Наша первая встреча.

– Меня зовут Наташа, а тебя?
– Саша, – девочка говорит тихо, стесняется.
– А сколько тебе лет?
– Мне почти шесть, а тебе?
– А мне уже шесть. Одинаково, ура!

Целый час скачем по дорожке между нашими дачными домами в безудержном восторге из-за того, что мы – ровесницы.

С того дня каждое лето проводили вместе, все дни с утра и до вечера, а в остальные времена года перезванивались. Ни на минуту не уставали друг от друга: я – громкий холерик, а моя подруга Шурик – тихий флегматик. Идеально.

Менялись окружающие лица и декорации, а мы были друг у друга всегда. С Шуриком связано большинство воспоминаний моего детства и ранней юности.

Вот нам одиннадцать. Сидим на втором этаже в корпусе детского лагеря, сначала полдня вырезаем, а потом красим бумажные буквы – нас попросила мамина подруга, работающая здесь вожатой. Она живёт на даче со мной и моим братом, поскольку маме не дали отпуска.

Мы с Шуриком сначала серьёзно отнеслись к поручению, а потом разыгрались, раскрасили заодно и друг друга. Надо бежать домой мыться. В лагере тихий час, спускаемся по крутой лестнице на цыпочках, чтобы никого не разбудить.
– Давай побыстрее, – шепчет подружка.
– Да, надо торопиться, а то засохнем.

И мы давимся смехом.

Через год нам двенадцать. Устраиваем личные дискотеки у нас на даче, скачем вдвоём так, что трясётся дом. Порой играем в карты или бродим по району. Мне нравится слушать любимые песни, часто включаю много раз подряд одну и ту же. Шурик сначала молча терпит, потом флегматично констатирует, что если я не прекращу это делать, у меня скоро не останется друзей.

Нам тринадцать. На даче целая компания сверстников, там есть мальчик чуть постарше, мы с Шуриком в него тихонечко влюблены. Не конкурируем, не ссоримся, просто ждём, кого из нас он выберет. Убедившись, что обе его не интересуем, коллективно решаем: он нам вообще не нужен.

Всё лето ходим толпой купаться, нам с Шуриком поручены «дети» – мой младший брат и её двоюродная сестра. На пляже держимся серьёзно, следим за малышами, одёргиваем старших мальчишек. Ещё мы с подружкой отвечаем за питание, у нас с собой всегда огурцы, хлеб, соль, конфетки и лимонад, купленный по дороге.

Однажды на пляже паренёк из нашей компании нашёл жирную гусеницу и положил её мне на руку. Я орала и тряслась, все заливались хохотом. Гусеницу пересадили на Шурика, она флегматично сняла её с себя и отправила на росший рядом куст.

Мы целыми днями ходим босиком, а когда вечерами становится прохладно, переодеваемся в одежду потеплее: джинсы, носки, китайские тапочки, чёрные в белую точечку, у всех такие были в девяностые. Перед этим, конечно, положено вымыть ноги. Простая процедура, но я всегда любовалась, как Шурик моет ноги или чистит зубы у рукомойника – спокойно, с расстановкой, плавными движениями. А у меня – всё на бегу.

Раз в неделю бабушка Шурика объявляет банный день. Вечером топится баня, все моются, потом Шурик приходит ко мне сушить волосы. Мы болтаем без перерыва, а у её бабушки собираются подруги-соседки. После бани они вместе ужинают и выпивают по рюмашке, ведут задушевные разговоры о дачных проблемах и успехах в садоводстве, затем обязательно поют. Мы беззлобно посмеиваемся над ними, но твёрдо соблюдаем правило: как только песни затихают, Шурику пора домой, а то бабушка будет её искать и волноваться.

На дачу приехала моя мама. Просит:
– Шурик, принеси, пожалуйста, вон ту палку.
– Вот, возьмите.
– Отлично. Повернись, приложи её к плечам, распрямись. Вот, так всегда и ходи, а то спина сутулая.

Хохочем втроём. Если Шурик горбится в присутствии мамы, та всегда произносит одно слово: «Палка!» Мы все смеёмся, подружка гордо выпрямляется.

Когда нам было по пятнадцать, за моей мамой ухаживал местный парень, владелец мотоцикла. Предложил покатать нас с Шуриком.

И вот мы уже мчимся по просёлочной дороге по грязным лужам, я сижу за спиной водителя, вцепившись в него, Шурик пристроилась за мной. Все десять минут нам в лицо летят мошки, страшно открыть глаза, а держать их закрытыми – ещё страшнее, поэтому мы просто мечтаем, чтобы он быстрее привёз нас назад, скорее бы домой! Потом оказывается – только что выстиранные джинсы Шурика все в дорожной грязи, и мы вдвоём плетёмся снова замачивать их в тазу. После того дня я садилась на мотоцикл, только чтобы сделать фото.

Нам шестнадцать. Я иду в 11-й класс, Шурик – на второй курс своего колледжа. Осенью у неё возникают какие-то непонятные проблемы со здоровьем, Шурик с мамой начинают ходить по врачам. В итоге ей ставят диагноз – лейкоз. Я и все её друзья в шоке. Стараюсь заставлять себя звонить Шурику, но получается плохо. Приезжаю к ней в больницу очень редко, всё это для меня невыносимо жутко, все силы уходят на то, чтобы просто при ней не плакать.

Нам семнадцать. После 11-го класса я ненадолго приехала на дачу в конце августа. Шурик с сестрой уже были там. Волосы у моей подружки, выпавшие после химии, отросли «ёжиком», она располнела от лекарств. Шурик старалась держаться, улыбалась. Рассказывала, что ей предстоит долгое лечение. Было заметно, что она очень устаёт.

Осенью и зимой мы созванивались, хотя это для меня становилось всё труднее. Я понимала – нужно набрать номер, но постоянно откладывала. Студенческая жизнь подкидывала множество предлогов для отсрочки. Так происходило не только со мной. У Шурика было немало друзей, и все малодушно старались избегать визитов и даже разговоров. Тяжёлая болезнь в таком возрасте кажется нереальной, хочется отмахнуться: всё пройдёт, ерунда.

В конце следующего лета мы виделись на даче буквально пару дней. Смотреть на Шурика было мучительно, хотя она держалась молодцом. Её быстро увезли – нужно снова ложиться в больницу. Через неделю её не стало.
Все эти годы я каждый день вспоминаю её. Мне 36, а Шурику по-прежнему через шесть дней восемнадцать.