Человек на дороге
11.05.2022 15:14
Человек на дорогеНочью где-то за полями по горизонту шла гроза. Сверкали молнии, пятная затученное небо яркими заплатами. Порой молнии прорывались наружу и кустисто расщеплялись внизу, похожие на охваченные пламенем вырванные с корнем деревья. Тогда окна домов в деревне Смелково вспыхивали, отражая дальний свет и выхватывая из мрака бледные лица людей, смотревших на грозу. Казалось, небо играло в догонялки, мелькая то в одном месте, то в другом, и из-за того, что грома не было слышно, игра света и мрака виделась особенно красивой и завораживающей.

Утром раскалённое солнце взошло в тумане, предвещая скорую жару. По случаю воскресного дня в деревне занялись своими делами. Кто готовил обед или отправился в огороды на поливку и прополку грядок, кто вышел во двор колоть дрова. Солнце поднялось выше, и в его лучах лезвия топоров вспыхивали короткими огнями, точно деревня подавала кому-то сигналы, и только после этого разносились тюкающие звуки.

В деревне Смелково люди так давно жили вместе и так привыкли друг к другу, что заранее знали, кто что скажет. Им даже не надо было собираться вместе, чтобы обсудить какую-нибудь новость. Разговор обычно начинала Антонина из крайнего дома, сказавшая в тот день мужу:
– Я почти всю ночь не спала, страсть-то какая. Хорошо, что гроза мимо прошла.
– Хорошего тут мало, – сразу отозвалась её подруга Евдокия, дом которой стоял в самом центре, возле сельмага. Слышать она, конечно, ничего не могла, но наперёд знала, о чём пойдёт речь. – Дождя третью неделю не видно, трава сохнет, колодцы мелеют, скоро огороды будет нечем поливать. Гроза с дождём не помешали бы.
– Не скажи, – возразили ей из дома напротив. – От молнии пожар может случиться, дома бы погорели.
– Погорели, не погорели – неизвестно, а дождь нужен, – заспорили в других местах.
– Охо-хо-хо, грехи наши тяжкие, – подавал голос живший за деревней на отшибе дед Матвей. Дед был совсем старенький. Всякий раз ему казалось, что за ночь он одеревенел, и, пока не встал с кровати, находился в раздражении. – Дуры вы все, бабы. Дожжа им подавай. Гроза-то сухой была, без дожжа.
– Вот-вот, правильно Матвей говорит. Самые пожары как раз в сухую грозу и случаются. Полыхнёт один дом – и полдеревни выгорит.

В это самое время на дороге появился незнакомый человек. В наше время деревня отвыкла от случайных путников, хотя раньше их было великое множество, вызывавших у жителей любопытство или глухое раздражение. Ходили нищие, погорельцы, паломники на богомолье, просто бродяги, которым не сиделось на месте.

Великие просторы не давали такому человеку покоя. Как ни крепится, бывало, человек, обрастая хозяйством, заводя родню и друзей, однажды весной он срывался с места, и его безостановочно несло вперёд. Повод находился, но на самом деле просто звенела в груди кровь, широко открывались глаза при виде незнакомых земель, и он шёл наудачу, а над головой летели с зимовки лебеди, гуси, журавли, и небо, как и кровь, звенело от их радостных голосов. Дороги, хотя и дорог-то не было, заводили человека далеко – на Урал, Алтай, на реку Енисей или даже на Камчатку, где взгляд упирался в непреодолимые тихоокеанские просторы. Так вот, значит, куда он стремился, вот где найдёт простор и покой его беспокойная душа! Руки сами брали топор, и на новых местах вырастали тогда остроги, сёла, церкви, монастыри, а то и города.

Потом пришло время уполномоченных и проверяющих с большими портфелями, под тяжестью которых они ходили скособочившись, пугливых студентов в очках, собиравших фольклор, и туристов. Эти, правда, всегда появлялись толпами, с рюкзаками, жгли костры, пели под гитару песни, нервируя деревенских собак, и ночевали в палатках.

– Антонина, ты там ближе всех, – дружно окликнули жительницу крайнего дома. – Не видно, кто идёт?

Светившее навстречу солнце залило светом всю округу, и незнакомец, видевшийся до этого чёрной палочкой, расплылся, превращаясь в переливающееся пятно, – точно катился, подскакивая, по дороге румяный колобок.

– Ну что там, кто идёт?
– Да так, вроде мужик какой-то.

Человек, приближавшийся к Смелкову и одетый в городской костюм, не напоминал бродягу, уполномоченного или туриста. Вскоре он вошёл в деревню, и его принялись обсуждать: кто такой, откуда, куда, а главное, к кому идёт.

– Верьте мне, женщины, – сказала подруга Антонины Евдокия. – Землемер это. У старухи Купчихи дачники сотку земли своим забором огородили. Она уже и ругалась, и землемера грозилась вызвать, чтобы всё измерил и восстановил справедливость.
– А может, какое начальство из района, одет-то больно хорошо и тепло, не по погоде.
– Какое начальство, тот на машине бы подъехал, а этот пешим порядком двигает. Землемер.
– Сегодня и землемеры машины имеют.
– Точно.
– Что точно?
– Не землемер. Скорее всего, Татьянин пропавший муж с северных заработков возвращается. Татьяна говорит, как уехал два года назад ловить на сейнере рыбу, только один раз деньги и прислал.
– Как же, возвращаются такие. Жди. А в кармане, значит, зарплату за два года несёт.
– Может, и несёт.
– Что-то карманы не оттопыриваются.
– Нет, бабочки, это жених к Маринке. Она месяц назад объявление в газету дала, что ищет мужчину для серьёзных отношений. Я как-то поинтересовалась – говорит, один откликнулся, прислал письмо с карточкой.
– Ты карточку видела?
– Видела, но этот не похож – постарше и без бороды, тот с бородой был.
– Бороду можно за месяц и сбрить, если собрался женихаться.
– А где сама-то Марина?
– Ещё с утренней дойки не вернулась.
– Надо бы сбегать за ней, сообщить.
– Уже не успеть.

Обсуждение приняло горячий характер, и только те, о ком шла речь, не участвовали в разговорах, и в их молчании была надежда, что именно к ним и направляется неизвестный путник.

Надеялась и старуха Купчиха. Появившийся наконец землемер наведёт порядок и заставит перенести забор. Ей было не жалко оттяпанной сотки земли – сил хватало посадить немного картошки и две-три грядки с луком и огурцами. Она и так отдала бы землю, если хорошо попросить, но зачем же отнимать?

Теперь, в старости, всякий норовит обидеть, не то что раньше, когда она работала продавцом в сельмаге и, поднимаясь на высокое крыльцо отпирать на магазинной двери тяжёлый замок, чувствовала своё особое положение перед собравшимися покупателями, следившими за каждым её движением. Сегодня её некому защитить, отовсюду можно ждать обид. Когда прошлой ночью шла дальняя гроза и на окнах мелькали сполохи света, ей даже показалось, что, размахивая руками, дерутся пьяные мужики и вот-вот ворвутся к ней в дом, чтобы потребовать бутылку.

Ночью вообще лучше не просыпаться, такая тоска, такое одиночество. Ко многим в деревню приезжают дети с внуками, а её дочь живёт далеко и отделывается короткими письмами. И это тоже обидно. Одна обида вытаскивала за собой другую. Дочь, хвастаясь, писала, что каждое лето они выезжают семьёй за границу и детям очень нравится купаться в море. И ей в этой похвальбе было невдомёк, что для матери это означает до самой смерти не увидеть внучат, а тут ещё соседи с землёй, так что впору заплакать.

А ещё через три дома от старухи сидела на кухне Татьяна, чей муж был на заработках в Архангельске и на возвращение которого она уже потеряла надежду. Ребёнок спал в кроватке, и она смотрела на него с улыбкой, делая вид, что её не волнует появление в деревне неизвестного. Она всегда была тихой, спокойной, даже когда жила в детском доме, где доблестью считались дерзость и независимость, а тихих не очень-то уважали.

Ещё она любила одиночество, но в детском доме это невозможно, там все и всё на виду. Даже спальня была огромной и чем-то напоминала железную дорогу, где шпалами служили длинные ряды кроватей, а рельсами – никелированные блестящие спинки. И вечерами здесь бывало шумно, как на вокзале. Перед выпуском девчонки только и говорили о будущей жизни. Хватит, намаялись, уж они-то вырвут у жизни кусок своего счастья – все до одной выйдут замуж за богатых, будут жить в больших домах и ездить на дорогих машинах.

Татьяна лежала, слушала, понимая, что желаниям этим не сбыться. Понимали, наверное, и сами выпускницы, но так хотелось помечтать после стольких лет сиротского унижения. И в вечерней сумеречной спальне – или Татьяне только чудилось – над каждой кроватью яркими пятнами летели, кружились, порхали бесшумными крыльями, похожие на бабочек, эти девичьи мечты.

А ей и тут хотелось покоя – выйти замуж за тихого парня, нарожать детей и прожить долго-долго, чтобы дети и внуки не повторили её детдомовской судьбы.

Со своим мужем Сергеем она познакомилась на танцах в райцентре. Тот только вернулся из армии, никак не мог устроиться на работу, и после свадьбы они переехали жить в деревню. Муж стал работать механизатором, она сидела дома беременной, когда однажды он сказал ей примерно то, что говорили, мечтая, детдомовские девчонки:
– Хватит, намаялся, надоело горбатиться за копейки. Поеду на заработки в Архангельск ловить рыбу. Как только устроюсь, вызову вас с малышом к себе. Заживём по-настоящему.

Он уехал и первое время звонил, потом звонки стали реже, и, когда говорил, что скоро всё наладится, скоро пойдут настоящие заработки, в телефон прорывались музыка, говор множества людей, и особенно резко звучал женский смех. И Татьяна поняла, что беспечная жизнь захватила мужа и ей с новорождённым сыном надо привыкать жить одним.

Утренняя дойка закончилась, и Марина собиралась домой. Это была плечистая, сильная и выносливая женщина, и трудно представить, что в детстве она часто болела и плохо росла. О детстве вообще не любила вспоминать. Тогда её дразнили «Маринка-мандаринка». Тут не было ничего обидного, пока она не поняла, что некрасива, и своим круглым лицом, усыпанным веснушками, и ещё ярко-рыжими волосами напоминает этот самый оранжевый мандарин.

– Хорошая девка растёт, работящая, только жениха будет трудно найти, – говорили между собой взрослые женщины.

Она и выросла с сознанием, что замуж не выйдет. Уже повзрослев, на танцах в клубе старалась встать в тёмный угол, куда не падал свет. Если её приглашали, держалась с парнями отчуждённо, уверенная, что они поступают так из жалости или досаждая своим подружкам, с которыми вышла временная размолвка.

О появлении в деревне неизвестного мужчины Марина узнала от заехавшего на ферму ветеринара.

– Марина, говорят, к тебе жених явился. Давай, встречай.

Ветеринар сказал, усмехнулся чему-то своему и поехал дальше. А у Марины кровь прилила к лицу, сердце застучало, и, повинуясь его атакующему ритму, она бросилась в подсобку, снимая на ходу пропахший коровами халат. Мысленно она уже была в дороге, уже подбегала к деревне, но тут случилось то, что бывает во сне – если торопишься, спешишь, а ноги вдруг делаются ватными и всё валится из рук.

Она заметалась по подсобке, не зная, что сделать в первую очередь. Накинула нарядную кофточку, умылась, причесалась перед зеркалом. Висевшее над столом маленькое зеркало не могло отразить человека полностью, и, чтобы оглядеть себя со стороны, пришлось отступить подальше, к самой стене, но ноги всё равно терялись. И всё время её не оставляла мысль о чём-то забытом, но очень важном, без чего нельзя появиться перед женихом. И, только выскочив за ворота фермы, вспомнила, что забыла переобуться, скинуть измазанные в грязи резиновые сапоги…

Незнакомец уже давно шёл деревенской улицей размеренным твёрдым шагом уверенного в себе человека, привыкшего полагаться на себя. Солнце светило ему прямо в спину, и струившаяся впереди по колдобинам тень казалась несуразной: ноги были длинными, туловище короче, а голова совсем далёкой, маленькой, и вокруг неё сиял нимб. Он миновал дом старухи Купчихи, не взглянув даже в сторону сидевшей на кухне Татьяны, впереди оставался лишь дом доярки Марины. Все уже решили, что незнакомец всё-таки жених, когда он неожиданно свернул к двухэтажному жилищу главы волости и скрылся за дверью.

Глава волости жил в деревне недавно, ещё не привык беседовать с людьми на расстоянии, и местные так и не догадались, о чём он говорил с прохожим. Возникло предположение, что незнакомец – решивший переселиться из города дачник и ищет в деревне свободный дом. Свободных домов не имелось, но можно, пока он не построит своего жилья, подселить его к одиноким – старухе Купчихе, Татьяне или Марине.
Незнакомец вскоре вышел и направился дальше твёрдой своей походкой, пока не очутился за околицей…

Так и осталось неизвестным, кто он, откуда и куда идёт. Деревенские вернулись к своим делам, а на улице остались стоять и смотреть ему вслед старуха Купчиха, Татьяна и успевшая прибежать с фермы Марина. Они смотрели на него, словно провожали не случайного человека, а кого-то дорогого, поманившего их надеждой. Смотрели упорно, как бы веря, что прохожий сейчас одумается, махнёт рукой, развернётся и явится перед ними сразу в трёх обличьях – мужа, жениха и землемера.
Но путник не обернулся. Последней он проходил торчавшую на отшибе хибару деда Матвея. Тот успел встать с кровати, убедиться, что руки-ноги не одеревенели, а действуют вполне сносно, поставил кипятиться чайник и выбрался на крыльцо. Настроен он был бодро, как будто солнце взошло и день наступил лишь затем, чтобы порадовать его. Увидев незнакомца, он сказал себе: «Хорошо идёт, споро, сразу видно бывшего солдата, знающего толк в ходьбе».

И вдруг из глубины памяти возникла военная песня, что пели в канун Победы, в пору ожидания всеобщего ликования и скорого счастья, и, чувствуя созвучность песни своему сегодняшнему настроению, хотел было грянуть:
От Москвы до Бреста
Нет такого места,
Где бы мы с тобою не прошли…

Но понял, что не вовремя песня. Уходит куда-то дальше солдат. И, покачав головой, дед Матвей привычно сказал:
– Охо-хо-хо, грехи наши тяжкие.

Владимир КЛЕВЦОВ,
г. Псков
Фото: FOTODOM.RU

Опубликовано в №17, май 2022 года