В этом маленьком рассказике я буду немного хвалиться и, как говорит моя знакомая психоаналитик, «нарциссничать». Но ничего не поделаешь: всё здесь правда. Однако сначала вот о чём.

Если вы спросите, какой мой любимый жанр в искусстве, я вам решительно отвечу: слёзная комедия. Специалисты, как всегда, спорят, что это такое конкретно. На то они и специалисты.

Не буду вдаваться в подробности. Если выражаться предельно просто, это примерно так: поржал – поплакал, поржал – поплакал. Или вернее так: улыбнулся – прослезился, улыбнулся – прослезился. Появился этот жанр ещё в XVIII веке и был тогда очень популярен. Ну, например, «Женитьба Фигаро» – это то самое.

В России слёзные комедии также пользовались большой популярностью. И жанр этот не умер, наоборот, живее всех живых. Скажем, так называемые культовые советские фильмы – самые что ни на есть слёзные комедии. «Ирония судьбы...», «Покровские ворота», «Любовь и голуби», «Служебный роман», «Москва слезам не верит»…

Иногда это называют мелодрамой, но мне больше по душе «слёзная комедия». Всё, политинформация закончена.

Четыре года назад, ещё до пандемии, отмечали юбилей Ивана Сергеевича Тургенева. К нам на факультет съехались учёные со всего мира. Тургенев широко известен на нашей голубой планете, и хотя к слёзной комедии он, в общем-то, особого отношения не имеет, я вспомнил его очень даже не случайно.

Юбилейные конференции – тоже своего рода слёзные комедии. Все рыдают о своей любви к классику, и ты рыдаешь, а вместе с тем периодически ржёшь.

Тайский аспирант, например, рыдал перед нами о том, что у Тургенева есть, оказывается, рассказ «Хор и Калыч».

Какой-то голландец полтора часа доказывал, что на голландский язык «Муму» следует переводить как «Бубу», потому что голландские коровы говорят «бу-у». То есть они не «мычат», а как бы «бычат». Ему резонно возражали, что Герасим – не корова, даже не бык, не говоря уже о собаке, но выступающий упёрся лбом в свою голландскую интеллектуальную дамбу и настаивал на сказанном.

Какая-то дура из Франции упёрлась ещё хуже насчёт перевода «Отцов и детей» на французский. «Отцы» – это, оказывается, сексизм, поэтому надо – «родители». А лучше – «родители №1 и №2».

Какой-то шведский дебилоид рассказал, что он – основоположник «веганского литературоведения», и тут же так перепахал Ивана Сергеевича на предмет его не веганского творчества, что от того остались только рассказы «Несчастье» и «Призраки».

Выступал китаец с докладом «Дао Базарова», очень, кстати, интересным; индиец – с сообщением «Рассказ «После смерти» с точки зрения йогической нирваны»; японец – с исследованием «Дзен в пейзажах Тургенева». Много всего было.

Среди прочих прозвучал и доклад некой вьетнамки, профессора Ханойского университета Фам Тхань Ту. Прекрасный доклад о проблемах перевода на вьетнамский язык повести «Первая любовь». Всё по делу, обстоятельно, на прекрасном русском.

После конференции, как полагается, состоялся банкет. Над длинным столом – красивая надпись: «Любимые блюда Ивана Сергеевича Тургенева». Это было, естественно, враньё. В смысле – шутка. Тургенев никак не мог любить докторскую колбасу, плавленые сырки и водку «Хортица». Тургенев любил так называемую русскую шарлотку, куриный суп, но больше всего, говорят, икру. Чёрную, конечно. У факультета, разумеется, на это денег нет, но ничего, сошло. Шведский веган осторожно кусал яблоки, запивая «Святым источником», остальные мели всё подряд. Пили – тоже.

Где-то под конец банкета ко мне подошла та самая Фам Тхань Ту.

– Здравствуйте, Владимир Станиславович, – сказала она, чуть даже смущённо улыбаясь.
– Здравствуйте.
– Вы меня не узнаёте?
– Вы сделали чудесный доклад.
– Спасибо, но я о другом. Мы с вами знакомы.
– Да?
– Не помните?
– Извините, нет. К сожалению.
– Конечно, ведь прошло уже столько лет. Даже могу сказать точно: двадцать девять. Это был 1989-й. Я училась в вашей группе, вы были совсем ещё мальчик. Наверное, и тридцати не исполнилось. А мне – двадцать один, как раз как тургеневской Зинаиде.
– Зато тургеневскому Володе было шестнадцать.
– Зато он ваш тёзка.

Мы посмеялись.

– Я знала, что вы будете на конференции. К сожалению, я сейчас уже улетаю в Ханой. Примите, пожалуйста, от меня вот этот конвертик.
– Что это? Надеюсь, не взятка?

Мы снова посмеялись.

– Посмотрите потом. До свидания. Я планирую снова прилететь в Москву через два года. Найду вас.

Мы попрощались.

Дома я открыл конверт. Там на старом жёлтом листе в клетку было написано следующее:
«Фам Тхань Ту. Группа 23.

Мне нравилась повесть «Первая любовь» больше, чем биология (имелась в виду биография) Гумилёва, потому что я ещё не успела готовиться рассказ о Гумилёве. А повесть Тургенева рассказывает о любви и даже о первой любви. И, как всем девушкам, мне нравились все повести, в которых пишет о любви. Но если бы вы рассказали нам о своей истории. Но если бы вы рассказали нам о первой любви, то это стало бы ещё интереснее. Я думаю, что всем красивым девушкам надо любить вас, потому что вы являетесь умным, красивым, добрым, романтическим, молодым, весёлым человеком. Даже если бы Зинаида возродилась, то она влюбилась бы в вас!»

И я всё стразу вспомнил. Как говорится, инсайт, озарение. Это действительно была вьетнамская группа, очень сильная. Мы читали тексты о русской литературе и саму литературу. Читали и «Первую любовь» Тургенева.

Я даже зачем-то вспомнил, что «Ханой» по-вьетнамски – нечто вроде «город между реками», а «Ту» переводится как «звезда».

Значит, я всё-таки как-то повлиял на судьбу Фам Тхань Ту, моей ханойской Зинаиды? Хороший я Володя!

Слёзная комедия закончена.

А потом была пандемия. Но мне почему-то кажется, что мы с Ту ещё встретимся. И прослезимся, и улыбнёмся.