Вот уже года два я не путешествую. Ясное дело – пандемия. И, честно говоря, не очень-то хочу, потому что наездился. Был где-то в семидесяти странах, в некоторых по нескольку раз. Мне просто очень повезло. Это никак не моя заслуга, а просто стечение обстоятельств, причуда судьбы, которой я, конечно, очень благодарен.

Так вот. Думаю я себе: а что помню из этих бесконечных путешествий больше всего? Что, собственно говоря, человек может помнить?

А вот. То, что он 1) увидел, 2) услышал, 3) понюхал, 4) попробовал на вкус, 5) до чего дотронулся, ну и 6) всякие вестибулярные дела. Шесть органов чувств. Классика.

Я помню, что бурная речка Квай в Таиланде цвета хаки, а священный Ганг в Индии – пыльно-малахитовый.

Помню, что крики птиц в бразильских джунглях похожи на отчаянный крик человека, который очень сильно обжёгся или наступил на гвоздь. А звучание швейцарского варианта немецкого языка – будто трут пенопластом по стеклу или резко тормозит самосвал.

Помню, что мясо кенийского крокодила на вкус – курятина, которую полили селёдочным рассолом. А свежее кокосовое молоко на Цейлоне – точно как берёзовый сок.

Помню, что прикосновение к «капюшону» кобры во Вьетнаме – заклинатель капюшоновой кобры берёт за прикосновение доллар – напоминает прикосновение к обложке моего шершавого школьного дневника семидесятых годов. А стены римских домов точь-в-точь июльские пни в Подмосковье – кора и мох, мох и кора.

Могу запечатлеть и всякую «вестибулярщину».

Когда на огромном шестипалубном лайнере вплывал в норвежский фьорд, почему-то сразу вспомнил, как в первый раз вошёл в главное здание МГУ. Лёгкое, но властное головокружение и ощущение: сейчас начнётся самое главное в жизни. Или когда входил в бесконечное ущелье и вдруг увидел иорданскую розовую Петру – точно то же чувство, какое у меня было, когда во время страшной ангины спала температура с 40 до 36,2 и вдруг внезапно перестало болеть горло, – в 1969 году.

Всё такое помню. Но это ничто по сравнению с обонянием.

У меня с детства есть один пунктик – запахи. Что делать с этим пунктиком, не знаю. Ходишь, принюхиваешься ко всему, как собака.

Завяжи мне глаза, привези куда-нибудь во Францию, я и выдам: Марсельский порт, вечер. Или Париж, Монмартр, утро. Или кабаре «Лидо», первый ряд столов, уже дали десерт, сейчас выйдут девочки.

Я не хвалюсь, это скорее несчастье, чем преимущество. Читали «Парфюмера»? Вот и у меня примерно то же самое. Надеюсь, конец моей не совсем собачьей жизни будет не таким печальным, как у главного героя этого довольно противного романа. Потому что я невкусный, дрябловатый, да и костлявый. Кстати, помните у Чехова: «Я так стар, что от меня даже, кажется, псиной пахнет»?

Чем, спросите меня, пахнут полотенца и бельё в трёхзвёздочных отелях, и я скажу: бараниной. Именно бараниной. За базар, как говорится, отвечаю. В четырёхзвездочных слегка отдают уксусом. В пятизвёздочных ничем не пахнут, хотя есть лёгкий щемящий привкус талого снега. Так что если в пяти звёздах от наволочки несёт овцой, значит, наволочка не пятизвёздочная.

Теперь море. Вечернее Средиземное море, как заметил ещё Бунин, пахнет арбузом. Это понятно: морской йод плюс задумавшиеся водоросли. Очень точное и деловое замечание классика.

Чем грязнее море, тем больше оно отдаёт кормовым огурцом. Если же огуречный дух плавно переходит в запах весенней мокрой дворняжки, в это море лучше вообще не залезать. В Большом Сочи, Паттайе и Анталье много таких псиных заводей.

Бассейны в августовских отелях пахнут свежесваренным, ещё тёплым яблочным компотом. Джакузи – компотом персиковым, причём забродившим. Сауны – мокрой резиной вьетнамок и жжёным сахаром прокалённого дерева.

Каждое место имеет свой характерный запах.

Если пахнет «Макдональдсом» и закипающим от зноя болотным сероводородом – поздравляю, вы во Флориде.

Египет – это причудливая смесь пыли, арахиса и выпечки. Иногда пахнет верблюдами. Нечто вроде московского вечернего метро прошлого века. Сейчас московское метро не так токсично.

Китай – едва уловимое, но навязчивое соевое амбре. Некая смесь рыбьего жира и пластилина.

Все курорты мира пахнут старой фритюрницей, то есть картошкой фри. А уже через этот запах с трудом пробиваются рыба-гриль, креветки и так далее.

Доллары во всём мире неизменно пахнут клопами. Это общеизвестно и не обсуждается.

Евро – по-разному. Пятёрка – старой замшей, десятка – гуашью, двадцатка – линолеумом, полтинник – замазкой.

Мне грустно. Но могу продолжить.

Все сиденья во всех самолётах мира пахнут колбасой. Азиатские больше напоминают сырокопчёные колбасы, европейские – варёные, наши – сардельки с горчицей. Хотя на внутренних рейсах больше похожи на ливерную, намазанную на бородинский хлеб, на котором раньше лежала селёдка, причём бутерброд – позавчерашний.

Мне очень хочется поговорить о запахах туалетов, но я воздержусь.

Большие аэропорты, вроде амстердамского, навязчиво пахнут леденцами химического производства.

Старые южноевропейские города – кошками. Чем уже улицы, тем сильнее кошачий дух. Ближе к окраинам их всё больше и больше вытесняет собачий.

Если в таком европейском городе прошёл дождь, пахнет карамелью. После дождя в Москве пахнет тополиными почками.

Вот так и живу, пардон за исповедь. Вышел из самолёта, леденцом пахнет. Приехал в отель, смыл колбасу. Правильно полотенца пахнут: весенней лужей. Сходил на экскурсию к кошкам, вернулся в отель, посидел у Большого Арбуза, у моря, значит. Попарился в жжёном сахаре, пробулькал себя в персиковом компоте. Поел креветок из фритюрницы. Лёг в весеннюю лужу. Заснул. Приснилась родина: бородинский после селёдки.

А у вас какой пунктик? Скажете, нет? Не поверю. Какой-нибудь да имеется, хотя бы один из шести.

Ну и вот, сижу дома в эпоху пандемии. Здравствуй, кошка, всё я знаю про тебя, кошка. Ты самозабвенно лизала себя часа два и теперь стала чистая и пахнешь первым ноябрьским снежком. Уже он скоро и выпадет, этот первый снег. И тогда я напишу, что первый снег пахнет моей кошкой.

Сходить, что ли, в магаз?

Началось. На этаже пахнет шипром и ментоловым дымом. Шипр – это Сергей Иванович Поросятников, сосед из 58-й квартиры. Ментоловый дым – Анжела Мухутдинова, соседка из 59-й. Хорошие люди.

Нюх-нюх. В лифте пахнет… Товарищи, заклинаю всеми ароматами бытия, стирайте, пожалуйста, свои штаны хотя бы раз в неделю! Особенно если жизнь у вас до сих пор капает, а не течёт.

Подъезд. Ясно: пасёт типичными хрущёбовскими квашеными кошками.

Магаз. Понятно: в седьмой раз завезли перезамороженную рыбку.

Беру хлеб «Селяночка», ряженку, редьку, боржом и сосиски «Папа может». Если всё это единовременно употребить в пищу, завтра страшно представить, чем будет пахнуть. Опыт подсказывает: просроченным ацетоном.

На кассе сидит женщина по имени Хадижат. Я её хорошо знаю, грудоёмкая такая женщина лет пятидесяти.

– Привет, Вова.
– Привет, Хадижат. Чуду готовила?

Чуду – это такое особенное дагестанское блюдо, лепёшки с начинкой.

– Откуда знаешь, Вова?
– Разведка доложила.
– Разведка – это Насруддин?
– Ва-а-а, Хадижат. Сердцем чую.
– Носом ты своим чуешь, Вова, а не сердцем. Знаю я всё про тебя, Вова. Чуду я готовила, пропахла чуду. Вот ты своим сердцем-носом и унюхал. Э-эх. Приходи есть к нам чуду.
– Ва-а-а, спасибо, Хадижат. Зайду как-нибудь.
– Триста три рубля, Вова, с тебя.

Я не иду есть дагестанские чуду, иду есть нашу чудо-редьку. Делаю круг, чтобы прогуляться по лесопарковой зоне.

Ой, запах… Кто-то разлагается. Наверное, какой-нибудь хомячок сдох. Миновали зону хомячьего разложения.

Величественный предзимний лес. Пахнет детскими, моими самыми обожаемыми в мире мамиными сырниками из холодильника, мармеладом и лимонной цедрой. До свидания, лес.

Захожу в подъезд. Квашеные кошки. Лифт, где капает, а не течёт. Ментоловый шипр на этаже, моя родная кошка – первый снег.

Скоро жена придёт из парикмахерской. А после парикмахерской она всегда пахнет почему-то клюквенной пастилой. Имею я право, наконец, хоть на какие-нибудь эротические фантазии?

Хорошо в краю родном. Всё пахнет как надо. Согласно генеральной линии и руководящей роли бытия.