– Я коренной петербуржец. Как говорится, «не пристяжной» – в пятом поколении, из семьи блокадников. Отец был театральным режиссёром, мама работала в Эрмитаже.

Когда меня принимали в октябрята, умер Брежнев. Помню, как диктор по телевизору сказал, что в память о вожде все заводы и фабрики будут гудеть в определённое время ровно минуту. В назначенный час я выскочил послушать, как ревёт Советский Союз, однако на улице стояла гробовая тишина. Слышал только крики сорок. Прихожу к папе, а он в ответ: «Вот тебе и вся правда о советской власти». Церемонию прощания с Брежневым мы смотрели по телевизору у соседки. Это одно из самых сильных впечатлений детства.

Родители, как и многие интеллигенты, к вере не тянулись, но интересовались этой темой. В последние годы жизни отец был тесно связан с Валаамом. Он ушёл из театра и занялся созерцательной деятельностью, водил экскурсии, вёл научную работу. Работал в музее-заповеднике, написал книгу «Валаамская тетрадь». Затем стал экскурсоводом в монастыре. Знал духовенство, общался с патриархом Алексием II.

Я прикоснулся к вере в четырнадцать. Жили мы тогда на Петроградской стороне. Только начал возрождаться Иоанновский монастырь на Карповке, основанный святым праведным Иоанном Кронштадтским, и я попал туда на пасхальное богослужение, которое возглавлял патриарх. Служба велась, можно сказать, на руинах. В советские годы в храме находился сельскохозяйственный институт. Причём проход на службу осуществлялся ещё по спискам органов.

Я ещё не был крещён, наблюдал за происходившим как зритель. И тот день запомнил на всю жизнь, ведь я впервые соприкоснулся с церковью. Потом много общался с валаамскими монахами.

Помню, лет в шестнадцать прочитал от корки до корки Закон Божий. В этом же возрасте произошло ещё одно знаковое событие. Я работал вожатым в пионерлагере, и мы пришли на экскурсию в Казанский храм, где покоятся мощи Серафима Вырицкого. Там встретили ректора Московской духовной академии. Его рассказ о вере нам, парням начала девяностых, навсегда врезался в память.

Крещение я долго откладывал. Мне, 18-летнему, предлагали креститься на Валааме, но я отказался. А когда был студентом театрального института, пришёл в храм Владимирской иконы Божьей Матери в Петербурге и спросил: «Когда у вас крестят?» И буквально в течение дня покрестился. Когда рассказал родным, они посмотрели на меня с недоумением: «Зачем тебе это?»

Теперь они у меня берут благословение.

Я поступил на факультет режиссуры, сцена привлекала меня с детства. Даже мечтал стать клоуном. В юности занимался в школе-студии театра «Лицедеи». Но пойти по этому пути Господь не дал. У Него на меня имелись другие планы.

Доучиться на режиссёра не довелось – заболел туберкулёзом. Попал в санаторий, где пролежал почти полгода. Там состоялась судьбоносная встреча с отцом Игорем Аладьиным, удивительным человеком, в прошлом психиатром.

Как-то стояли мы с ним на паперти. Отец Игорь смотрел на пациентов, которые прохаживались рядом, и вдруг спросил: «Видишь их?» – «Да». «Хочешь быть таким?» – «Нет». – «А чем ты занимаешься?» – «Театром. Собираюсь работать в кино». Тогда отец Игорь произнёс слова, изменившие всю мою жизнь: «Бросай всё это. Как только бросишь, сразу выздоровеешь». Я опешил: «Батюшка, вы понимаете, что говорите?»

Самое интересное, что через три месяца я оказался в своём первом монастыре – на острове Коневец. Болезнь действительно отступила. И это чудо Божье. Помню, как мой мастер по режиссуре сказал: «Теперь ты должен войти в ту дверь, которая тебе открылась». Мой старый мир рухнул, и на его месте возник новый. Я решил, что жизнь свяжу с православием. А чем буду заниматься – не имеет значения.

Сначала поступил в питерский Институт богословия и философии на факультет теологии. Параллельно работал историком-архивистом на патриаршем подворье Феодоровского городка в Ленинградской области. Очень хотел монашествовать на Соловках. Но духовник монастыря, архимандрит Герман, сказал, что это не моё – я нужен в миру. А через два года меня уже рукоположили в Архангельске. До этого я несколько раз «ускользал» от священства в последний момент, но епископ Тихон меня подловил. Не дал даже опомниться – совершил Таинство. С того дня и начались мои земные мытарства.

Конечно, всё складывалось по промыслу Божьему. Сижу как-то летом, за окном дикая жара. Передо мной три номера телефонов – из Твери, Архангельска и Пскова. И в каждом городе ждали звонка, речь шла о работе в местных епархиях. На тот момент я занимался проблемами бездомных и наркоманов в Питере. Смотрел на три номера и думал: «Куда звонить?» В голове крутилась фраза псковского митрополита Евсевия, произнесённая при нашей первой встрече: «Благословляю тебя на путь Иоанна Кронштадтского». Я очень удивился. Ведь это служение, связанное с бездомными. Святой праведный Иоанн посвятил этому жизнь, создал Дом трудолюбия в Кронштадте, который до сих пор стоит.

Но в тот момент я почему-то позвонил в Архангельск. Набрал номер и спросил: «Помните?» «Да-да, мы вас ждём. Вы где? Скорее приезжайте». Тут же купил билет и на следующий день вылетел. Друзья спрашивали: «Чего тебя понесло туда?» «Понимаете, ребятки, – отвечал я, – у меня пошла чёрная полоса, и я поехал на Белое море. Начнётся белая полоса – отправлюсь на Чёрное».

Помню, приехал на остров Ягры в тридцатиградусную жару. А там шикарный белый пляж, весь забитый людьми. Как в Юрмале: огромные сосны, песчаные дюны… Стою и думаю: «Господи, это и есть Север?»

Зимы здесь бывают лютые. Как-то служил в минус сорок пять в посёлке Ясном. Попросил прихожан остаться дома, а сам вместе с одной певчей отправился в храм. На бетонных стенах лёд толщиной в сантиметр. Совершаю Великий вход и вдруг вижу – в храм пришли люди с детьми на руках, все заиндевели. И я понял, что передо мной святые угодники. Это настоящее чудо – в такой страшный мороз прийти на литургию! Такого в Петербурге я не видел. Когда питерцам рассказываю, как люди встают в пять утра и идут в мороз пешком на службу за 8 километров, никто не верит. Говорят: такое ощущение, что вы к нам из девятнадцатого века приехали. Нет, я из двадцать первого века. Просто такова сегодняшняя Россия.

У меня волосы на голове шевелились, когда главврач местной больницы рассказывал, как в 2007 году им за неуплату отключали электричество. «Представьте себе картину, – говорит, – стоит большой котёл во дворе, больные сами варят кашу, мешают большой деревянной лопатой. Готовят из свиного комбикорма высшей очистки, потому что на другое нет денег». Это сегодняшний Русский Север.

Одна из самых больших проблем – алкоголизм. Зело пьющий здесь народ, и смертность от этого очень высокая. Я пытался организовать массовую терапию от пьянства, собирался открыть реабилитационный центр, но это не привело к успеху. Да, нам с женой удалось создать Общество трезвости, группы анонимных алкоголиков, эти организации действуют до сих пор, но не могу сказать, что они особо влияют на картину в целом. Со временем я пришёл к выводу, что помочь можно только частным образом – глядя человеку в глаза.

«Я пробовал разные методы – манифестации, митинги, – говорил мне отец Димитрий Смирнов, когда мы обсуждали ситуацию с абортами. – Священник Даниил Сысоев вообще преграждал дороги к абортариям, не пускал туда женщин. Но это не даёт результатов. Работает только один способ – когда садишься рядом с будущей матерью, берёшь её за руку и просто разговариваешь».

Так же и здесь. Приходят люди и спрашивают, что делать. Вот тогда частным образом мы разбираем ситуацию, ищем выход.

Самое большое счастье и награда для меня – видеть, как храмы наполняются людьми. Когда приехал в Ясный, православная община насчитывала восемь пожилых женщин. Через три года по праздникам причащалось до пятидесяти человек, двадцать из которых – дети. И это непередаваемая радость для священника.

Свою «десяточку» на Севере, как принято говорить, я оттянул от звонка до звонка. Окормлял две зоны, два храма построено. Преподавал в общеобразовательных школах. Начал делать детский журнал, но денег не хватает, удалось выпустить всего несколько номеров. Сейчас служу в Северодвинске на двух приходах. Жена вернулась в Петербург. Ей тяжело пришлось на Севере, не выдержала. А я остался.

Во время пандемии меня позвали окормлять реанимацию онкоцентра и детское онкологическое отделение областной больницы. Сейчас договорились с главврачом Ольгой Тюриковой о создании детского храма, который хотим освятить в честь Веры, Надежды и Любови.

Меня часто спрашивают, как я отношусь к страданиям маленьких пациентов. Конечно, сопереживаю каждому ребёнку. Вожусь и общаюсь с детьми, крещу и соборую. Много беседую с родителями, особенно с мамами. У них, кстати, учусь мужеству. Большинство – удивительные женщины. Но есть и те, кто лежит рядом со смертельно больным младенцем, играет в телефон. Думаю, это беда целого поколения.

Многие часто восклицают: «Ох, как же вам, батюшка, приходится тяжело психологически!» Я никогда себе этого вопроса не задавал. Это моя работа. Представьте, хирург смотрит на внутренности и говорит: «Господи, как же психологически тяжело вырезать несчастный аппендицит!» Нет, он просто вырезает. И я просто беру и делаю. Жалею, конечно, что мало времени провожу с онкобольными детишками. Езжу к ним регулярно. Надеюсь, когда появится храм, смогу больше внимания уделять не только тяжёлым, но и всем детям больницы. Это для меня самое главное.

В таких местах, как реанимация, люди часто ждут чуда. Я не люблю затрагивать эту тему. Как говорил преподобный Антоний Великий, невеликое чудо увидеть ангелов, великое чудо – увидеть собственные грехи. Гораздо важнее другое: человек жил, не в Бога богатея, и вдруг его ребёнок оказался в такой ситуации. У человека меняется образ мыслей. Происходит покаяние, метанойя – изменение образа мышления. Вот это чудо. А то, что кто-то вдруг внезапно воскрес…

Бывает, родственники просят соборовать близкого человека в реанимации. Медики понимают, что по всем показателям пациент уже не жилец. Смотрят на меня как на идиота: «Пусть человек спокойно умрёт. Кому это надо?» Отвечаю: «Богу и больному». А на следующий день человек живой! Но повторюсь: самое большое чудо – это то, что человечество ещё как-то дышит.

Зачем мне всё это надо? Последние десять лет задаю себе тот же вопрос и ответить не могу. Дело в том, что не я отправился на Север, а Сам Христос меня сюда командировал. Видимо, это нужно только для одного – для спасения моей души. Служить Богу в комфортных условиях… Не знаю, служение ли это вообще. Кстати, вопрос чисто театральный. Можно казаться христианином, а можно им быть. Служить Господу – это быть, а не казаться.

По сути, не я выбирал православие, а оно меня. И священство меня выбрало. В последнее время всё чаще прихожу к выводу, что батюшка обязан чувствовать чужую боль как свою. Только тогда он годен. А если этого не происходит, то он просто человек в рясе.

Я часто благодарю Бога за то, что не состоялся как режиссёр. Смотрю на бывших коллег по цеху, кто был заражен бациллой театра и кино, а потом пришёл в церковь, – сложные судьбы. Особенно у тех, по кому прошлась слава. Это страшно.
Мне однажды предлагали устроить православный театр. Я ответил: «Это бред». Природа любой игровой истории – конфликт, иначе не интересно. А христианство само по себе понятие конфликта отрицает. Оно идёт по совершенно иному пути. Хотя противостояний у нас хватает, но все они решаются в концепции Евангелия.

Наверное, я никогда не буду богатым или здоровым. Но очень надеюсь, что останусь до конца своих дней с Христом.