Весной 1967 года я проходил в Воронеже специализацию по хирургии. В апреле Гавриил Николаевич пригласил меня на вальдшнепиную тягу на его полном пансионе: его машина, его ружьё, патроны, сапоги и прочее.

Я зашёл к нему после обеда. Гавриил Николаевич очень долго и тщательно собирался. Между прочим, долгие сборы были его отличительной чертой. Охотники всегда торопили его: «Быстрей, быстрей…». Но он, пока всё не уложит, что называется, по полочкам, пока всё не перепроверит, никуда не тронется.

Потом на охоте обнаружилось: один спички забыл, у другого соли нет, третий не те патроны взял, и все шли к Гавриилу Николаевичу – у него всё было, и он всем давал.

Собравшись, наконец, мы стали спускаться по лестнице. На площадке этажом ниже Гавриил Николаевич остановился в задумчивости.
– Что вы остановились? – спросил я.
– Да вот тут, – он кивнул на дверь, – сосед просил прихватить его…
– Да ведь поздно уже.
– Что поделаешь… Я обещал, – и он надавил кнопку звонка.

Дверь распахнулась, и из неё высунулся лысоватый полный мужчина в военной гимнастёрке, по-видимому, отставник.
– На охоту? – радостно сверкнул он глазами. – Какие же вы молодцы! Я сейчас. Айн момент! – и скрылся за дверью.

Его «айн момент» превратился в добрые четверть часа.

Мы терпеливо ждали. Наконец он выскочил – в шапке, в незастёгнутой телогрейке, держа в одной руке ружьё и патронташ.

Когда мы сели в машину и она тронулась, возникло такое ощущение, будто Иван Матвеевич (так звали отставника) занял своей персоной весь салон, а мы с Гавриилом Николаевичем прилепились где-то с краешку, на оставшемся кусочке. Такое ощущение получилось, потому что Иван Матвеевич вёл себя невероятно шумно: громко говорил, шутил, смеялся, рассказывая анекдоты, всякие охотничьи небылицы, ёрзал на сиденье.

Я с тоской и досадой слушал его, понимая, что лопнули мои надежды побывать наедине с Гавриилом Николаевичем, с человеком, которого я не просто любил, а обожал.

Ехать пришлось далеко. Вокруг Воронежа в то время существовала сорокакилометровая зелёная полоса, где охотиться нельзя. Наконец мы миновали эту зону, свернули с шоссе и въехали в сосновый лес. Через километр он кончился – дальше шёл лиственный лес с преимуществом дуба, ясеня и лещины. Тут, на просеке, мы и остановились.

Гавриил Николаевич указал мне место у густого куста орешника, а сам с Иваном Матвеевичем пошёл дальше. Метров через семьдесят он оглянулся, прикинул расстояние до меня и встал под деревом. Отставник пошёл дальше, спустился в овраг и исчез.

Я видел, как Гавриил Николаевич обломал ветки, мешавшие обзору, вскинул несколько раз ружьё в разных направлениях, примериваясь, отступил шаг назад и слился с деревом.

Сумерки сгущались медленно, как это бывает в пасмурные дни. Ветра не было, от земли, от прелых листьев дохнуло сыростью, послышались неясные шорохи. Птицы, уже рассевшиеся на ночлег, ещё звучно перекликались. Чёрные дрозды, как стрелы, проносились перед самым носом, перелетая с дерева на дерево. Наконец и птицы умолкли. В остановившемся воздухе замелькали небольшие прозрачные бабочки, похожие на домашнюю моль, – наступило время тяги.

Позади меня на быстром полёте процикал вальдшнеп, я закрутился на месте, но птицы не увидел. Спустя некоторое время впереди послышалось сначала неясное, а затем всё более отчётливое хорканье – я сжал ружьё, сердце учащённо забилось, но вальдшнеп пролетел за кронами деревьев, на просеку так и не вылетел.

В стороне Гавриила Николаевича я увидел четырёх больших птиц, которые, вытянув шеи, не спеша и солидно махая крыльями, пролетели над ним и скрылись. В этот момент прямо на меня с хорьканьем из-за верхушки дерева вылетел вальдшнеп. Я увидел его длинный клюв, крупную голову, большие тёмные глаза. Не прицелившись, ударил. Птица круто свернула и понеслась вдоль просеки. После второго выстрела она зигзагом нырнула вниз, как это делают вальдшнепы, когда дробь пролетит слишком близко. Сейчас же со стороны Гавриила Николаевича раздался одиночный выстрел. Эхо прокатилось во все стороны, и наступила тишина. Уже почти в полной темноте пролетел ещё один вальдшнеп, и я снова промазал.

Темнота стала сгущаться, деревья слились в одну тёмную массу, и только на западе ещё светлела полоска зари. Гавриила Николаевича я уже не видел. Потом послышались шаги, и он подошёл, неся за нос добытого вальдшнепа.

– А ведь это я твоего подстрелил, – сказал он, подходя. – Зачем торопишься? Отпустил бы и уж потом стрелял. А журавлей видел?
– Разве это журавли? Я думал, гуси…
– Нет, журавли. До чего же милые и благородные птицы! И как мелодично: курлы, курлы… Что-то Иван Матвеич не идёт? – оглянувшись, сказал он. – Давай пока ружья зачехлим.

Мы разобрали ружья, затолкали их в чехлы и положили в багажник машины. Гавриил Николаевич закурил. В полной темноте огонёк сигареты освещал его крупный нос.

– Хорошо-то как… – сказал он, оглядываясь вокруг. – Тишина, простор, воздух… Я вот думаю: охотники – самые счастливые люди. Другим для счастья нужно многое: богатство, деньги, должности, награды. И всю жизнь они барахтаются, всё им чего-то не хватает. А охотнику ничего не нужно. Закинул за спину ружьё, вышел в лес, в поле – простор, небо, солнышко… И он улыбается, и он счастлив. И он счастлив всегда, и никто у него этого счастья не отнимет… Но что же это Иван Матвеевич-то не идёт? Ого-го! Иван Матвее-е-ич… Где вы?

Звук его голоса потонул в темноте. Ответа не было.
– Странно, – встревожился Гавриил Николаевич. – Это мне не нравится. Неужто что-то случилось?
– Может, заблудился?
– Не мог он заблудиться. Место знакомое, просека как стрела… Разве с ружьём что?.. Так в той стороне выстрела не было.

Гавриил Николаевич вытащил из багажника ружьё, собрал его, зарядил и выстрелил. Пламя осветило деревья, просеку, машину. Выстрелил ещё и ещё раз. Отгрохотавшее эхо сменилось гробовой тишиной.

– Да, что-то случилось, – упавшим голосом проговорил Гавриил Николаевич. – Ах ты, боже мой… Как же я забыл… месяц назад у него приступ был, «скорую» вызывали. Могло и сейчас – сердце прихватило, присел под дерево и застыл. Давайте искать…

Искать, конечно, нужно было, но как найти, если на расстоянии вытянутой руки ничего не видно. Натыкаясь на кусты, деревья, пни, понимая бессмысленность своих действий, мы всё же пошли искать. Через несколько минут, исцарапав себе лица и руки, повернули назад и еле нашли машину.

– Иван Матвее-е-ич! Иван Матвее-е-ич!.. – кричали мы во все стороны, приложив ладони ко рту рупором. Ответа не было.

Стало ясно, что живого Ивана Матвеевича в лесу нет. От этого по спине забегали мурашки. Мы бестолково топтались вокруг машины, натыкаясь друг на друга. Не видя Гавриила Николаевича, я чувствовал, как он шарит в боковом кармане куртки, ищет таблетки.

Прошёл час, другой… Мы все измучились, не зная, что ещё предпринять. Я не решался сказать слова, которые вертелись у меня на языке и которые всё равно когда-то нужно было сказать. Гавриил Николаевич не уставал повторять одно и тоже: «Боже ты мой… За что же нам такое наказание?!»

Когда время перевалило за полночь, я, наконец, решился.
– Гавриил Николаевич, поехали домой. Ивана Матвеевича мы не найдём. Завтра будем по дню искать.
– То есть как это домой? Бросить человека в лесу и уехать?
– А что же делать? Живого его в лесу нет, а мёртвого мы не найдём. Поехали. Заявим в милицию, завтра дадут солдат, школьников, студентов, прочешем лес и найдём.

Всё это Гавриил Николаевич понимал и без меня, но одно дело понимать, а другое – согласиться с этим. Он ещё долго ходил вокруг машины, потом зазвенел ключами, открыл дверцу, и мы сели. Яркий ослепительный свет фар обнажил вокруг лес, просеку, колею. Покачиваясь на кочках и промоинах, выехали на шоссе и повернули на город.

Пошёл дождь. Стеклоочистители лениво размазывали капли по стеклу. Фары освещали только узкую полосу асфальта, с боков которого сразу же подступала бездонная темнота. На душе было невероятно тяжело. На одном из спусков машина, вместо того чтобы разгоняться, вдруг стала замедлять ход – тише, тише… и остановилась. Мотор заглох.

– Что случилось? – спросил я.
– Да не могу я ехать! Понимаешь?.. Не могу. Как я скажу ей, что мы её мужа оставили в лесу…
– Гавриил Николаевич, зачем нам казнить себя? Разве мы виноваты?
– Виноваты… Человека нет, понимаешь? – чуть не крикнул он.

Въехали в город в первом часу. В лужах отражались фонари, редкие машины обгоняли нас красными огнями. В зданиях только кое-где светились окна. У своего дома Гавриил Николаевич прижал машину к тротуару и, не закрыв дверцу, пошёл к подъезду.

В коридоре стояла зловещая тишина. По лестнице поднимались, как на эшафот. У квартиры Ивана Матвеевича остановились. Подождав, пока унялось сердцебиение, Гавриил Николаевич с трудом поднял руку и надавил кнопку. Оглушительный звонок разбудил, наверное, всех жильцов подъезда.

Через минуту послышался шорох, шаги и из двери высунулась взлохмаченная женщина с сердитым лицом.
– В чём дело?
– Екатерина Григорьевна, ваш муж… – начал было Гавриил Николаевич, но женщина приложила палец к губам и оглянулась.
– Тсс, тише. Он уже спит…
– Как… спит?
– Очень просто. Пришёл, искупался, поужинал и теперь спит.
– Екатерина Григорьевна, что вы говорите?! – почти закричал Гавриил Николаевич.
– Не нужно шуметь. Вы знаете, который час?

За дверью послышалась возня, и из неё вышел, просовывая одну руку в рукав халата, а другой почёсывая волосатую грудь, Иван Матвеевич.
– Гавриил Николаевич, это вы только с охоты? – изумлённо воскликнул он. – Так поздно? Ай-яй-яй… Небось, меня искали? А я, знаете ли, встретил там Бражникова, у него «Волга», с ним и приехал.
– Иван Матвеевич, да как же вы могли?!
– А что поделаешь? Идти к вам – это ж через овраг лезть, а там грязь по колено, темень, глаза выколешь… Виноват, конечно. Извините. Но и вы меня должны понять… Я тоже человек.
– Иван Матвеевич…
– Ничего, ничего, уже поздно. Идите домой, выспитесь, отдохнёте, успокоитесь, и всё будет нормально.
Иван Матвеевич осторожно снял руку Гавриила Николаевича с двери и захлопнул её.

Гавриил Николаевич продолжал стоять, глядя себе под ноги. Потом, словно очнувшись, поднял голову.
– Какие люди есть, – сказал он и покачал головой.
– Я вам говорил – не берите…
– Так обещал…

Постояв ещё немного, Гавриил Николаевич посмотрел на меня.
– Ну что? Ко мне пойдёшь?
– Нет, я добегу. Тут недалеко.
И мы расстались.