– Сергей Анатольевич…
– Называй меня на «ты». Я посмотрел твои соцсети и вижу, что мы с тобой одной крови и добьёмся нашей общей победы.

– Сергей, в справочнике написано, что ты из Новороссийска, а на твоей личной интернет-странице – что из Донецка. Кто врёт?
– Таким хитрым образом я выражаю поддержку и солидарность с жителями Донецка и всего Донбасса. Моя мама родом из этого региона, она выросла в Ростовской области, на границе с Донецкой и Луганской. В её родную деревню Алексеевку, а это территория России, долетали снаряды украинских артиллерийских орудий. Я поддерживаю людей Донбасса, которые страдают, но держатся. Мы должны им отказывать всяческую помощь.

– Расскажи о семье, в которой имел счастье родиться.
– Мама вышла замуж за папу, который происходит из поморских районов Архангельской земли. Северный человек. Он родился последним, пятым ребёнком в семье. А когда я собрался появиться на свет, у мамы с папой уже было двое детей. Мама обнаружила, что скоро заведётся третий, и обратилась к отцу: «Наверное, нужно делать аборт». Отец ответил: «Как ты такое могла подумать!» Мама рассказала мне об этом лишь десять лет назад: «Ой, сынок, извини, ты не должен был появиться, мы тогда жили на съёмной квартире, денег не хватало…» Родители в Новороссийске снимали пятиметровую комнату.

Потом наша советская Родина дала нам трёхкомнатную квартиру, спасибо ей за это. Жили мы на берегу Цемесской бухты прямо под цементным заводом. Там дымила огромная труба, листья деревьев уже к середине лета становились серыми. Папа болел туберкулёзом. К счастью, успешно вылечился. Советская Родина постоянно отправляла его в санатории, хотя отец был простым рабочим, маляром. Оформлял советские магазины Главкурортторга, и его очень любили. В детстве я с ним проводил время в таких местах, как Абрау-Дюрсо. Там было много магазинов, а пока папа работал, я спускался по тропинке с удочкой и ловил рыбу в одном из самых чистых озёр России, где запрещены даже лодки с мотором. Из озера Абрау брали воду для замечательного советского шампанского.

– А мама чем занималась?
– Мама всю жизнь работала поваром, что тоже благоприятно сказывалось на семье. Ей было чуть легче выращивать троих детей.

– В 1980 году ты 16-летним юношей из Новороссийска переехал в Ленинград. Как это случилось? Где жил?
– У мамы до сих пор хранится записка, она очень любит её перечитывать: «Мама, я взял 30 рублей и уехал в Ленинград». Она, конечно, волновалась, но потом поняла, что ребята, с которыми я общаюсь, – хорошие. Вообще я ещё раньше ездил в Ленинград на каникулы, и там у меня, как сейчас молодёжь говорит, «сорвало крышу». От всего. Не только от людей, с которыми мне довелось общаться. Даже ленинградский воздух, кислород, снежная зима, а летом белые ночи – всё меня поразило. Я впервые в жизни сходил в Эрмитаж. Многое для меня тогда произошло впервые. Впервые в жизни я увидел Библию, а до этого даже не знал о её существовании. В Новороссийске была одна церковь, но мы не понимали её предназначения. В общем, в Ленинграде я проникся всяческими обстоятельствами. Дома взял тридцать рублей и уехал насовсем. Ночевал в квартире родителей Жени Смелкова. Это мой товарищ, он играл в группе «Странные игры». Спасибо огромное его родителям, что они меня тогда приютили. Жил у метро «Купчино», мне нравились эти долгие поездки, нравился запах метрополитена. Меня манил индустриальный тип кислорода, которым насыщена подземка.

– А музыкой ты занимался ещё в детстве?
– Да, в Новороссийске с десяти лет занимался в джазовой школе при клубе «Строитель». Одновременно играл в школьном ансамбле. Тогда наша школа закупила набор новеньких музыкальных инструментов, и нам, разгильдяям, дали в руки гитары, барабаны, а мы пытались играть. В школе я ещё был фотокорреспондентом, у меня был фотоаппарат. Даже остались фотографии того времени!

– Счастливое пионерское детство!
– Абсолютно! Я не знаю, у кого оно в то время было несчастливым. А сейчас постоянно вижу очерняющую практику, концентрирующую взгляд мирового сообщества на ужасах ГУЛАГа. Я, кстати, был в Якутии и проделал честно весь путь по Магаданской трассе – так называемой «дороге смерти». Но у меня сложились совершенно другие представления об этих вещах. Я понимаю: личные трагедии, сломанные судьбы. Но это не такая простая картина, как её сейчас рисуют. Всё гораздо сложнее.

– Расскажи о своём путешествии на полюс холода.
– Мне в прошлом году исполнилось 55 лет, и я такой подарок себе сделал – поехал на полюс холода. Спасибо моим добрым друзьям в Якутске и Оймяконе за то, что позвали и всё организовали. В день своего рождения (28 марта. – Ред.) я погрузился в речку Индигирку при температуре минус 35 градусов. Природа мне сделала такой подарок. Получил грамоту «Заслуженный морж России».

Северная цивилизация во время этой поездки меня удивила внезапной встречей с таким народом как тунгусы. Это настоящие герои человечества. Они выпасают оленей в самых экстремальных условиях на планете, ведь в Оймяконской котловине холодный воздух определённым образом разрежается и становится ещё более холодным, всепроникающим.

Миф о том, что Север – это холодно и вредно, нужно развернуть на 180 градусов и показать всем, что Север – это очень полезно. 50-летний тунгус выглядит как 20-летний! Я познакомился с одним учёным, который занимается воздействием мороза на организм. Исследования ведутся и на молекулярном уровне, изучается подкожный жир обитателей Севера. Ведь тунгусы постоянно находятся под воздействием солнца и мороза. Учитывая тенденции, которые сейчас переживает человечество, я считаю, что перспективы дальнейшего развития цивилизации просматриваются именно на Севере. Максимально удалённые регионы, такие как Оймякон, не пострадают даже от последствий ядерной катастрофы, и там продолжится эволюция. Все говорят – будущее за компьютерами, люди станут киборгами… Вот вырубят у тебя электричество – я посмотрю, какой ты киборг. А у тунгусов ничего не вырубится. Глядя на тунгусов, мы видим будущее человечества.

– Вернёмся в тепло. Я читала, что Крым для тебя – особое место. Крым сейчас и Крым тогда – это разные явления?
– Крым сейчас и Крым тогда – это один и тот же Крым в моём сердце. Это пространство, где обитает часть моей души. И не только в символическом смысле.

Несколько десятилетий назад я почувствовал интерес к психоанализу и психиатрии и в связи с этим вступил в Крымскую ассоциацию психиатров. Один из моих главных художественных проектов называется «Крымания». Это толстый том (показывает большую книгу), в котором отражена работа крымских психиатров и психотерапевтов совместно с крупнейшим Венским музеем прикладного искусства. Мы объединились для работы над проектом «Психические последствия уничтожения Советского Союза». А я был выбран подопытной мышкой.

Меня разместили под наблюдением группы профессионалов в областной психиатрической больнице Симферополя, и начался крупный международный проект. Проводился целый комплекс исследований, который вылился в гигантскую инсталляцию в центре Вены. Пятиметровый памятник Ленину летит в космос, словно космический аппарат, а вокруг него документальные свидетельства, которые сформированы 23 днями моего нахождения в психиатрической больнице. Смысл в том, что уничтожение Советского Союза – не только крупнейшая геополитическая катастрофа, как сказал президент Владимир Владимирович Путин. Это ещё и крупнейшая травма для многих людей.

В общем, у меня внутренняя тяга к Крыму. И сейчас, когда кто-нибудь говорит, что «неправильно голосовали», мне хочется спросить: а вы там были в день референдума? Я-то был! И день голосования запомнил! Один человек при мне кричал: «Я сходил проголосовал. Всех знакомых там встретил, даже тех, кого уже лет десять не видел!» И такая радость, такой оптимизм! Это было абсолютно искреннее волеизъявление! И когда какие-нибудь сволочи на Западе кричат, что всё подстроено… Вот всё остальное в мире, возможно, и подстроено. Но не голосование в Крыму!

– Вернёмся к твоей биографии. Как произошёл этот скачок – от мальчика, который приехал в Ленинград, до музыканта, художника, известного актёра?
– Не-е, это не скачок. Это очень медленный процесс, который состоял из долгих дождливых дней и промокших протёртых ботинок. На улице холодно. Предпринимаются попытки снять какую-нибудь комнату, ведь нельзя же отягощать людей своим долгим присутствием. Мама мне помогала, присылала в месяц 30 рублей. В итоге мы с товарищем сняли комнату на двоих. Хотя ведь и поесть хотелось, так что я многократно пытался устроиться в джазовую школу. Но главное, я оказался в центре мировой цивилизации, которым в то время являлся город-герой Ленинград. Потом познакомился с Сергеем Анатольевичем Курёхиным, который повлиял на меня в области постижения мира. Иногда приходилось работать полуподпольно, тогда за отдельные тексты можно было нарваться… Но это такая грустная тема. Давай лучше о весёлом – о детях!

– У тебя, вижу, ещё ёлка стоит.
– Ёлка стоит. Дети мои, видишь, тут домик построили, разрисовали его. А сейчас, пока я тебе интервью даю, они матрёшек разрисовывают. Как раз мой старший сын к ним пришёл, они втроём проводят время.

У меня четверо детей. Сыну Илюше 27, дочери Ирине 16. Младшим, Луке и Нике, шесть лет и три года. Недавно вот я специально купил жене телефон получше, чтобы она всё снимала. Ведь невозможно без радости смотреть, как дети взаимодействуют и взаимно обучаются.

Все четверо моих детей живут у нас в Питере. Старшая дочка вот поступила в Институт культуры, много лет занимается японским языком. А сын занимается искусством, окончил филологический факультет Университета имени Герцена. Илюша, подойди сюда! (Подходит высокий красивый парень.) А малыши сейчас – сплошное наслаждение! Если бы не капитализм, я бы и десять, и двадцать детей завёл. Вошёл бы в Книгу рекордов Гиннесса по количеству детей.

– Чем занимается супруга Анна?
– Она получила образование в Институте сценических искусств на Моховой (легендарный ЛГИТМиК. – Ред.). Какое-то время работала в театре. А сейчас посвящает время изучению современного искусства, переводит книги определённого свойства и тоже ответственно занимается живописью.

– А кто на хозяйстве?
– А у нас всё объединено. У нас мастерская и жильё, нам не надо никуда ехать, и у нас неразрывно сочетаются творческий процесс и воспитание детей, которые погружены в творческую среду. Ну ты видела, они разрисовывают два комплекта матрёшек. Сейчас будем проводить чемпионат, кто из них победитель.

– Ты долго жил в Париже. А желания остаться не было?
– Я происхожу из ленинградской компании, причастной к социальным трансформациям в стране и переосмыслению ценностей. Однако никто из нас не позволял себе заявить: «Вы тут дальше сами, а мы поехали». Если вы заметили, никто из нашей компании – ни Цой, ни Курёхин, ни Новиков – никуда не уехал. Для нас это принципиально. Мы – русские люди, это наша Родина, наша культура.

– Ты сказал как-то, что «соль русской культуры – наши храмы, там происходит возгонка доброй энергии». Почему тебя тянет в храм?
– То, что происходит с нами в таких институциях как храмы – это комплексное воплощение длительной эволюции и развития идей человечества. Можно посмотреть на это с точки зрения квантовой физики. Есть научные представления о том, что одна точка способна существовать одновременно в двух пространствах. Таким образом, если ты стоишь перед иконой и обращаешься к Богу, то ты в этот момент стоишь перед самим Богом. Тебе не только настоятель монастыря скажет, что Господь тебя сейчас слышит, но и любой физик-ядерщик, работающий с квантовой теорией, подтвердит: «Да, точно слышит». А дальше мы просто должны разобраться, что каждый из них подразумевает под термином «Бог».

В России этот механизм доведён до совершенства. Иногда мы едем по какой-нибудь дороге в Нижегородской губернии, где даже асфальта нет, вокруг десятки заброшенных деревень. И вдруг перед нами открывается невероятный, колоссальный по размерам и архитектуре храм. И понимаешь, что ещё 150 лет назад в нём кипела жизнь, крестьяне здесь ловили особые сигналы, вплоть до откровений, пророчеств.

Однажды мне посчастливилось оказаться в Антарктиде, там Россия построила деревянный храм, обычный сруб. Вот это очень правильно! И если мы полетим на Луну, то и там надо обязательно построить деревянный храм, такой же, как в Антарктиде… Смотри, Лука залез под кровать, подслушивает.

– Ему интересно. А ещё у вас я вижу двух кошек. Это бенгальская порода?
– Да. Дочка и мама. Если пришла мама, через секунду появится дочка. Я уже 25 лет кошек развожу. Считаю, что завести кошку – это возможность обрести счастье. Кошка – гармонизатор домашних очагов. Многие владельцы знают, что она приходит и ложится на то место, которое болит. Придёт и замурлычет в тот момент, когда особенно тяжело. Это происходит на протяжении многих веков. Странное существо человек – далеко не многие животные согласились с нами дружить. Коровы, лошади, собаки и вот кошки…

– Не могу не спросить о фильме «АССА». 33 года назад он изменил нашу реальность.
– К сожалению, сейчас мы вспоминаем «Ассу» в связи с завершением жизненного пути Сергея Александровича Соловьёва. Он меня тогда нашёл по рекомендации Бориса Борисовича Гребенщикова. Я играл в группе «Кино» на барабанах. Сергей Александрович предложил сниматься, и я позвал его на наш концерт. Он пришёл и увидел такое, чего даже представить не мог. Это было настоящее мощнейшее советское подполье, сотни людей, милиция врывается в зал, выключает электричество… Оказался под большим впечатлением.

На съёмках сложилась очень творческая атмосфера. Сейчас все знают, кто такой Цой, кто такой Говорухин. А вот представьте ситуацию, когда в одном номере гостиницы сидят пассионарные личности двух поколений! Возникают очень мощные энергетические возмущения, что и вылилось в художественный результат.

– Чему тебя научил Соловьёв? Расскажи о нём.
– Я-то ведь был никакой не актёр. Но тут на меня направлены десятки софитов, работает аппаратура, сто пятьдесят человек вокруг бегают, я не понимаю, что делать. А он скажет два-три добрых слова, и сразу всё встаёт на своё место. Соловьёв владел техникой управления.

Его вообще больше интересовали не актёры, а люди с содержанием. Когда я приезжал из Питера в Москву, то всегда звонил ему, и мы пересекались. И так до последнего дня, у нас были огромные планы! И вот звоню, он отвечает: «О, Африкаша! Я тут сижу на бульваре в шашлычной, давай приезжай!» Он какую-то последнюю советскую шашлычную в Москве нашёл, ведь сейчас везде пятизвёздочные рестораны, простому человеку негде поесть. Я прихожу, столики пластмассовые, и он сидит. Бутылка водки, литровая кружка пива, а между ними – огромная сковородка с кусками мяса. Говорит: «Тихо!» «Что такое?» «Смотри, мужик спит за столом, я уже два часа за ним наблюдаю». Просто наблюдает, как человек спит, опершись руками на стол.

У Соловьёва перед глазами всегда была съёмочная площадка. Камера необязательна. Он просто так жил. Так живёт настоящий поэт, который на весь окружающий мир смотрит через особые фильтры, которые сам устанавливает.