– Шухер, пацаны, Патрон!

Патроном мы называли пожилого военрука Юрия Сергеевича. Это был огромный ветеран, внушавший ужас одним своим видом. С нарушителями дисциплины Патрон не церемонился – запросто хватал медвежьей лапищей за шкирку, после чего из нарядов по уборке класса не выберешься всю четверть.

Рык учителя начальной военной подготовки настиг нас слишком поздно. Мы курили за углом школы, щурясь на апрельское солнышко, и в какой-то момент потеряли бдительность. Патрон летел на нас, словно ураган, и орал, что запихнёт недокуренные бычки нам в задницы. Деваться некуда: справа школа, слева высокий забор, и единственная дорожка, огибавшая альма-матер. Выход лишь один – обежать школу быстрее Юрия Сергеевича. Так мы и поступили. Но возмездие поджидало там, где не ждали.

В обычной ситуации мы бы без труда обогнули здание – и дело в шляпе, но в тот раз у запасного выхода стоял седовласый мужчина с ключами. Это был единственный человек, которого мы боялись больше Патрона.

Андрей Романович по неведомой причине больше любил засиживаться в классе, где вёл математику, нежели в своём директорском кабинете. Часто в четыре или пять дня, когда после уроков я отправлялся за молоком для бабушки и проходил мимо школы,  видел одинокое горевшее окно на третьем этаже, в котором серебрилась директорская макушка, склонившаяся над тетрадками. Ходили слухи, что у Андрея Романовича больные лёгкие, и ему в просторном классе дышится легче, чем в кабинете.

До сих пор не понимаю, почему мы боялись директора. Андрей Романович никогда не кричал, не зверствовал, но мог окинуть таким ледяным взглядом, от которого становилось не по себе. Он тоже был фронтовиком, но, в отличие от Юрия Сергеевича, почти никогда не рассказывал о войне. Мы знали лишь, что директор служил военным разведчиком. А ещё Романыч обладал каким-то невероятным чутьём, от него невозможно было ничего скрыть. Проявилось оно и в тот раз.

– А ну-ка, быстро в подвал! – директор распахнул дверь и буквально втолкнул нас внутрь. Затем мы услышали лязг ключей. В подвале царил полумрак, помещение освещала тусклая лампочка. Всё, приплыли. Романыч устроил тёмную по заслугам. Сколько нам сидеть – час, два? И вряд ли отделаемся неудом за поведение или вызовом родителей на директорский ковёр. А может, он специально запер нас в подвале, чтобы отдать на растерзание Патрону?


Спустя десять минут в замке снова повернули ключ, и мы инстинктивно сжались, ожидая расправы. Но Андрей Романович пришёл один.

– Ну, рассказывайте, как докатились до жизни такой, – спросил директор, глядя на нас с усмешкой.
– Да мы просто… – начали мы оправдываться, но Романыч сразу прервал нас:
– Что хоть курите?
– «Космос».

Мы протянули пачку директору.

– Моршанский, – пробежался он взглядом по ребру упаковки. – Явский лучше. Курил его, пока не бросил. А ещё лучше папиросы «Казбек», но их сейчас редко продают, один «Беломор» на витрине.
– Точно.
– Вот что, ребятки, – вздохнул директор. – Давайте договоримся: это в последний раз. Чтобы в школе с сигаретами вас больше не видел. А лучше вообще не начинайте это дело, я табаком все лёгкие посадил. Теперь марш отсюда.

Пацаны ожидали, что через день-другой вызовут к директору, но потом поняли: оргвыводов не будет. Догадались, что Романыч спас нас от разъярённого Патрона. Своим феноменальным чутьём разведчика всё понял за секунду и спрятал пятерых оболтусов в подвале.

Но вот что странно: внушение Романыча на нас подействовало лучше любого наказания. Мы имели массу возможностей закурить на школьном дворе или в туалете на дискотеке, когда Патрон и директор отсутствовали, а молодым анемичным училкам, следившим за порядком, всё было по барабану. Но даже не предпринимали попыток – не хотели подрывать доверие старого директора. Мы зауважали Андрея Романовича.

Не сказать, что Романыч на уроках был таким же добреньким. Он за милую душу ставил двойки за несделанную домашку или молчание у доски. До сих пор помню его язвительный голос: «От тебя, Белов, на уроке КПД – 0,2 процента!» Хотя именно благодаря директору к концу года я, к своему удивлению, подтянул геометрию. И даже ненавистная алгебра перестала казаться сплошным свинцовым туманом.

Когда Андрей Романович вёл математику, по привычке поджимал правую кисть, хотя все знали, что два пальца у него отсутствовали. Но порой, объясняя урок, Романыч увлекался, и тогда все видели эти две крохотные культи, перепачканные мелом. Меня долго интересовал вопрос: где директор получил ранение? Воображение рисовало что-нибудь непременно геройское. Наверное, выполнял важное задание за линией фронта. Например, добывал «языка» и схлестнулся с немцами в рукопашной.

Однажды случилось ЧП. На уроке у Патрона мы учились правильно надевать противогаз, но тут коса нашла на камень. Хотя, точнее сказать, на другую косу, потому что камнем преткновения стали наши девчонки. Все они наотрез отказались напяливать на головы резиновые «груши». Даже Оля Фёдорова, отличница и комсомолка, не рискнула испортить шикарную причёску в стиле Си Си Кетч. Рассвирепевший Патрон всем одноклассницам влепил двойки.

Мы сначала посмеивались над девчонками, но на уроке литературы заметили, что на их глазах блестели слёзы. Годовые оценки у всех были испорчены, а некоторым дома даже грозило наказание. Больше всех плакали Олька Фёдорова и Сашка Гусарова. И тогда пацаны отправились делегацией к Романычу с просьбой заступиться за девчонок – только он являлся авторитетом для несгибаемого Патрона.

Директор сидел у себя в классе и пил чай из старенького термоса. На столе стояли перевёрнутые полые макеты геометрических фигур – цилиндра, параллелепипеда и призмы. В них Андрей Романович по привычке держал канцелярские принадлежности.

– Бойкот, значит? – хмыкнул он, узнав цель нашего визита. – Ишь ты, какие.
– Андрей Романович, поймите, они же девочки, у всех причёски, – убеждали мы директора. – Если что, мы сами за них Патро… то есть Юрию Сергеевичу отработаем.
– Причёски, говорите? – задумался Романыч. – М-да, противогазы… Мы тоже ненавидели противогазы. Таскали с собой постоянно, а они так и не пригодились – ни нам, ни немцам. Оказались самыми бесполезными штуковинами на войне. Даже Леночка, санитарка, которая меня через Днепр на себе сплавляла, не могла от него избавиться. Не положено! Я раненый, помогаю ей целой рукой – ледяная вода не даёт забыться. А с того берега «косторезы» лупят – так мы называли немецкие пулемёты. Страшная по убойности штука! Сначала Лена меня тянула, а потом – я её. На берег выполз, а она уже мёртвая, достал её «косторез». Меня своим телом прикрывала…

Мы замолчали, каждый переваривал только что услышанное. Теперь мне стало ясно, почему у Романыча не хватает двух пальцев.

– Ладно, придумаем что-нибудь, – наконец прервал паузу директор. – Но генеральной уборки, чую, вашим девчонкам не миновать.

Вскоре Патрон сменил гнев на милость. Девчонки были счастливы.

– Ты с Фёдоровой будь посмелее, – однажды ошарашил меня Андрей Романович после уроков, когда почти все вышли из класса. – Запомни: девочки любят инициативных. Иначе так и будешь всю жизнь глаза отводить.
– Да я вроде… – начал я лепетать что-то невразумительное в ответ.
– Ладно-ладно, иди, – поторопил меня Романыч. – Как будто я не вижу.

Как я ни прятал свои чувства к Ольке, от намётанного глаза старого разведчика ничто не укроется.

В выпускном классе ни Андрея Романовича, ни Юрия Сергеевича в школе уже не было, оба ушли на пенсию. Школу возглавил молодой директор – неплохой и пробивной. Уроки ОБЖ, как стал называться клон начальной военной подготовки, вёл другой военрук. Тоже строгий, но уже не внушавший такого священного трепета, как наш старенький Патрон. А я, проходя вечерами мимо школы, всё чаще бросал взгляд на тёмное окно на третьем этаже – больше там никто не засиживался допоздна.

Выпускной запомнился мне вовсе не теми вещами, которые обычно помнят 16-летние. Здоровенный Ромка Сонин, который занимался в лыжной секции и до этого ни разу не пробовал алкоголь, захмелел от полбокала шампанского. Я танцевал с Олькой, а потом мы с пацанами, воспользовавшись приглушённым светом во время танцев, незаметно стащили бутылку водки с учительского стола. Вот только распивать её следовало в укромном месте. Кто-то предложил идею: «А пойдём в класс к Романычу? Стащим в учительской ключ».

В том классе мы уже не учились – перешли в новое крыло школы. Внутри мало что изменилось. Даже любимые геометрические макеты Романыча остались, только переехали с учительского стола на полку в шкафу. Теперь они сиротливо поглядывали на нас. Их мы и приспособили под стаканы.

Каждому хватило буквально по паре глотков – не больше. Мы пили и вспоминали старого директора, ещё не понимая, что нам повезло застать его поколение. Эти фронтовики с указкой у доски всегда казались ужасно старомодными отголосками давно отжившей эпохи, суровыми и даже нелепыми, а тогда мы вдруг поняли, как их не хватает.

Может, и у них не всё получалось на педагогическом поприще, зато они умели главное – наполняли нас не только знаниями, но и жизнью. Наполняли, как пустоту этих полых и почти никому не нужных геометрических фигурок.