– Сергей Виконтович, вы родились в селе Красный Лиман Воронежской области. Росли обычным деревенским пацаном?
– Да, я деревенский. (Смеётся.) Но прежде всего я сын своих родителей. А по совместительству являлся сыном полка, ведь мой отец был военнослужащим и мы объездили всю страну по гарнизонам. В деревне я долго не жил, но родился в деревне, а значит, деревенский. И очень этим горжусь!

– Расскажите о кочевом гарнизонном детстве.
– Сахалин. Владивосток. Новороссийск. Хабаровский край. Места, связанные с морем, океаном. Отец служил во флоте, в морской авиации, и всё моё детство прошло там. Конечно, я интересовался и флотом, и авиацией, и службой.

– А чем занималась мама?
– Да и мама тоже служила, она была начальником продовольственных складов, выдавала военным пайки. У нас вся семья военные, и я тоже в армии служил. В отличие от многих деятелей культуры, которые делают заявления насчёт нашей армии, а сами когда-то откосили от неё. Они посчитали, что не стоит заниматься таким неблагодарным делом. А мы служили!

– Что вам дала армия?
– Всё! Она научила меня дисциплине, порядку, умению не только послушно выполнять приказы, но и думать. Научила настоящей мужской дружбе, товариществу, взаимовыручке. Тому, что в команде один отвечает за другого, что команда – единое целое, как у альпинистов, когда они поднимаются в связке. Армия дала мне всё, что нужно парню, который хочет стать мужчиной. Там нет слова «модно». Это называлось «почётная обязанность». Она состояла в том, чтобы защищать Родину.

– В детстве вы мечтали продолжить дело отца и стать курсантом суворовского училища. Как пришла идея стать актёром?
– Армия меня подвела к этому. После окончания школы я год отучился на авиационном факультете политеха, так что меня сразу призвали инженером в танковую роту. Я служил под Горьким, сейчас это Нижний Новгород, в танковой дивизии, где существовал свой военный оркестр. И в этом оркестре мне иногда доверяли, например, раз в полчаса ударить тарелками. На большее я не годился, у меня не было музыкального образования. Однако мне это очень нравилось. Ведь что такое оркестр? Каждый чётко выполняет свою роль, играет свою партию. И у меня в голове сложилась такая аналогия. Смотрите: в оркестре присутствуют многообразие инструментов, полифония, но красивая музыка получается, только когда все действуют слаженно. И армия, в которой очень важны дисциплина, устав, – это тоже красиво! Когда проходит строй в парадной форме, это символизирует мужественность, силу, молодость. Я всегда с умилением смотрю на войска, которые идут на парадах. Вот и в оркестровой музыке красота имеет ту же природу. Так что во мне слились искусство и армия, поэтому я задумался о творческой профессии. Наш военный оркестр подолгу репетировал «Прощание славянки», качество звучания достигалось огромным трудом, но зато потом мы исполняли этот марш, и у нас самих мурашки бегали по коже. Вот почему мне захотелось заниматься чем-то подобным. Но меня всё же «перекосило» в актёрскую профессию, потому что медведь на ухо наступил. Пришлось стать актёром, по недоразумению.

– Ваша молодость пришлась на лихие девяностые. Как вспоминаете те годы?
– Ужасно. А как ещё? Некоторые либералы хотят, чтобы мы там снова оказались. Ведь они все такие «милые», им так хорошо, когда заграница платит за то, чтобы они нас учили «добру». Так и было в девяностых. Но сейчас мне-то сказки рассказывать не надо, я-то в этом жил! Я же не какой-нибудь блогер Юрий Впуть, который рассказывает о девяностых, но не имеет о них представления, он тогда только родился. Это он мне будет рассказывать?

Я не хочу туда возвращаться, потому что это – хаос и разруха. Это безвременье, когда остановилось всё. Военные работали охранниками, стояли все заводы, мы жили по карточкам, и не было денег – меняли одежду на еду и наоборот. Я уж не говорю о криминале катастрофических масштабов. И наши западные «партнёры» (в кавычках!) всё попилили, пользуясь малодушием политических элит того времени. Буквально распилили весь флот, в котором служил мой отец! Я свидетель того, как это было. Моряки умоляли оставить крейсер «Михаил Кутузов» хотя бы как память о том, какие корабли способны построить русские рабочие мужики. Ведь этот крейсер прошёл весь мир вдоль и поперёк. И сейчас он стоит таким памятником у причала в Новороссийске.

Слава богу, нашёлся человек, который увёл нас от края этой пропасти. Ведь всё, к чему прикладывает руку «страна – светоч демократии», превращается в ад, кошмар и разруху. Как прыгали от счастья латвийцы, когда отсоединились от России, как кричали о свободе. Только я не помню, чтобы мы их держали в кандалах. У них было всё – и парфюмерия, и радиоэлектроника, и автомобилестроение. Они жили прекрасно, они были витриной СССР. И что с ними сейчас? Одна из беднейших стран Европы. Это я ещё нейтральный пример беру. А что говорить о Сирии, Ливии, Ираке!



Хочу сказать тем, кто сейчас читает наше интервью: не надо надеяться, что люди, прошедшие девяностые, позволят снова над ними такое сделать! Знаете, позапрошлым летом в Белоруссии имели место определённые протестные события. И я разговаривал там с населением моего возраста – пятидесятилетними. Также пообщался и с молодыми, им лет по двадцать. На протесты выходили в основном молодые. Они говорили: «Мы хотим быть европейцами, хотим жить, как в Европе! Мы не хотим этой совдепии!» А я им задавал вопрос: «Вы думаете, что, надев ковбойские сапоги и шляпу, сразу станете ковбоем?» Почему молодые думают, что завтра их примут в европейцы? И почему они не думают о старшем поколении Белоруссии, ведь их отцы работали, созидали и развивали страну. Выращивали хлеб, который сейчас молодые едят, строили дороги, по которым сейчас молодые ездят, строили телевышки, чтобы молодые разговаривали по сотовой связи. Этим молодым протестующим всё досталось только благодаря труду отцов, матерей, дедов и бабушек! Почему же молодые протестующие хотят вот так, одним махом, стереть весь труд старшего поколения?

Я всё больше склоняюсь к убеждению, что на Востоке детей воспитывают правильно. Нужно внушать уважение к старшим! Потому что старшие положили жизнь на то, чтобы этот двадцатилетний протестующий имел сейчас всё.

– Скажите, ваша жизнь разделилась – до и после СВО?
– Она разделилась у всех. Каждый имеет право высказать свою точку зрения и даже совершать действия, у нас свободная страна, по сравнению с теми государствами, где больше всех кричат о демократии. Я там был сотни раз, поверьте, у них в тысячу раз сильнее закручены гайки, чем у нас.

Я скажу так о спецоперации, слушайте внимательно. Про зверства фашистов мне рассказывали не газеты и не телевидение, не друзья и не подруги. О том, что вытворяли фашисты, мне рассказывал мой дедушка Иван Агафонович Шульгин. Он прошёл всю войну, а до этого побывал на Халхин-Голе, воевал с Японией. Вернулся домой только в 1946 году, контуженный, раненый, опалённый войной человек. Вы думаете, этот дед будет своему внуку врать о зверствах фашистов? Я ему верил и верю. Вот что он мне говорил – то и было. Дед рассказывал о том кошмаре, который творили люди со свастикой и их прислужники. Я никогда не забуду, что 27 миллионов наших людей они загнали в землю. Убили. И теперь, где бы это ни происходило, когда я вижу человека со свастикой, то знаю – он мой враг. Заклятый враг. Дальше продолжать? Ну, вот и всё!

И если этот враг встаёт передо мной, я воспринимаю его только как врага. Понятно, что мы все за мир и ни один нормальный человек не хочет войны. Но в жизни так складываются обстоятельства (или их кое-кто искусственно создаёт), что приходится брать в руки оружие. Нужно иметь мужество принять решение. Да, я считаю, что наша страна заслуживает большего, к чему мы сейчас и идём. Но ждать можно сколько угодно. Нужно браться и делать.

– А как искусство могло бы поддержать людей?
– Значит, так. По поводу театров. Я вообще не понимаю, на что надеются некоторые руководители театров, которые живут за счёт денег государства, реализуют там какие-то свои фантазии, кормят своих родственников и плюют на государство, у которого берут деньги. Я считаю, это, как минимум, не совсем корректно. Хочешь самовыражаться, хочешь ругать государство – пожалуйста. Только не делай это на деньги государства! Ищи спонсоров, таких же деятелей, как ты, и критикуй сколько хочешь.

Сейчас, мягко говоря, ситуация странная. Помните, был некий деятель, который прибил свои причиндалы к брусчатке на Красной площади? Он ведь гвозди и молоток взял свои собственные, у охранников Кремля не просил: «Дайте мне денег на молоток». Сам купил и прибил. Вот так самовыразился чувак. Он сейчас, кстати, в тюрьме или в дурдоме сидит во Франции. Вот вам пример свободы и демократии. У нас-то его только пожурили – иди, самовыражайся дальше. А там за самовыражение – сиди! Но раз ты стал руководителем государственного театра, то, будь любезен, следуй в фарватере. Я не за тотальную цензуру, но есть некие грани, которые сейчас всё больше обнажаются. С этим нужно что-то делать.

– У вас сотни ролей в кино, и почти все ваши герои – положительные. Мужественные, самоотверженные полицейские, лётчики, военные. Очень люблю конструктора Королёва в вашем исполнении. А вы лично в какой роли чувствуете себя комфортно?
– Мне важно, чтобы было интересно, чтобы была суть в сценарии, в произведении, с которым работаешь. Ведь можно и сестрицу Алёнушку интересно сыграть. А можно и Гамлета полностью профукать. И неважно, положительная роль или отрицательная. Да было бы что снимать!

– А есть у вас любимая роль?
– Я сейчас открою интернет, просмотрю все свои сто двадцать фильмов, подумаю и отвечу… (Смеётся.) Кстати, ещё восемьдесят ролей в театре… Я понятия не имею, какая у меня любимая роль! Я всю жизнь на это положил. Моя любимая роль – играть. Мне нравится доставлять положительные эмоции и побуждать людей думать. Я хочу работать для зрителя. Мне приятно делать людям приятное. Я очень простой в этом плане. И не вспоминаю вчерашний день, мне важно настоящее – то, что я сейчас делаю на площадке.

– А кого вы никогда не стали бы играть?
– В мировой и, в частности, русской драматургии нет таких ролей. Можно всё сыграть. Если только мы не говорим о казусах современной драматургии, где присутствуют непонятные персонажи, связанные с какими-нибудь физиологическими извращениями. Но это никакого отношения к искусству не имеет.

– А сейчас над чем работаете?
– У меня было довольно насыщенное первое полугодие, тяжёлое и по работе, и по бытовым вопросам. Мы с супругой думали – где бы отдохнуть недельку? А потом я решил: возьму и отдохну дней сорок! И отказался от пары проектов. Так что отдыхали сорок дней. На природе. Раньше, когда были открыты границы и можно было свободно перемещаться, мы за месяц легко накручивали на машине десять тысяч километров, например, по Европе. Летали на Бали. И в Америке гастроли с отдыхом совмещали. В принципе, мы побывали уже везде. В России – от Владивостока до Калининграда. И в мире – от Токио до Нью-Йорка. Я изъездил всё.

– У вас сейчас уже третья супруга?
– Ну да.

– Расскажите, пожалуйста, о ней.
– Ну вот, она сейчас сидит рядом. Её зовут Вика. По профессии учительница начальных классов. Я горжусь тем, что она выбрала меня. Она очень застенчива. Я хочу быть таким же, но с моей профессией не получается.

– Каково жить с учительницей?
– Она учит меня всегда и всему. Даже когда я машину веду. И знаете, я больше люблю учиться, чем учить. Я не из тех, кто любит наставлять других. Я открытый миру человек, который хочет многое впитать, увидеть, познать. Время самому заниматься педагогикой для меня ещё не пришло, а вот Вика решила, что она уже может учить. Ну и пусть учит! Учить меня нетрудно, я сам учиться рад! (Смеётся.)



– А чему бы вы хотели научиться прежде всего?
– Это связано не с актёрством, а с чисто человеческими качествами. Я хотел бы научиться быть более милосердным, более добрым, более отзывчивым. Хотел бы, чтобы у меня нашлись силы стать человечнее. Это трудно. Иногда кто-нибудь мешает, провоцирует. А может, я сам иногда провоцирую, если не в духе. Но я не хочу нравиться всем, у меня на это нет сил. Я хочу нравиться родным и близким. И ещё чуть-чуть – нашей кошке. Я её недавно слегка напугал, и она меня теперь боится. Но я надеюсь растопить сердце нашей кошечки Кемпы, и она уже спит со мной. Вот видите, маленькие шажки я всё-таки делаю.

– А что за кошка у вас?
– Это обычная кошка, мы подобрали её на улице у отеля «Кемпински». Так и назвали – сначала Кемпински, а потом сокращённо – Кемпа. Вика зовет её «Кемпусик-шампусик», такой у нас детский сад. (Смеётся.) Мне это нравится!

– А вы на сколько лет себя ощущаете?
– Я себя ощущаю достаточно гармонично. Не на двадцать, конечно. А на пятьдесят, как и полагается. Но, наверное, в том числе благодаря Вике, я не закостеневаю. Хотя фундаментальные вещи в моём характере не меняются. Я могу куда-нибудь необдуманно сорваться. Иногда бываю очень доверчивый. Часто попадался на уловки. Мне стыдно не верить людям. Но всё-таки подозрительным людям я не верю. Иногда мне кажется, что я, как ребёнок, слишком открытый. Но ведь я всё-таки актёр, и таково свойство моей профессии. А иногда мне кажется, что я уже многое повидал. Сам себе удивляюсь. Очень хорошо помню, как жил при Брежневе. И когда двадцати-тридцатилетние учат, как мне жить, я говорю себе: они просто пока ещё ничего не знают. Да и темы учения у них – как нанести макияж, как постричь ногти, как пирог не сжечь, как прибить гвоздь, лайфхаки эти их… Ну, уровень «Пионерской зорьки»!

– Кто главный учитель в вашей жизни?
– Мои родители. Мама и папа.

– Чему они научили вас в первую очередь?
– Нормальным человеческим отношениям. Они всю жизнь были вместе и учили меня уважению, любви. Традиционным ценностям. И за эти ценности я буду бороться.

– Что делает вас счастливым?
– Улыбка родных и близких. Этого мне достаточно для счастья.