За почти полвека брака помню лишь один случай, когда жена была категорически против изменений в нашей жизни.

Как-то раз, придя с работы, я сообщил ей, что руководство решило направить меня на учёбу в Академию общественных наук при ЦК КПСС. Видит бог, я и в обком-то пошёл работать только по принуждению, а уж о том, чтобы в очередной раз отправиться учиться в первопрестольную, и вовсе не помышлял. Хотя стать аспирантом главного учебного заведения партии в те годы являлось голубой мечтой многих функционеров, это был прямой путь в элиту.

Я отдавал себе отчёт, что это решение никак не связано с моими личными заслугами. Случилось противостояние двух высокопоставленных республиканских чиновников, и один из них решил усилить свои позиции в будущем, подготовив, как ему казалось, «свой» кадр, который будет ему обязан.

Жену я тоже понимал: у нас росло двое сыновей, мы выезжали на дачу, надеялись на расширение жилплощади. А что ждало нас в Москве – съёмная квартира, проблемы с детьми? Я поспешил её успокоить. Мол, не о чем волноваться – гарантия сто процентов, что не поступлю. Даже привёл пример, как, провалив экзамен, ни с чем вернулся домой наш общий знакомый. С тех пор как я сдавал в университете госэкзамен по иностранному языку, прошло больше десяти лет. Я даже читать разучился на арабском, не то что сдавать, но не мог же отказать руководству. А так – слетаю на дармовщину в Москву, затаримся продуктами, вещами.

Мои доводы показались жене убедительными. И я, взяв у родных и знакомых в долг, отправился в столицу. Предстояло сдать четыре экзамена. Даже тройка по любому предмету лишала шансов на поступление. Общественно-политические дисциплины я сдал нормально. Иностранный шёл последним.

Чтобы не выглядеть совсем уж тупым валенком, я нашёл знакомого переводчика-арабиста. С его помощью в ближайшем кафе составили рассказ на арабском языке о моей не очень богатой событиями жизни. Глядя на его кислую физиономию, я понимал, что шансы мои невелики.

Сначала вообще надеялся: когда узнают, что я изучал арабский, то вовсе не допустят до экзамена. Но нет, всех изучавших «несистемные» языки собрали в отдельную аудиторию. Моим экзаменатором оказался научный сотрудник Института научного атеизма, чуть старше меня. Он вполне благожелательно выслушал мой лепет. По крайней мере, не морщился, как давешний репетитор. Но тут к нашему столу подошла дама в строгом костюме, как я узнал потом, председательница всей этой вавилонской группы.

– Так, какой язык мы здесь сдаём? – спросила она, как-то подозрительно щурясь.
– Арабский! – почти хором выкрикнули мы.
– А опишите, скажем, погоду за окном на арабском, – попросила меня дамочка.

Я посмотрел в окошко – там было хорошо. Ярко сияло апрельское солнышко, звенела капель.

Начал судорожно вспоминать слова. Как назло, в памяти всплывали только существительные. Помню, что «солнце» – это «шамсун», а как будет «светит» – чёрт его знает. Но бойко оттарабанил какую-то ерунду. Дамочка наверняка знала пяток европейских языков, но что в арабском ни бельмеса – зуб даю.

Потом вышли с моим экзаменатором вместе покурить. Мне было любопытно, из каких побуждений он за откровенную белиберду поставил «четыре».

– Простите, удовлетворите моё любопытство, – вдруг спросил он, – вы какой диалект арабского изучали?

Пришла пора удивляться мне:
– А что, у него есть диалекты?
– Больше сорока. Я же вижу, что многие слова, особенно глаголы, вы произносите не на классическом арабском.
– Вы меня извините, те глаголы, которые выполняли роль сказуемых, я произносил на башкирском.

На его хохот оглянулись все курильщики вокруг. Так, благодаря тому, что арабский язык богат на диалекты, а молодой научный сотрудник-религиовед не был занудой и педантом, я, к откровенному неудовольствию супруги, влился в ряды аспирантов академии, которую через два года, по причине кончины КПСС, переименовали в Академию управления.