– Алла Георгиевна, вы стали работать на телевидении, имея медицинское образование и опыт работы врачом. Как у вас получилось перестроиться?
– Сегодня я увидела в эфире передачу с Александром Розенбаумом. Я его очень уважаю за гражданскую позицию, за то, что на фоне мишуры нашего шоу-бизнеса он выделяется своей неподдельностью. У него огромный опыт медицинской работы, гораздо больше, чем у меня, ведь он врач «скорой помощи». Ему часто задают вопрос: как же вы сумели поменять призвание? Да собственно говоря… это при большом желании получается.

Мне очень хотелось артистической профессии. Когда-то собиралась поступать в театральный или в Институт кинематографии, но родители были против. В итоге я выбрала медицинский, потому что склонности к этой профессии у меня, конечно, присутствовали. Я имею в виду неравнодушие и милосердие, которые должны быть присущи всем, кто занимается медициной. Но всё равно внутри шевелился червяк и призывал к действию. Несмотря на то что я окончила ординатуру, работала младшим научным сотрудником и имела хорошие карьерные перспективы, успешно прошла конкурс в отдел дикторов Центрального телевидения и резко изменила свою жизнь. Двадцать лет была диктором, параллельно занималась журналистикой, потом вступила в Союз журналистов, читала новости, писала сценарии к программам и мероприятиям, была автором, ведущей и руководителем своей программы. В общем, много интересного.

– Опыт работы врача-невролога помогал вам в работе? Ведь докторам этой специальности известно о людях больше, чем другим.
– Я пришла в отдел дикторов Центрального телевидения уже сложившимся человеком, и мне это помогло. Отдел был сложный, звёздный, много характеров и, как следствие, много претензий. Часто возникал вопрос: а не потому ли я оказалась на телевидении, что не получилось в медицине?.. А может, я полный бездарь? Доказать обратное я могла только своей работой.

Сначала, как ни странно, меня заметили на экране мои пациенты. Они писали письма руководству и в наш отдел о том, что очень удивлены – такой прекрасный врач, специалист, решила поменять профессию… Пациенты писали благодарности. Это развенчало мнение, что якобы я пришла на телевидение, потому что не получилось в медицине. Ну а вся моя дальнейшая жизнь в дикторском отделе должна была подтвердить мои способности.
Коллеги обращались ко мне по медицинским вопросам, мне удавалось помочь им или их родственникам. К сожалению, порой это оказывались неутешительные диагнозы, которые позже подтвердились. Однако моя помощь как медика укрепляла авторитет, вызывала уважение.

В силу своей специальности я понимала многие психологические аспекты, которые возникали в нашем отделе. Вы только не поймите, что я в плохом смысле это говорю, но иногда я смотрела на человека как врач на пациента. Старалась понять, почему он так поступает, где ему больно, что оставило такой след и с какой стороны подойти, чтобы снова не ранить. Вот таким образом я вошла в коллектив. Всегда помогала, всегда была активна, и позднее мне уже доверили своего рода профсоюзное руководство. Сначала в отделе, потом в главной дирекции программ, а там работало триста двадцать человек.

– Телевизионщики часто говорят о большой нагрузке: они мало спят, много работают, почти не видят семью. У вас тоже был постоянный цейтнот? Как выглядел ваш рабочий день?
– Наша рабочая неделя имела «скользящий круглосуточный график». Что это значит? Профессия диктора уникальна и универсальна. Мы вели передачи, озвучивали всё, что выходило в эфир, читали новости, участвовали в массовых мероприятиях. Нашей постоянной обязанностью являлось также сквозное ведение программ Центрального телевидения. С учётом вещания через спутник на разные часовые пояса мы вели одновременно пять каналов, и всё в прямом эфире, в том числе ночью. И хотя это были довольно короткие тексты, «закрывающие» предыдущую передачу и подводящие к следующей, тем не менее их требовалось произнести в кадре чётко, с приветливой интонацией и, самое главное, наизусть. Никаких телесуфлёров и наушников не было. К счастью, живое ведение ночных блоков затем было заменено видеозаписью, которую мы делали с вечера накануне.

Самой престижной была, конечно, Первая программа ЦТ. А самым престижным на Первой программе – вечерний эфир. И получалась такая карусель: сегодня – дежурство на программе, завтра – озвучивание, послезавтра – новости, потом опять дежурство на программе, на следующий день – ведение передачи или концерта. И выходной день – распаренный. У нас очень редко случались спаренные выходные. И ещё реже они выпадали на субботу и воскресенье. Чтобы отдыхать два дня подряд, да ещё в выходные, требовалась очень веская причина – семейные обстоятельства, отъезд или что-нибудь подобное. Конечно, шли навстречу, но это не всегда получалось. Вот так мы работали в течение многих лет.
Не могу сказать, что это лёгкая работа. В первые годы я с трудом входила в рваный биологический ритм: когда нужно спать, ты должен бодриться, а когда ты бодр, тебе нужно поспать. Могли выдернуть в любой момент в случае срыва на программе. Особенно тех, кто жил неподалёку. А я жила ближе всех.

И такой ритм, конечно, сказался на нас в дальнейшем. Особенно тяжело давалась смена с шести часов утра. В половине пятого нужно быть на студии: причёска, грим – и в эфир. И вот в три часа ночи звонит будильник. Я садилась на кровати и, ей-богу, не понимала вообще, что происходит. Иногда просто слёзы катились, когда до меня доходило, что нужно ехать на работу. Думала: боже, зачем я это придумала, зачем мне это?! Но потом всё вошло в привычку. Мы были молодые, а в молодости всё легко переносится, и организм подстраивается.

– Как вы помогали себе собраться? Были моменты, которые мешали концентрироваться?
– В первые годы у меня возникал страх перед эфиром, я очень сильно волновалась. Волнение накатывало, как только в студии вспыхивала лампочка на табло и загорался красный маячок на камере. Для меня это было мучительно, я, что называется, «жевала» своё сердце. Это когда оно просто из груди выскакивает, бьётся в горле, и ты его «жуёшь». Но потом всё прожевалось и вошло в привычку. И не только в привычку. Сама мысль, какую важную работу ты делаешь и ради чего, – подавляет даже сильное волнение. Я выработала в себе навык: когда выхожу к микрофону, то на первых фразах мне нужно переволноваться. А потом будто в реку входила, понимала течение, меня подхватывало, и дальше я уже просто плыла по этой реке, совершенно уверенно, получая удовольствие. Когда завершалась передача или запись, даже возникало огорчение от того, что всё закончилось. Вот прямо – «ой, уже всё?». Я только разогналась, а уже конец. Жалко, очень жалко! Ведь человек вдохновлён!

– Вы так много работали в прямом эфире. Не случалось ли курьёзов?
– В первые годы очень переживала, если случалась неудача… А неудачи у нас в чём выражались? Вот, например, выпуск новостей в прямом эфире, и ты ошибся или допустил ляп. Ах, это был караул! Меня словно облили кипятком, мне делалось так неловко, так стыдно! Но у нас существовало правило, которое я прививаю и своим ученикам. Если вы ошиблись в эфире, ни в коем случае не останавливайтесь, смело дуйте дальше. Вы должны перешагнуть эту канаву, иначе упадёте в неё. И каждое следующее предложение вызовет ещё больше ошибок. Сказал – и забыл. «Умерла так умерла».

– Какая атмосфера была внутри коллектива на телевидении? Есть мнение, что среди коллег царила конкуренция, которая исключала искренние отношения.
– В творческом коллективе всегда присутствуют обстоятельства, о которых вы сказали. Наш отдел, конечно, не избежал сложностей. Существовали и конкуренция, и порой недоброжелательство. Но я свой коллектив любила. Воспоминания у меня самые хорошие. Я никогда не дружила против кого-нибудь, а наоборот, старалась справедливо оценивать свои возможности и возможности других. И если у других что-нибудь получалось лучше, то мне было очень интересно узнать, почему, как, где я не дотягиваю.

О нашем отделе говорили – «банка с пауками». Но я считаю, это преувеличение. Вероятно, кто-нибудь пустил такую колкую остроту, и она ушла в массы. Из того же разряда выражение «говорящая голова». Кто-то произнёс, и оно приклеилось. Было очень обидно, что о нас думали как о красивых куклах, которые не умеют самостоятельно мыслить. Это совершенно не так. И время это доказало. Профессионализм, которым обладали мои коллеги, бесспорно, выше, чем у многих современных представителей нашей сферы.

– Вам приходилось постоянно учиться?
– Мы учились у очень хороших педагогов и у старших коллег, мэтров. Нас записывали, и нашу работу разбирали. Вот это было самое страшное – когда твой педагог, не сообщив тебе, записывал тебя на эфире. А на следующий день подзывал пальчиком и говорил: «Пойдём посмотрим». Но ещё страшнее – коллективный разбор полётов. Это происходило на больших летучках, для которых мы сами записывали художественные программы. Не думаю, что сейчас подобная практика существует. Но ведь это хорошо тренировало, вырабатывало профессионализм, умение общаться через камеру. Если твой посыл летит сквозь объектив, или, как мы говорили, «пробивает стекло», – то он достигает цели. А если нет, то ты всего лишь красивый, но холодный манекен. Вроде некоторых нынешних ведущих – они сами себя называют «топовыми». Хорошо одетые, хорошо причёсанные, красивые, молодые – но с холодными глазами и не умеющие установить контакт с аудиторией.

Если ведущий имеет отрицательное обаяние, то он мне неприятен. На кой чёрт я буду на него смотреть? Я переключу программу и поищу более приветливое лицо. Не говоря уж о том, что это лицо несёт, какие слова оно произносит… Мы работали по универсальным эфирным законам, которые никто не отменял. И если их не соблюдать, то получается, извините, самодеятельность, которую мы с ужасом наблюдали все девяностые годы.

– Как сотрудники Центрального телевидения относились к событиям девяностых?
– Наш отдел закрыли в девяносто пятом и практически лишили нас профессии. Это был удар. В течение пятидесяти лет дикторы являлись лицами телевидения, а то и всей страны. «Дикторская эра» в истории телевидения достойно длилась больше полувека, а закончилась одним росчерком пера и, извините, пинком под зад. Невзирая на заслуги, звания, профессионализм. Ну и как мы могли к этому относиться?..

Я понимаю, это диктовалось политическими соображениями, у нас государство поменялось. Пришла новая эра, а с ней новые лица, голоса, манеры, передачи – всё новое! Однако потом стали потихонечку возвращаться. И всё же в одну реку дважды не войдёшь. Прошло время, многие ушли из профессии, чтобы выжить. Но, слава богу, мне повезло, и я осталась в профессии, работала в эфире, преподавала. Потом мы с сыном организовали небольшую студию. И я уже занималась другими вещами, в основном организационными. Я академик телевидения и радио, вице-президент Творческого союза работников и ветеранов телевидения и радио.

– Как вы относитесь к современным телевизионным программам?
– У нас на ТВ существовал закон: никаких сенсаций, никаких скандалов. Телевидение должно воспитывать, образовывать, информировать. Ну и развлекать, конечно, по мере сил. Наше ТВ не было таким агрессивным. Но видите, пришла эпоха сенсаций. Скандал, сенсация и секс – вот три «с», на которых основаны сегодняшние успешные, в кавычках, программы. Я, конечно, не люблю эти темы, считаю, что они звучат в избытке. К сожалению, мы испортили зрителя. Мы его прикормили на это, понимаете. Телевидение существует в погоне за рейтингом и рекламой. Одно слово – капитализм.

Очень упал уровень культуры и образования. Небрежное отношение к языку вскоре приведёт к тому, что мы разучимся говорить по-русски. Какие грубые грамматические, стилистические, орфоэпические ошибки допускают ведущие! Непонимание мысли, отсутствие логики чтения, унылая интонация, неправильное интонирование, не тембральные голоса! А ведь в обществе должны существовать эталонные носители языка. Ими всегда являлись дикторы радио и телевидения.

– Среди коллег ходят слухи, что вы отличный водитель. Давно водите машину?
– У меня очень большой водительский стаж. Когда я пришла на телевидение, у нас уже был «Форд Кастом 300», на минуточку. В то время на московских дорогах иномарки можно было встретить лишь пару раз в день. Иномарка была у Высоцкого, у Леонтьева, у Саши Серова… Ну, в общем, я ездила в огромной красивой американской машине. Она сначала была мамина, а потом перешла мне. Когда я пришла на телевидение, очень стеснялась ездить на ней. Не хотела, чтоб меня увидели. Но однажды меня всё же засёк оператор, который хорошо разбирался в машинах. Он увидел, как я на этой машине подруливала к семнадцатому подъезду «Останкина», прибежал и всем рассказал. «Знаете, на какой машине ездит Данько?» И восторженно описал. Вы знаете, после этого ко мне отношение изменилось! У меня повысился рейтинг! Вот чего я потом долго не могла понять…
А вообще я ездила на очень многих машинах, люблю это дело до сих пор, хотя сейчас меньше езжу, конечно. Мама говорила: «Ты ездишь как таксист». Это высокая оценка, ведь таксисты водят уверенно.

– Как врач и как красивая женщина поделитесь секретами?
– Я не люблю говорить о возрасте. Не хочу думать, что он наступает мне на пятки. У меня желание подальше от него убежать. И хотя, конечно, он время от времени пытается меня укусить, но я его пинаю ногой и говорю: «Это не ко мне». Хочу таким образом продержаться хотя бы лет до девяноста. Внутренняя психотерапия!

Как медик хочу через вас, через вашу газету, сказать, что очень важно быть образованным, чтобы не дать себя обмануть лженаучными теориями. Если нет общей образованности, то человеку можно вбить в голову всё что угодно, как в Средние века. Сейчас пошла мода доверять «коучам», тренерам личностного роста. Но где гарантии, что они подготовленные, образованные, знающие люди? Их нет. Нельзя быть тёмным в двадцать первом веке. И моё пожелание родителям: обратите внимание на этот аспект в воспитании своих детей. Помогите им стать личностями, прививайте вкус к чтению. И сами прививайтесь!