе жизнь. Ты молода, ещё устроишься, а мне лживая не нужна.

Мехин стала читать записку. Она была короткой, унизительной и заканчивалась словами: «Я сливки слизал, а ты молоко лакать будешь».

– Но это неправда! – возмутилась девушка.
– Ты говорила, что у тебя никогда не было любимого человека. А это тоже оказалось неправдой.
– Прости. Разве это так важно? Всё давно прошло.
– Как видно, не всё.

Девушка была в шоке и не нашла ничего лучше, чем наглотаться на ночь каких-то пилюль. Едва спасли.

– Что теперь будет? Какой позор! – стенала мать. – Хорошо, жива осталась, ласточка моя. А каковы мужчины! Мразь, один хуже другого, ни чести, ни достоинства!

Я слушала и думала, что медсестра права: придёт время, и Мехин будет жалеть о своём поступке, чуть не стоившем ей жизни. А ещё я думала о понятии «мужская честь». Что это? В чём она проявляется? В отказе от оступившегося любимого человека?

Принцесса Умай-ун-Ниса должна была стать седьмой женой Аурангзеба, наместника Тамерлана в одном из индийских вилаятов. Дожидаясь церемонии бракосочетания, она долгие вечера проводила у окошка своих покоев, выходящего в чудесный сад. Сад охранял молодой стражник, воин с безукоризненной репутацией верного, отважного и правдивого слуги. Не зря повелитель доверил ему охрану принцессы.

Но принцессе приглянулся красивый и статный стражник, и она стала оказывать ему знаки внимания. Как трудно устоять перед огнём чёрных очей, когда дурманящий аромат жимолости наполняет ночной воздух, а молодая кровь закипает в жилах! Тот стражник носил в медальоне на груди длинный вьющийся волос принцессы, оброненный ею, когда она принимала из его рук цветы и как бы случайно коснулась его ладони.

И вот однажды, в канун свадьбы правителя, Аурангзеб вызвал молодого стражника.

– До меня дошли слухи, – сверкая гневными глазами, начал он. – Но я верю тебе и хочу услышать правду. Ведь ты правдив и считаешь ложь бесчестьем, не так ли? Вот и ответь мне, обреку ли я себя на бесчестье, сделав своей женой Умай-ун-Нису. Правдивы ли слухи о её внимании к тебе? Ты храбрый воин, я не стану тебя убивать. Просто накажу. Но, если это правда, принцесса будет казнена, как того требует закон.

Холод пробежал по спине стражника, но это был страх не за себя, а за принцессу. Если он скажет правду, её предадут мучительной казни. Если солжёт, мучительной казни подвергнется его душа, осквернённая ложью.

– Нет, мой повелитель, – твёрдо произнёс стражник. – Принцесса чиста и достойна быть супругой Аурангзеба.
– Ты можешь поклясться?
– Вот моя клятва! – с этими словами стражник выхватил меч и отсёк себе кисть левой руки.

Придворные ахнули, а правитель, приказав врачевателям унять кровь и перевязать рану, сердито продолжил:
– Зря ты это сделал – лишил меня смелого и верного воина. Я бы тебе и на слово поверил.
– Ложь – дорога к бесчестию, – шёпотом, который услышало лишь его сердце, промолвил стражник.

Я вспомнила эту историю, чтобы показать, чем способен пожертвовать настоящий мужчина ради любимой. Спасая принцессу, он солгал, что было для него неприемлемо, но тут же наказал себя за ложь.

Вот я и думаю, что бедняжка Мехин просто ещё не встретила настоящего мужчину. А так хочется верить, что они были не только во времена Тамерлана.