Когда она вышла из машины, он ещё раз оглянулся, ухватил взглядом мелькнувший за углом край чёрной юбки, рассмеялся своему отражению в зеркале и сказал:
– Всё!

Он любил её семнадцать лет до и девять после того, как она выскочила за широкоплечего, похожего на бочонок генерала и укатила с ним в Москву. Когда генерал только появился, она ещё пыталась бегать к Стасику, но военный держал нос по ветру и днём, и ночью. И когда она приходила с работы чуть позже, присматривался так, словно видел на ней отпечатки чужих пальцев. Пару недель потерпел, а потом поставил вопрос ребром:
– Хочешь хорошей жизни, завязывай с этим. Иначе придушу обоих или выставлю в одних трусах на мороз. И даже не из ревности, тут дело в принципе и чести.

Генерал дорожил честью. А она дорожила домом в дачном посёлке, перспективами, тем, чтобы дочка не скиталась по чужим углам. И она завязала.

Стасик страдал. Завёл страничку в «Одноклассниках», подглядывал за Ленкиной жизнью со стороны – вот она в Хельсинки, вот в Париже, вот платье купила новое для бала в Доме Советской армии. Смотрел, ставил «лайки», ждал. Иногда поздравлял с праздниками, справлялся о здоровье – она отвечала сухо, будто и не было этих семнадцати лет.

Раз в месяц Стасик отправлялся к Максу Юрченко – вместе шли в баню, выпивали по паре кружек. Стасик никогда много не пил, так, доходил до нужного состояния и начинал рассказывать. О жене, о детях, о Ленке. Жаловался, что она не пишет, признавался, что никак её не заменить. Юрченко слушал вполуха и думал о своих машинах и закупке запчастей – подорожали в три раза за последние пять лет, будь она проклята, эта экономика.

А Стасик талдычил своё: какая Ленка была смелая, бесшабашная, и какой он дурак, что тогда не женился на ней.

– А чего не женился? – Юрченко зевал от пива и духа дубовых веников.
– Так она всё обо мне знала, на таких жениться нельзя. Думал, дочка у неё выросла, а я всегда рядом, будет боевой подругой до старости. Чего ей в Ростове не жилось?
– Так, может, ей тоже бабского счастья хотелось. Бабы – они и в Африке бабы. А ты ей ничего не давал.
– Не давал, – соглашался Стасик. – Но любил же, помогал, деньги там, стиралку купить, её родителям тоже перепадало.
– Перепадало – это не то, бабы не дуры, – зевал Юрченко. – Я, брат, тут чуток присну, толкни через полчасика.

Юрченко заворачивался в простыню и спал на лавке тихо-тихо, как большой ребёнок. У него была автомастерская, за неделю он так уставал, что и до своей любви дела не было, что уж о чужой говорить.

Стасик вставал, подталкивал свесившуюся с лавки Максову ногу и шёл на порожек бани.

Курить он бросил ещё двадцать лет назад, но по привычке выходил на деревянный настил, садился и таращился в небо. Много вспоминал. Как они ездили в Сочи на выходные и Ленка приглянулась там кавказцу в ресторане. С одной стороны, Стасику было приятно, он гордился, что на неё обращают внимание, а с другой, переживал, чтобы не пришлось драться – этого он не умел. И чтобы не закончилось милицией и не дошло до работы. Поэтому он пригласил Ленку на танец, увёл её в танце до края площадки, а потом они убежали, не заплатив. Всю дорогу хохотали, словно подростки. И ночь потом была такая, как никогда.

Хотя у них всегда было как никогда – Ленка в любви не стеснялась и не жадничала, отдавала себя всю без остатка. Стасик с ней чувствовал себя выше, сильнее и в сто раз круче, чем был. И охал, и вздыхал, и горло перехватывало от счастья.

…Звёзды проявлялись на вечернем небе мягко, еле заметно. И слёзы собирались в уголках глаз Стасика.

– Ленка, – шептал он вверх, – Где ты, Кошка Ленка?

А Кошка спала где-то в Москве на плече у своего бочкового генерала. Стасик думал об этом и плакал ещё сильнее.

Года через три стало легче – Ленка уже потеряла свои чёткие очертания, запах стёрся, её голос внутри Стасика стал глуше. Теперь чётко вспомнились только поступки, слова и как они зимой сбежали ночью в Анапу. Он наврал жене, что поехал за товаром, а Ленке не надо было врать – тогда ещё некому.

Они ехали по обледенелой трассе, пели, как дураки, во весь голос, под Пугачёву. Вдруг навстречу вылетела фура, и чудо – настоящее чудо! – что он успел вывернуть руль.

Очнулись в овраге. Ленка кричала и плакала, а он молчал и мелко-мелко дрожал. Тогда Ленка впервые назвала его скотиной. Не из-за аварии, просто слишком долго носила это слово в себе, а тут оно вдруг вырвалось от случайного столкновения с правдой. Стасику нечего было ответить. Он сопел и молчал.

Машину вытолкали, доехали до Анапы, но всё уже было не то.

А потом появился генерал, встретил Ленку на вечере выпускников – отмечали в соседних банкетных залах.

В первый раз рассказывала о генерале со смехом, а когда тот начал привозить к её дому цветы вёдрами – уже без смеха, с уважением. Потом с восхищением, дальше – с восторгом.
Стасик спрашивал:
– А ты с ним спала? Спала?

Сто раз задавал этот вопрос, будто бы только от него и зависело, останется с ним Ленка или отчалит с генералом. Она вначале юлила, а потом сказала честно:
– Ну, спала, спала. Бывает и хуже, притрёмся.

Через семь лет Стасик завёл Римму. Познакомился с ней в банке, в отделе кредитования. Пригласил на кофе, и закрутилось. Римма была, как и Ленка, маленькой, в сорок выглядела на тридцать, а вот внутри – как прогорклая семечка. О чём с ней ни заведи разговор, всё плохо – и люди, и места, и события. Стасик уставал от неё, поэтому набегал нечасто и отщипывал ей от семьи не щедро: три киви, два апельсина, ликёр. Римма не любила никаких выкрутасов ни в жизни, ни в постели: всё строго параллельно или перпендикулярно, быстро и точно, по графику. Освободились – и по домам.

Единственный плюс Риммы – она любила слушать, особенно о прошлом Стасика. И о Ленке. Стасик, которому некому было выгружать всё это, нажитое, выгружал Римме. Сидел у неё на кухне, пока та пилила ногти или крошила капусту для борща, и выдавал воспоминания партиями. Римма не ревновала и не расстраивалась – то ли не любила, то ли притворялась. Только иногда спрашивала:
– А что же ты не женился?
– Дурак был. И у меня же дети.
– Дети у всех, и дураки все. Должно быть что-то другое.
– Не знаю, – расстраивался Стасик и собирался домой.

Шёл пешком, тридцать минут из соседнего района, и всю дорогу с ним рядом шла невидимая ни для кого, но ощутимая для Стасика Ленка. Весёлая, позвякивающая бусами на груди:
– Чего же ты упустил меня, Стасик?

Он сутулился и грустил весь оставшийся вечер.

Спустя девять лет Ленка написала: «Буду в Ростове, нужна твоя помощь. Дай телефон».

Сердце у Стасика ёкнуло. Он выслал телефон и тут же потребовал позвонить. Ленка позвонила: голос спокойный, словно расстались вчера. Сказала, что надо съездить в Неклиновку к тётке, забрать документы, что-то там решить с дележом семейного имущества.

– Завтра в десять у Дома профсоюзов. Тебе удобно? – спросила она.
– Удобно.
– Тогда до встречи. Пока.

Ночь он не спал. Ленка снова ожила, стала молодой, сочной, жаждущей и вожделенной. Выгибалась в его руках, манила и вздрагивала. Нашёптывала про рай на земле, тянула на базы на Левбердоне. Он задыхался от ожидания, ходил на балкон, шаркал по дому тапками. Жена нервничала, требовала успокоительное и проклинала его работу.

А он был счастлив и говорил вполголоса:
– Ну ладно, ладно, чего ты… Поставщики задерживаются, а я обещал человеку, ты же знаешь.

Жена Света ничего не знала, она хотела спать. Тридцать лет прожила бок о бок со Стасиком, и если её что-нибудь и тревожило, так это благополучие детей и чтобы по квартире ночью никто не шаркал.

К Дому профсоюзов Стасик приехал без четверти десять. Внутри у него словно работал насос – шумело в ушах, дрожали руки. Утром вымылся дважды, достал старинный парфюм, который так нравился Ленке, побрился и выщипал в носу волосы. Посмотрел на себя в зеркало во весь рост, повернулся, снова посмотрел – обнаружил обвисший живот и не очень сексуальную задницу. Втянул и то, и другое – стало лучше, но девять лет не спрячешь. Он примерил майки – чёрная его старила, белая молодила. Оставил белую.

Иногда за дверью слышались лёгкие шаги жены, она носила на балкон мокрое бельё.

– На свидание? – бросила по дороге.
– Вечно ты.
– Вечно я.
– Поставщик новый, я же говорил.
– Ну да, конечно. Перед старыми ты так не одеваешься и ж… в щёки втянуть не пытаешься, – хмыкнула она и закрыла дверь. Видимо, чтобы не раздражаться.

Стасик схватил ключи, сумку с документами и вылетел, так и не позавтракав, – на кухне пахло оладьями, а он не хотел нести к Ленке домашний запах.

Она опоздала на пять минут. Вначале из-за деревьев появилась тень – вытянутая, нечётко очерченная, потом вышла сама Ленка. Стасик присмотрелся – может, ошибся? Нет, это была она. И одновременно не она. Простоватая невысокая женщина. Худенькая, совсем не поправилась за эти девять лет. Волосы в хвостике, простая чёрная юбка, белая майка, босоножки на плоском ходу. Совсем не жена генерала и не та дама из соцсетей, которую люто ревновал Стасик.

Он потянулся к ручке двери, но она сама открыла раньше. Наклонилась, улыбнулась – на лице ноль косметики. Губы тонкие, глаза круглые, брови… Обычные брови, без того рокового излома, что виделся ему во сне.

– Привет, Стас.
– Привет, Лен. Садись, поехали.

Она села и не принесла с собой ничего, никакого прежнего запаха: ни призвука манкого тела, ни лёгких весенних духов, ни домашней, наспех приготовленной, как раньше, еды. Коленки острые и загорелые, немного сухие. «Как лапки у курицы», – подумал Стасик и устыдился.

– Хорошо выглядишь, упитанный и живой, – похвалила Ленка.
– И ты, – соврал Стасик. – Молодая, динамичная.
– Жизнь такая, некогда стареть, – ответила Ленка и оглянулась. – Город как похорошел! Вчера гуляли с дочкой, я никак не могла нарадоваться, какой он стал.
– Ты с дочкой?
– Да. Она ещё спит, ночью ходила в клуб с подружками, вернулась под утро.
– Как она?
– Хорошо. И я хорошо. Ты же про меня хочешь спросить?

Стасик кивнул и отчего-то смутился.

– Работаю в издательстве, устроилась благодаря Илье. Интересная работа, люди вокруг, мне нравится.

Стасик вдруг подумал, что раньше Ленка не называла генерала по имени. И он даже забыл, что тот – Илья.

– А ты как? – Ленка натянула юбку на коленки, достала из сумочки жвачку, предложила жестом Стастику. Он мотнул головой, а потом пожалел – решил, что от него может как-то не очень хорошо пахнуть, а жвачка бы помогла.
– Я нормально, всё по-старому, там же, так же. А вы как? Притёрлись? – вырвалось, вылетело само собой.
– В смысле?
– Это я так.
– А-а, характерами? Да, давно притёрлись, всё хорошо. Но я тебе благодарна за прошлое. Жизнь же – цепочка, одно звено вынешь, и всё рухнет. А я свою сегодняшнюю жизнь ни на что бы не променяла. Мы скоро в Дубай летим. Вы там были? У нас отель просто невероятный.

Ленка щебетала об отеле, а Стасик думал, как легко она произнесла «вы». «Вы» – это он с женой, с его семьёй. То есть откромсала уже, отрезала. И не ревнует. Чужие люди.

По дороге туда говорили об отдыхе и об издательстве. На обратном пути – Ленка очень лихо забрала документы, пропала всего на десять минут – об экономике и экологических катастрофах.

Стасик чувствовал, как его накрыла тяжёлая ледяная плита, но кивал, соглашался или спорил, поддерживал разговор. Когда въехали в Ростов, всё-таки спросил:
– А ты по мне не скучала? Не вспоминала?
– Стас, тебе столько лет, а ты задаёшь такие вопросы. Я тебе благодарна. С тобой я выросла и поняла, как жить не надо.

На Красноармейской она вышла. Погладила зачем-то его по руке: провела пальцами бегло, спешно, словно стеснялась. И так же спешно, стесняясь, вышла. И тень поползла за ней, обнимая отполированные розовые пятки. Стасик вспомнил, что после купания в Дону пятки у Ленки всегда были серыми, и она ленилась их хорошо мыть – а он целовал эти пятки и млел от них. Лет десять назад это было. Или даже пятнадцать.

Потом завёл мотор, включил первое попавшееся радио, усмехнулся своему отражению и сказал:
– Всё.

Из колонок заиграла незнакомая музыка. Стас смеялся и плакал. Внутри него грохотала жестяная банка. Как от кока-колы. Куда бы сдать её на переработку? Он оглянулся – люди бегут по своим делам, машины спешат… Некуда.